Каменный пояс, 1979 - Маргарита Анисимкова

Купили Вите новое пальто, с погонами. Не налюбуются на него папа, мама, Ира.

— Мам, можно я пойду погуляю? — просит Витя.

Не терпится ему это пальто ребятам показать.

— Ну иди, только не испачкайся.

Пошел Витя гулять. Через час приходит — мама ахнула: пальто все в глине. Пришлось пальто чистить, а Витю в ванне отмывать. Вечером Витя спать укладывается и говорит:

— Я дорогой, да, мама? Я сто рублей стою?

— Почему сто? — засмеялась мама.

— А мне Ира сказала: «А ты, Витя, не дитя, а сто рублей убытку».

ВКУСНАЯ ЛОЖКА

— Идем, Витя, есть, — зовет мама, — я суп вкусный сварила.

— Не хочу, — говорит Витя.

— Опять конфет наелся? Пойдем, а то потом куски со стола таскать будешь.

Сидит Витя, морщится, ложкой по тарелке водит и не ест. Посмотрел на него папа, встал и ушел в другую комнату. Вернулся, а в руках красивую расписную ложку держит.

— Вот, на тебе ложку. Эта ложка не простая…

— А какая?

— Волшебная.

Взял Витя ложку и начал ею суп есть. Весь суп съел, и котлету, и даже компот этой ложкой хлебал. Поел, сказал спасибо, а потом ложку погладил и говорит:

— Какая вкусная ложка!

КАК ВИТЯ НА САМОЛЕТЕ ЛЕТАЛ

Витя в первый раз на самолете полетел, с мамой, с папой, со старшей сестрой Ирой. Смотрит в окно, а там облака проплывают, а внизу лес зеленеет. Стал самолет спускаться. Приземлился… Вышли все из самолета.

— Ну, Витя, — спрашивает мама, — не боялся на самолете?

— Нет, — отвечает Витя, — это Ира боялась, а я только дрожал.

Ирина Семутина, 8-й класс ЧУДО (Сказка)

В один обыкновенный будничный день, каких бывает очень много в году, случилось чудо.

Утром, без пятнадцати восемь, когда все взрослые спешили на работу, ученики — в школу, малыши — в детский сад, в одно обыкновенное утро земное притяжение перестало существовать. Люди потеряли силу тяжести, вес и массу и стали совершенно невесомыми. Они поднялись в воздух и стали свободно плавать, как в воде. Мальчишки кувыркались от радости. Девчонки прыгали выше облаков. А взрослые говорили, что это невесть что, и, если это безобразие не прекратится, они опоздают на работу. Но они говорили это так, для порядка. На самом же деле им всем тоже было очень весело.

И так было бы, может, и до сих пор, если бы случайно кто-то не порвал тучу. Загремел гром, сверкнула молния и полил дождь. Самое удивительное было то, что вода не разлилась в вышине, а тяжелыми мутными каплями полилась на землю. Сначала, как и следовало ожидать, люди удивились, а потом переполошились. Ведь раз опять существует притяжение, то все они упадут на землю. С такой высоты!

Пока шел дождь, все отсиживались на туче и испуганно смотрели на землю, куда должны были упасть. Но вдруг выглянуло яркое, жаркое, ослепительное солнышко. Поднялась над городом, словно солнечный мост, разноцветная красавица-радуга… И по ней, как по чудесной сказочной горке, съехали все на землю. И как только последний человек коснулся твердой опоры, радуга скрылась.

Наташа Полетаева, 6-й класс

ПРОЗА И ПОЭЗИЯ

Маргарита Анисимкова

СОЛДАТКИ

Повесть

Маргарита Кузьминична Анисимкова родилась в Ивделе Свердловской области. Окончила Свердловский педагогический институт. Работала преподавателем в школе, в педучилище, старшим редактором студии телевидения, заведовала отделом культуры Ханты-Мансийского национального округа. Ныне живет и работает в Тюменской области. Член Союза журналистов СССР.

Автор сборников «Мансийские сказы», «Оленья долина», «Танья-богатырь», «Земное тепло». Повесть о монтажниках Самотлора «Лицом к ветрам» печаталась в газете «Социалистическая индустрия».

Повесть «Солдатки» посвящена крестьянкам Урала — женам солдат Уральского добровольческого танкового корпуса, не вернувшихся с войны.

I

Немного надо для памяти. В человеке она живет сторожем и хранителем. Понадобилось какое-то одно движение, одно событие, и она колоколом отозвалась в сердце.

Ночь казалась бесконечной. Евгения Николаевна сидела, опершись головой о спинку кровати, думала о том, что тысяча девятьсот сорок второй год стал в ее жизни роковым, и какие дела, заботы ни крутило, ни вертело время, все они сбегались, очертив круг, около него.

