Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

Нет, дружок, неправда. Тошноты страха я уже не чувствую.

15 августа.

Как глупо всё, что я писал, и как ничтожно. Что я делал? Подглядывал за собой и другими, целовался с девками на привалах! Как прав суровый и молчаливый Орешин, когда избегал говорить о войне. Вот лежал я в болоте, спрятавшись в траву, в грязь, а по дороге, в сорока шагах от меня, не торопясь проходил разъезд мадьяр, таких же нарядных, как и те, которых я расстрелял. И, уткнувшись лицом в топь, я безмолвно скулил к Богу:

— Пусть не заметят, пусть не зарубят.

И не было вокруг меня никого, кроме трупа коня, прикрывшего меня своим раздутым брюхом.

Как же всё это случилось? Господи, да разве можно это рассказать! Замостье опять оставлено нами. Я и десяток солдат, которые жмутся ко мне, пробираемся лесами обратно к Холму.

В деревне Сбрович встретил остатки первого батальона и сдал командиру его собранную мною горсточку солдат. Батальонный мне:

— Вы отходили последним. Я отмечу это в рапорте командиру полка.

Выходит, что я отличился, но ведь последним из отступавших я оказался только потому, что когда вылез из окопа, пропустив вперед гренадер, то увидел, что над бегущей грядой людей моего несчастного полка непрерывно рвется шрапнель. Инстинкт подсказал мне: не торопись и следуй позади разрывов. От плена же меня спасло болото и труп рыжего коня.

Но сейчас спать, спать и спать. Дальше идти не надо. Полк добежал до Холма и возвращается обратно. Весь корпус разбит. Командир его, генерал Зуев, как говорят, отстранен от командования.

17 августа.

Все-таки я попытаюсь записать, как всё это прошло.

В ночь на 14 августа мы ночевали в поле: улеглись по сторонам дороги, обсаженной большими, важно шумевшими деревьями. Кажется, это были грабы. Я лег между Романовым и другим солдатом. Укрылись полотнищами палаток, так как наша повозка отстала. Несмотря на холод ночи, нас подняли раньше, чем мы проснулись.

Пошли.

Скоро были получены хорошие вести: австрийцы оставили Замостье. Мы будем в нем через час.

Город — значит, хороший обед, удобный ночлег, может быть, баня. На последней десятиминутной остановке нас догнала повозка с нашими денщиками — попасть в город раньше полка, чтобы запастись там всем необходимым, пока не расхватали; денщики приказание аккуратно исполнили и, встретив нас у въезда в город, сообщили, что тут есть и маленький ресторан.

Я с Немечеком бросился прямо туда. Красивая полька-хозяйка, угощая нас обедом, рассказывала об австрийцах, которые были здесь всего лишь несколько часов назад. Показывала кроны, которыми они ей платили.

Потом, уже будучи «вполсвиста», мы вернулись к роте. Гренадеры обедали на широком поле за речкой, которую полк перешел по мосту. Влево паслось стадо и медленно крутила крылья мельница. День выдался солнечный и теплый; люди, пообедав, легли спать. Лег и я и, согревшись на солнце, скоро заснул.

Меня разбудили крики команд и суматоха. По испуганным лицам денщиков, торопливо впрягавших лошадь в телегу, я понял, что что-то стряслось. Немечек, выпятив грудь, поправлял на плечах ремни походного снаряжения.

— Что случилось? — спросил я, вскакивая и хватаясь за снаряжение.

— Идем в бой, — был ответ.

— Где противник?

— А вот он.

За мельницей, недалеко уже, рвалась шрапнель. Стада не было. Вправо и влево, куда только хватал глаз, шли цепи трех первых батальонов, и за ними тарахтел пулеметный обоз.

Потом, построившись, пошел и наш батальон, — мы оказались резервом, — разбросав взводы рот в шахматном порядке, как полагается при возможности артиллерийского огня. Мы шли в полном безмолвии, и только сзади непрерывно слышался хриплый крик Агапова, которому всё что-то не нравилось и он бранился.

Я стал отдавать себе отчет в окружающем лишь после того, как остался один с моим взводом, рассыпанным, уже в цепи и наступавшим на деревушку, вынырнувшую из-за холма позади мельницы.

Когда сзади, оттуда, где шел Орешин и спешившийся Агапов с ординарцами, мое ухо улавливало фамилию «Мпольский», то я начинал кричать гренадерам:

— Держи дистанцию! Не растягивайся!

Потом мы вошли в деревню, где противника не оказалось, да и не могло оказаться, ибо через нее уже прошли наши цепи. Здесь окончательно спутали взводы, охрипли от крика и матерщины и вдруг вынырнули вправо, в картофельное поле, и здесь стали окапываться. Батарея за нами всё время палила куда-то, но я не понимал куда, ибо впереди, казалось, лишь пустые поля. Даже наших цепей я уже не видел: они закопались. Лишь кое— где виднелись одинокие фигуры солдат, возвращающихся в нашу сторону. Они то и дело исчезали из глаз, ложась. Это, как я понимаю теперь, были раненые.

Когда мы покончили с рытьем окопа, солнце уже заходило, и наша батарея замолчала. Скоро бой затих.

Ночью, помню, тишина и темень стояли невероятные. Вдруг впереди голоса.

— Да держи ты меня под мышку, а не за локоть, сукина сволочь! — громко и яростно кричал стонущий голос, и другой степенный тенорок, раздельно и певуче отвечал:

— А я тебя за что же держу? Конечно, за подмышку держу!..

— Кто такие? — окликнули подходящих из секрета.

— Раненые!

— А где противник?

— Убег, поперли мы его.

Две темные фигуры перелезли через наш окоп и исчезли за нами. Солдатня повеселела, и огоньки цигарок заблестели откровенно, до этого же курили с опаской, в рукав. Но тут влево от нас, где должна была находиться оставленная нами деревушка, застучали выстрелы и раздалось «ура».

— Вот тебе и убег! — мрачно сказал сидевший рядом со мной Романов. — Видать, опять начинается.

Потом оказалось, что нам надо выбивать противника из этой чертовой деревни. Построились. Мой взвод, четвертый, — последний. Пошли.

— Со знаменем идем? — спросил Романов. — При роте оно?

— Да, а что?

— Худо! Знамя в темени отобьют — всем каюк!

Я вспомнил статью устава: «Ближайшие защитники знамени в случае отдачи его противнику подлежат расстрелу», — и вынул револьвер из кобуры. Он был на предохранителе, но я не помнил, есть ли заряд в стволе, и, открыв предохранитель, оттянул ствол: отчетливо выскочил патрон — оказывается, был.

— В атаку с шашкой ходят! — пробасил унтер, заметивший мои манипуляции. Я ничего ему не ответил.

Как шатнулись от отрывистого, брошенного Орешиным:

— Арррш! — так и покатились плотной, черной, тяжело дышавшей человеческой массой. Никаких мыслей.

Одышка. Мурашки по спине.

Сколько времени шли, проламывая черноту ночи, топая подошвами, словно боясь навсегда оторваться от земли, — не помню. Шли, чувствуя плечами, грудью и спиной своих соседей, — так слиплись. Потом под нами зачавкало болото и забулькала вода. Люди стали вязнуть, и колонна расстроилась; скоро затем в нас стали стрелять, и мы побежали обратно. Ночевали в тех же окопах, что вырыли вечером.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});