Две жизни - Лев Александров

— Запишу. Интересно на замужнюю Сонечку поглядеть. Не подурнела? Еврейки после замужества быстро толстеют. Обидно, если так. Хороша была девка.

Борис промолчал.

Нет, не расстегнулся Великан. И выпил достаточно, а не расстегнулся. Видно, досталось ему в армии. Да и сейчас не легко. Он, как барыня, согнуться не может. Боюсь, сломают.

— Компания у тебя есть какая-нибудь? Или все один, как сыч, сидишь?

— Компания есть, времени нет. Работаю много, догонять надо. Я и так четыре года потерял. А ребята есть хорошие. Да ты некоторых знаешь, на окопах были. С Химфака Вовка Горячев, Эдик Бурштейн. С Истфака твоего несколько. Так, для разрядки полезно. Выпиваем. В покер балуемся.

Вовка Горячев. Смотри, детей репрессированных, как евреев, магнитом друг к другу тянет. Стукачей, наверное, в той кампании навалом.

— В покер и я бы не прочь, деньги сейчас дешевые, а без них все равно плохо. Познакомишь?

— Можно. Там по пятницам собираемся. Позвони на неделе.

3.

В этот осенний день сорок седьмого Сергей Лютиков мотался, как белка в колесе. Два часа на лекции, деваться некуда, член парткома факультета не может прогулять лекцию по истории партии. Потом бесконечные заседания, дежурство в парткоме. В пять часов согнал сотрудников и студентов, кого смог, на собрание актива в Комаудиторию: слушать лектора из МК про постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград». Лектор попался с хорошо подвешенным языком, трепался без бумажки, даже острил. Говорил больше насчет музыки. Сперва, конечно, посмеялся над этой стареющей развратницей Ахматовой, заклеймил пасквилянта Зощенко, но главный удар нанес по Шостаковичу, сочинителю чуждой народу, особенно русскому народу с его врожденной мелодичностью, какофонической музыки, которую и музыкой-то назвать нельзя. Рассказал, как Андрей Александрович Жданов еще до постановления собрал композиторов и сам за роялем (вы ведь знаете, Андрей Александрович прекрасный пианист, глубокий знаток музыки и литературы) объяснил им отличие настоящей музыки от этого, специально в качестве направленной против нас идеологической диверсии поднимаемого на щит продажной буржуазной прессой, так называемого музыкального модерна. И надо сказать, большинство композиторов правильно поняли товарища Жданова, хотя некоторые и вели себя вызывающе. Так, например, один из них демонстративно заснул, а когда присутствовавший товарищ Шкирятов сделал ему замечание, этот зарвавшийся отщепенец, некто Прокофьев, автор полностью амелодичных, никому в нашей стране не известных опусов, нагло сказал, что выступление товарища Жданова ему неинтересно.

Сергей сидел на сцене за покрытым красным сукном столом президиума и слушал вполуха. Важно не пропустить момент окончания, не опоздать с аплодисментами после слов "да здравствует…" Сегодня у Вовки покер, часам к девяти надо быть.

Хмырь из МК оказался приличным человеком, — говорил чуть больше двух часов. Сергей поблагодарил докладчика за интересное и важное сообщение, предложил задавать вопросы и высказываться. Естественно, вылез этот старпер Пеночкин. Сподвижник Покровского, он раз навсегда испугался в тридцать седьмом. Сам, наверное, не понимает, почему остался цел. Теперь не упускает случая показать, что колеблется только с генеральной линией.

У Вовки компания и обстановка обычная. В маленькой чердачной комнате без окон (Горячев самовольно занял забитое управдомом подсобное помещение, навесил дверь, оборудовал замок) уже играли Вовка и два истфаковских аспиранта, — археолог Юрка Громов и Додик Мирский с кафедры истории западной Европы. Пили, как всегда у Вовки, разведенный и неразведенный спирт. В углу скорчился на кресле Имка Гендель, непубликующийся поэт из ИФЛИ. Он был лет на пять младше Сергея и остальных ребят, коротенький, толстый, за стеклами очков добрые близорукие глаза. В карты не играл за полным отсутствием денег, но у Горячева часто просиживал до глубокой ночи, пил в меру. Охотно читал стихи, Сергею стихи нравились, но к Имке он первое время относился настороженно. Стихи, очень рискованные, читает кому попало. Сергей сперва был уверен — стукач. Недавно понял: просто дурак, талантливый дурак. А стихи есть хорошие. Например «Декабристы». Там есть строчки:

"Пусть по мелочам биты вы, чаще самого частого, но не станут выпытывать имена соучастников". Мальчишеские стихи, конечно, еще как станут! Борис Великанов, послушав, сказал: мало вычеркивает, есть неточные обороты. Что такое "чаще самого частого"? Только для рифмы. Сам Борис ходит теперь к Горячеву редко, только играть и выпить, стихи не читает. Но Сергею наедине пару раз почитал немного из военных. Есть у Бориса какая-то компания, Сергей не допускается, хотя Вовка Горячев, кажется, вхож. По ряду признаков и женщина у Борьки появилась. Не случайная связь, а вроде серьезное.

