Когда завидуют мертвым - Сурен Цормудян

– Тебя как звать, искатель? – спросил, ухмыльнувшись, Тимофей.

– Варяг.

– Кликуха что ли?

– Это имя. У меня отец морским офицером был. – Ответил Яхонтов.

– Военный, – Бражник как-то презрительно поморщился.

– А что, проблемы с военными?

– Мы их не любим. Так же как и москвичей. Ладно. Пошли в хижину. Погутарим за жизнь.

– Ну, пошли. Всяко лучше, чем на холоде.

– А твои архаровцы где? Замерзнут ведь.

– Парни! – крикнул Яхонтов в темноту. – Пошли, погреемся.

Бывший когда-то плацкартным, вагон разделяла кирпичная стена с фанерной дверью на две части. Пройдя через тамбур, люди оказались в первой ее части. Внутри воняло грязными ногами и плохо выделанной звериной шкурой. Еще стойкий запах гари от стоявшей в центре печки. Снаружи вагон действительно был обложен глиной с соломой и для окон оставались только узкие щели. Внутри стены были завешены разным тряпьем и шкурами. Стояли две койки, сделанные из шлакоблоков и досок. Гнилые матрасы на койках. Вместо подушек свернутые телогрейки. Куда подевались сидения вагона, было непонятно. Купейные перегородки тоже отсутствовали. Большой стол возле печки был сделан из одной из таких пластиковых перегородок. Всюду стояли различные ящики и мешки. Вместо стульев, все те же шлакоблоки и пара перевернутых ведер. Скудный свет в помещении давали три лучины на столе. Возле входа, в дырявом ведре находилось несколько палок с тряпичными обмотками на конце, измазанными хвойной смолой. Факелы. На полу без всякого порядка валялись дрова.

Бражник с Дыбецким, Яхонтов со своими спутниками, расселись вокруг стола. Тимофей поднял с пола какую-то обгоревшую кастрюлю и ударил ей несколько раз по своему, так называемому стулу. После этого, дверь, ведущая во вторую часть вагона, приоткрылась.

– Поесть принеси. И сэма пузырь. – Сказал Бражник, затем обратился к гостям, – Ну что, потрапезничаем?

– А что у вас из еды? – поинтересовался Варяг.

– Да рыба в основном. Сушеная, вяленая и копченая. Немного мяса.

Дверь снова открылась. Из нее вышла молодая девушка в каком-то подобии платья из мешковины, поверх шерстяных чулок и толстого свитера. Обута она была в обрезанные валенки. Левая ладонь перемотана грязной тряпкой и было видно, что у нее не хватает пары пальцев на руке. Когда она склонилась над столом, чтобы поставить на него большую алюминиевую кастрюлю и литровую бутылку с мутной жидкостью, то путешественники разглядели ее лицо. Оно было все в оспинах и морщинах. Как у старухи. Николай и Вячеслав украдкой переглянулись.

Варяг взглянул на хозяина, коим очевидно и был Бражник. Однако задавать вопросы по поводу этой женщины он посчитал невежливым. Когда она ушла в свою часть вагона, Тимофей сам заговорил.

– Дочка. Я ее Раной назвал. Видно сильно жену мою покойную облучило. Она тогда на сносях была. Умерла рожая… Пока ребенка из нее доставали… Подумали сначала, что ребенок мертвый. Даже пуповину отрезать на стали. Бросили в яму и начали закапывать. А она как заорет… Это единственный звук, который она издала в своей жизни. С тех пор молчит. – Тимофей устало глянул на свою бутылку, – Вот такие дела, – вздохнул он.

– А что у нее с рукой? – Варяг сочувственно покачал головой.

– Крысы два пальца отгрызли, пока она спала. Но это давно было. Просто у нее свертываемость крови плохая. Раны часто открываются. – Бражник как-то потерянно уставился на гостей, – А когда у нее месячные… это просто ужас…

– Тимофей! Какого хрена! – поморщился Дыбецкий, – Ну не к столу же!