В этот год Евгения Николаевна оказалась в Сосново. Сюда не долетали снаряды, не слышались раскатистые канонады. Село самой природой было защищено, спрятано в лесистой тайге между гористыми отрогами вдоль клокочущей пенистыми водопадами речки Серебрянки. Но так только казалось. Война, как привидение, тихо, без стука вползала под каждую крышу.

Первая похоронка в село пришла на имя Степаниды Лаптевой. Ее получил председатель сельсовета Маит Радионович Пашин. От волнения он совсем зазаикался, из левого глаза, смолоду изувеченного на охотничьем промысле, покатилась слеза. Рассыльная, расторопная Тюшка Токарева, взглянув на него, увидела перемену в лице, ждала, пока он соберется с духом, перестанет мять зубами нижнюю губу, заговорит, но, взглянув на казенный конверт, онемела сама и, ойкнув, побежала собирать в Совет членов правления.

Степанида, увидев на пороге сельских активистов, изловила их взгляды, заголосила:

— Чуяла, чуяла я беду. Сны меня одолели поганые. Чуяла я, что не свидеться нам больше с Лексеем. По глазам его чуяла. Холодные они у него были, чужие.

Бабы, пришедшие с Маитом Радионовичем, не уговаривали Степаниду, бестолково толкались возле стола, не зная куда присесть, что говорить и, не выдержав ее причитаний, заплакали с ней вместе.

В избе ходуном заходили двери. Оставив дела, каждый бежал к дому Лаптевых. Тащили в узелках, в подолах фартуков, в чугунках, в берестяных чуманах разную снедь, ставили на стол, молча справляя поминки по убитому на поле брани солдату Алексею Лаптеву.

— Ну чево вы, бабы, — говорил Маит Радионович. — Героем погиб Алексей. Кто Родину защищать будет, если не наш солдат? Вспомните: фашист-то как пер? Остановили наши. Натрепали им под Москвой, под Сталинградом морду начистили. — Маит передохнул, хотел еще что-то сказать, но не смог, поперхнулся на полуслове, взглянув на зареванное лицо Степаниды.

На другой день рано утром Тюшка Токарева домывала пол в сельсовете. От телефонного звонка вздрогнула, обтерла мокрые руки о подол юбки, на цыпочках подошла к висевшему на стене аппарату. Прерывистые звонки заставляли снять трубку. Она сняла ее, приложила к уху.

— Ага, ага. Это Сосново, — закричала Тюшка, касаясь губами черного кружочка. — Сосново это. Сельсовет. — Потом замолчала, нахмурилась, переспросила: — К нам? Ребятишек вакуированных? Ну, поняла. Это сироток, значит? Семнадцать? Ну, как не встретим? А куда же их тепереча?

Она села на табуретку, поглядывая на трубку, которую не повесила, а положила на подол юбки, думала: «Надо же на станцию ехать. Подводы собирать».

Маит Радионович снова собирал правление, собирали по селу полушубки, тулупы, чтобы можно было потеплее укрыть ребятишек, не простудить их, потому что железнодорожная станция от Сосново была в тридцати километрах.

Сопровождала ребятишек до того худая девчушка, что, увидев ее, Маит Радионович обомлел, поторопился подать полушубок, чтобы не видеть ее тонких ног, обутых в стоптанные сапоги.

— Вожатая, Евгения Николаевна, — представилась она, прошептав простуженным голосом. — Все семнадцать мальчишек в целости и здоровье. Паек, полученный на дорогу, роздан сегодня в восемь утра. Больше у нас ничего нет. Старшая вожатая отряда номер восемь сто второй Ленинградской школы — Женя Шмакова.

— Давайте, ребятенки, быстрее в тепло. Быстрее. Морозы у нас злющие, — торопил Маит Радионович.

Старшеклассники, приехавшие с ним на станцию, расстилали в кошевках тулупы и, усаживая ребят, укутывали их, набрасывали сверху овчинные полушубки.

Ребята рады теплу, спрятались с головой под теплые полушубки и только вожатая не решалась укрыться.

— И ты, голубка, прячься от холода, набрасывай овчину на голову и спи, — сказал ей Маит Радионович. — Теперь уже дальше нашего Сосново вас везти некуда.

Девочка улыбнулась. Сухая кожа вокруг рта собралась в мелкие складочки.

Лошади бежали трусцой. Под полозьями скрипел снег, над тайгой плыла певучая колыбельная песня, убаюкивала не только ребят, но и не раз бывавшего в дальних обозах Маита Радионовича.

Павел Гонин натянул вожжи, чтобы посмотреть на своих пассажиров. Откинув овчину, в обнимку с маленьким парнишкой спала старшая вожатая. Тепло и усталость сморили ее, и на лице было такое спокойствие, что Павлу показалось, будто она улыбается. Ее бескровные щеки не розовели даже на морозе, зато ярко горели припухшие губы, вырисовывались густые рыжие брови, которые обметал куржак. Павлу показалось, что девчонка приоткрыла глаза, и он, подкинув над головой вожжи, закричал на лошадь.