Сергей минут двадцать посидел у стола, выпил пару стопок для настроения, закусил — хлеб, сало, соленые огурцы. Потом включился. Игра стандартная: минимум рубль, ограничения сверху нет, но набавлять не более трех раз. У Сергея с собой было двести с мелочью — остаток стипендии. Часа полтора игра шла скучная. Громов выигрывал, но по маленькой. Вовка в небольшом проигрыше, у Сергея плюс пятьдесят. Играли солидно, почти без блефа, тоска. На очередной своей сдаче Сергей решился. На руках два валета, остальное шушера. Пару раз до обмена добавил по десятке. Никто не спасовал, Горячев попросил две карты, — может действительно тройка есть, а может делает вид, к двойке прикупает. Следующий, Юрка Громов, тихо сказал:

— Обойдусь. От добра добра не ищут.

— Без меня.

Сергей взял одну карту, смотреть не стал, положил перед собой. В банке уже было рублей сто. Вовка добавил тридцатку. Громов:

— Мало, товарищ Горячев. Вот твоя красненькая и сверху десять.

Сергей молча положил сорок рублей и сверху две тридцатки. Вовка долго думал и со вздохом отсчитал семьдесят рублей::

— Отвечаю.

Громов, не раздумывая:

— Шестьдесят и две сотни.

Сергей взял со стола обмененную карту, не спеша посмотрел. Восьмерка червей. Вытряхнул из кармана все деньги. Отсчитал полтораста, все видели — остались три рублевки. Из внутреннего кармана пиджака достал карманные золотые часы «Мозер» с крышечкой.

— Трофейные. На фронте от разведчиков в подарок получил. Как оцените?

Громов долго разглядывал часы.

— Ну что ж, сотен восемь можно дать.

— Меньше, чем за полторы тысячи не отдам.

Остановились на тысяче двести. Сергей положил часы поверх денег в глубокую тарелку — банк:

— Тысяча сто пятьдесят сверху.

Горячев бросил карты.

— Куда мне с дерьмовой тройкой! Я так, почти бесплатно погляжу.

Громов:

— Додик, посмотри мои. Пополам?

Мирский посмотрел, покачал головой.

— Нет, Юрочка, я лучше тебе одолжу, чем просто так выкидывать.

Громов минут пять молчал. Потом зло сказал:

— Пас. На, посмотри мои.

Он открыл тузовый стрит. Сергей аккуратно сложил деньги, спрятал часы в карман. Громов протянул руку:

— Серега, дай взглянуть.

— За взглянуть деньги платят.

Еще часа два играли, но Сергей больше не рисковал. В результате пятьсот с лишним чистого выигрыша.

На следующий день Сергея после лекции вызвали в партком МГУ. Принял сам председатель, доцент с мехмата. Разговор был коротким.

— Ты, Лютиков, весной кончаешь. Что думаешь дальше делать?

— Хотел подать в аспирантуру.

— Подождать придется. Никуда наука от тебя не уйдет. Запрос на тебя пришел. Требуют рекомендацию парткома по поводу назначения в Отдел науки ЦК на должность инструктора по гуманитарным наукам. Мы рассмотрели на заседании парткома и решили рекомендовать. Согласия твоего не спрашиваю.

Глава IX. БОРИС

1.

— А то остался бы, Боречка, на ночь. Я баба жадная, мне двух часов мало, особенно с молоденьким таким. Лестно ведь старухе. Девок молодых полно, у учительши живешь, дочка на выданьи, а ко мне в деревню за пять верст ходишь. Останься, милай!

— Нельзя, Феня. Ночью тревога может быть, проверка.

Борис одевался, не поднимая головы. Вот уже третий раз он у этой Фени, и опять после мутит, будто тухлое яйцо съел. Еще весной Юрка Васильков отвел его в клубе между танцами в сторонку.

— А твоя Олечка ничего, симпатичная. Только, небось, все всухую, а, Борька? Танцевать — танцует, прижимается, а дальше ни-ни?

Борис не ответил. Его всегда коробили эти постоянные жеребячьи офицерские разговоры, хвастливые откровенности.

— Что стесняешься, лейтенант? Не мужик, что ли? Конечно, хозяйская дочка, неудобно. Хочешь, адресок дам? Здесь недалеко в деревне баба одна, солдатка, живет. Пожилая хотя, за тридцать уже, а может и все сорок, но горячая и любит это дело, страсть! К ней все наши ребята ходят. И даже Кузьмич два раза удостоил. Так что проверено — мин нет, триппер не подцепишь.