Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это до меня не касается! – невозмутимо возразил комендант.
– Тогда скажите, пожалуйста, к кому мне здесь обратиться выше вас?
– Не знаю. – И комендант отвернулся.
Мы препирались еще минут пять, – за это время можно было выдать несколько десятков удостоверений. Наконец, комендант смилостивился и выдал записку.
Я получил билет. Поезд состоял из ряда теплушек, среди них темнел своими трубами один классный вагон. Он был полон офицерами и военными чиновниками. С трудом отыскал я себе место.
Разговорился с соседями, изумляюсь порядкам, царящим на вокзале.
– А вы зачем же билет брали? – удивился сосед офицер.
– А как же иначе?
– Неужели вы не знаете, что у нас все законное обставляется всяческими трудностями специально для того, чтобы люди действовали незаконно?
– Как же, однако, без билета? Спросит кондуктор…
– Что-о?.. Пошлите его к черту, больше ничего! А станет приставать, – дайте в морду.
Оказалось, большинство в вагоне ехало без билетов. С этой поры и я стал ездить без билета и сам просвещал неопытных новичков. Получить билет было трудно и хлопотливо, нужно было проходить целый ряд инстанций: в одном помещении выдавали удостоверение, в другом прикладывали печать, в третьем снабжали билетом; коменданты держались надменно и грубо. Ехать же без билета было удивительно легко и просто.
От Мукдена до Гунчжулина около двухсот верст. Эти двести верст мы ехали трое суток. Поезд долгими часами стоял на каждом разъезде. Рассказывали, что где-то к северу произошло крушение санитарного поезда, много раненых перебито и вновь переранено и путь спешно очищается.
В вагоне шли непрерывные рассказы и споры. Ехало много участников последнего боя. Озлобленно ругали Куропаткина, смеялись над «гениальностью» его всегдашних отступлений. Один офицер ужасно удивился, как это я не знаю, что Куропаткин давно уже сошел сума.
Куропаткина ругали. Действительно, непригодность его была слишком очевидна. Но я спрашивал:
– Ну, хорошо, а кого же, по-вашему, следовало бы назначить на его место?
И сколько раз за всю войну я ни задавал этот вопрос, всегда я получал один ответ:
– Кого?.. – Офицер задумывался, пожимал плечами. – Да назначить-то, собственно, некого, это правда!
Подполковник, участвовавший в последнем бою, раздраженно рассказывал:
– Пусть история решает, почему мы проигрывали другие бои, а насчет этого боя я вам ручаюсь, что проиграли мы его исключительно благодаря бестолковости и неумелости наших начальников. Помилуйте, с самого начала выводят на полном виду целый корпус, словно на высочайший смотр. Японцы видят и, конечно, стягивают подкрепления…
Он рассказывал, как при атаках систематически не поспевали вовремя резервы, рассказывал о непостижимом доверии начальства к заведомо плохим картам: Сандепу обстреливали по «карте № 6», взяли, послали в Петербург ликующую телеграмму, – и вдруг неожиданность: сейчас же за разрушенною частью деревни стоит другая, никем не подозревавшаяся, с девственно-нетронутыми укреплениями, пулеметы из редюитов пошли косить ворвавшиеся полки, – и мы отступили. Зато теперь, на «карту № 8», эта другая часть деревни нанесена весьма точно…
– Но я вас спрашиваю: ведь до Ляояна вся эта местность была в наших руках, – как же мы не удосужились снять точно планов?
– А у нас вот что было, – рассказывал другой офицер, – Восемнадцать наших охотников заняли деревню Бейтадзы, – великолепный наблюдательный пункт, можно сказать, почти ключ к Сандепу. Неподалеку стоит полк; начальник охотничьей команды посылает к командиру, просит прислать две роты. «Не могу. Полк в резерве, без разрешения своего начальства не имею права». Пришли японцы, прогнали охотников и заняли деревню. Чтоб отбить ее обратно, пришлось уложить три батальона…
– Да, хоть миллион войска сюда привези, победы все равно не будет, – вздохнул подполковник.
Через двое суток к ночи мы были за тридцать верст от Гунчжулина. Спать я не ложился, – каждую минуту ждал, что приедем. Но приехали мы в Гунчжун только через сутки в два часа ночи.
Вышел я на перрон. Пустынно. Справляюсь, где стоят госпитали, – за несколько верст от станции. Спрашиваю, где бы тут переночевать. Сторож сказал мне, что в Гунчжулине есть офицерский этап. Далеко от станции? «Да вот, сейчас направо от вокзала, всего два шага». Другой сказал – полверсты, третий – версты полторы. Ночь была темная и мутная, играла метель.