– Заткнись. – Бражник открыл кастрюлю. Там было навалено сухое мясо вперемешку с копченой рыбой. – Мужики. Вы это, не берите в голову. Угощайтесь. Так на вкус не очень, но под самогон…

Николаю не совсем хотелось это есть. И по взгляду сидящего напротив Яхонтова он понял, что их командир настроен также. Люди здесь жили в дичайших условиях, и неизвестно, какое качество было у местной еды. В Надеждинске контроль качества был очень строгий и люди, привыкшие к относительно здоровой пище, могли за чужим столом просто отравиться. Хотя, конечно, искатели были приучены, есть в случае острой необходимости все что угодно. Такая необходимость бывала в рейдах. Равно как и десантников, раньше обучали буквально добывать подножный корм, и эти навыки очень пригодились после катастрофы. Но тут другое дело. Это мясо могло принадлежать ядовитому животному со скрытыми формами мутации или просто пораженному радиацией или бактериологическим оружием. Хотя никто точно не знал, применяли такое оружие или нет. Все это смущало гостей, но еще больше смущала бутылка самогона. Конечно, в Надеждинске не было полного сухого закона. Те, кто был старше тридцати, могли употреблять алкоголь в умеренных количествах и не очень часто. Иногда это бывало полезно. Чаще, просто необходимо. Но в первые годы, отчаявшиеся люди искали спасение именно в этом зелье, которое и унесло сотни жизней. Многие замерзли по пьяни. Многие травились. Умирали во сне, захлебываясь собственной блевотиной. Погибали от поножовщины в пьяных драках. Умирали от болезней, вызванных алкоголизмом. Сводили счеты с жизнью, когда пьянство усугубляло ощущение безнадежности. Потом употребление и производство самогона в общине было взято на особый контроль, ибо алкоголизм уносил больше жизней, чем нападения бандитов, людоедов и зверей. По законам общины, ни Васнецов, ни Сквернослов не имели право употреблять алкоголь. Им не было еще тридцати лет. Но сейчас они не в общине. Что скажет Варяг по этому поводу? Лично Николай чувствовал, что не против залить в себя немного зелья. Он помнил, как однажды, когда отец был в очередном рейде, он и Славик нашли в отцовских вещах старую армейскую флягу, в которой бы спирт. Конечно, спирт от времени подрастерял свои градусы, но когда они выпили по стакану… Сколько ему было тогда лет? Кажется двенадцать. И он был пьяный. Славик тогда просто вырубился и уснул. А Николай, без верхней одежды пытался выйти в пургу и доказать природе, что ему на ее буйство наплевать. Сейчас-то он понимал, что тогда он остался в живых по чистой случайности. Была ночь, но по тому земляному тоннелю, где он карабкался наверх, шла какая-то девушка. Он даже лица ее не запомнил. Просто не смог разглядеть мутными глазами. Она пыталась отвести его в родной подвал, но он вырывался. Ругал ее. Угрожал. Тогда она на ушко шепнула ему, что если он подчиниться ей и позволит отвести себя домой, то она покажет ему свою грудь. Это он хорошо запомнил. Настолько неожиданным и завораживающим было это обещание. Он подчинился. Но когда оказался в своей каморке, то его в тепле стало рвать, и он описался. Конечно, она ничего ему не показала. Он не помнил той ночи с той минуты, как ощутил, что моча сама растекается по его штанам. Но был совершенно уверен, что девушка его просто «купила». И ему было горько не за ее обман, а за то, что в тот миг, когда он услышал от нее это обещание, у него наверняка был самый жалкий и беспомощно покорный вид ничтожества. И он еще и опозорился перед ней таким постыдным образом. Утром он обнаружил, что возле его и Славика коек всю ночь дежурил вернувшийся из дозора Василий Гусляков, который не давал им захлебнуться собственной рвотой, постоянно переворачивая на бок. Когда они немного пришли в себя, капитан устроил им то, что называл «прокачкой». Он выгнал неразумных отроков на улицу и заставил бегать, отжиматься и ходить «гуськом», выветривая из организма всю эту дурь. Гусляков тогда никому ничего не рассказал, ведь за оставленную в комнате с детьми флягу со спиртным, могли наказать и отца. Он и отцу ничего не рассказал. Заполнил флягу до прежнего уровня спиртом из своих запасов и пригрозил молодым людям, что если они опять возьмутся за нее, то их ничто уже не спасет. С тех пор Николай сторонился девушек, видя в каждой из них ту, что поймала его пьяным и стала свидетельницей его позора и глупости. Он всегда, в присутствии девушек, ощущал присутствие той неизвестной, что заманила его таким интригующим обещанием и потом, наверняка презрительно смотрела на него, когда изо рта у него рвалась вонючая масса и когда увлажнялись его штаны.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});