Я пошел ходить по платформе. Стоит что-то вроде барака, я зашел в него. Оказывается, фельдшерский пункт для приемки больных с санитарных поездов. Дежурит фельдшер и два солдата. Я попросился у них посидеть и обогреться. Но обогреться было трудно, в бараке градусник показывал 3° мороза, отовсюду дуло. Солдат устроил мне из двух скамеек кровать, я постелил бурку, покрылся полушубком. Все-таки было так холодно, что за всю ночь только раза два я забылся на полчаса.
В седьмом часу утра я услышал кругом шум и ходьбу. Это сажали в санитарный поезд больных из гунчжулинских госпиталей. Я вышел на платформу. В подходившей к вокзалу новой партии больных я увидел своего приятеля с ампутированной рукой. Вместе с другими его отправляли в Харбин. Мы проговорили с ним часа полтора, пока стоял санитарный поезд.
Поезд ушел. Я отправился разузнавать, когда отходит поезд на Мукден.
– В четыре часа дня. Но вчера, впрочем, он не шел.
– Может быть, и сегодня не пойдет?
– Может быть.
Кто-то сообщил мне, что на пятом пути стоит воинский поезд, который сейчас отправляется на юг.
Я спросил разрешения у начальника эшелона, поехал с воинским. Тут же ехало еще несколько офицеров со стороны.
К вечеру поезд остановился на подъеме, – у паровоза не хватило сил втащить вагоны. Воротились к разъезду, отцепили часть вагонов, поехали дальше. Ночью, на другом подъеме, четыре задних вагона оторвались и побежали назад. Отправились их ловить. Проводник вагона рассказывал нам: в движении происходят постоянные задержки, их стараются наверстать, для этого гонят скорее, чем можно, вместо тридцати вагонов прицепляют сорок. Из-за этого новые неожиданности. Вагоны плохи и стары; в оторвавшемся вагоне крюк выскочил вместе с деревом брусьев.
Утром мы пересели в другой поезд, обгонявший наш эшелон. Дряхлый, облезлый вагон третьего класса подозрительно трещал и качался, по временам под грязным полом что-то оглушительно грохотало, вагон начинал подпрыгивать. В клозете стояли грязные лужи, кран не действовал.
Ночью, когда все уже спали, нас вдруг разбудил проводник и попросил всех выйти из вагона: вагон дальше не пойдет.
– Почему?
– Износился.
– Попортилось что? В ремонт пойдет?
– Нет, совсем износился. Выбросят.
Мы, смеясь, выходили из вагона. «Совсем износился!» Ночью, на полпути, не поломка какая-нибудь произошла, а просто вагон совсем износился! Можно сказать, был он использован дотла, до дыр!.. Но тут нам стали понятны и причины частых крушений.
До шести утра мы ждали на станции: поезд маневрировал, для нас прицепили вагон-теплушку. Вошли мы в нее, – холод невообразимый, в одном из окон нет рамы. Чугунная печка холодная. Некоторые из офицеров ехали с денщиками, – денщики ухитрились чем-то заделать выбитое окно, сбегали за истопником.
– Топи печку!
Истопник принес дров, растапливал, растапливал. Дрова сырые, не загораются. Офицеры ругались.
– Я, ваше благородие, сбегаю сейчас, сухой ящик принесу для растопки, – сказал истопник и поспешно ушел.
Второй звонок. Офицеры не закрывали отдвижной двери, чтоб истопник успел вскочить в вагон. Денщики смеялись.
– Воротится он теперь, жди! Рад, что удрал!
Так и оказалось. Поезд двинулся, истопник не явился. Было ужасно холодно, пальцы ног зябли и немели. Денщики возились у печки, сжигали коробку спичек за коробкою. Дрова шипели, фыркали и загораться не хотели.
Все были злы и ругались. На станциях, кроме самых крупных, ничего нельзя было найти поесть, нельзя было даже купить хлеба. Офицеры, ехавшие из командировок, рассказывали о повсеместной бесприютности, – негде поесть, негде переночевать, указывают на какой-то этап, а он за пять верст от станции.
– Скажите, пожалуйста, где мы? В тылу полумиллионной армии или на острове Робинзона Крузо?.. Ну и государство российское!..
А в вагоне становилось все холоднее. Начинала болеть голова, мороз пробирался в самую сердцевину костей. Блестяще-пушистый иней белел на стенах. Никто уж не ругался, все свирепо молчали, сидели на деревянных нарах и кутались в полушубки.
На одной из остановок двое денщиков выскочили из вагона, пропадали минут пять и воротились с плутовато-смеющимися лицами. Они тщательно задвинули за собой дверь. Один расстегнул на груди полушубок и вынул из-за пазухи стащенный где-то топор.
- Том 2. Повести и рассказы - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- Ванька - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- Проездом - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- В тупике - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- Об одном доме - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- Пушкин в жизни - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- На эстраде - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- В степи - Викентий Вересаев - Русская классическая проза
- Денщик - Владимир Даль - Русская классическая проза
- Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках - Сергей Мстиславский - Русская классическая проза