Трактаты - Григорий Палама

{стр. 182}

56. Поскольку же Божество не после [создания] твари, но прежде творения явилось всесильным, и не только сущность, а и все силы Его — нетварны, то знай, что все на нас по этой причине взъярившиеся сопричисляются к лукавым тварям. А поскольку и боготворящая благодать, которая и сама называется святыми божественностью, есть одна из таковых сил, то по необходимости нетварна и она, а называющие ее тварной отчуждишася ея, заблудиша от чрева, глаголаша лжу [544]. Поскольку же благодать есть также и раздаяние, то Раздающий превосходит ее в смысле причины, и не соглашающиеся с этим не знают сущего превыше причастия Виновника всего. Видишь как разом, с одной таковой попытки, искореняются все вторичные посевы лукавых плевел — как оного злославного Варлаама, так и его последователей?

57. Бывший ВАРЛААМИТ: Ох, какое же зло зависть! Теперь–то я понял, что от зависти предпочитают истине ложь (да еще в таких вопросах!) противящиеся вам, и чему не могут достойно удивляться и прославлять, то пытаются всеми способами оклеветать и уничтожить. И поскольку достойное удивления обычно не бывает без труда познаваемым, ни удобопостижимым и легкодоступным, то они, полагая это предлогом своих нападок на вас, себя самих и всех прочих, насколько это для них возможно, лишают таковой пользы. Ибо если ты так [прекрасно] говоришь, послушав этих отцов, то какой же тогда благодати и смысла исполнены их [собственные] писания?

ПРАВОСЛАВНЫЙ: Бог, брате, по обетованию [Своему] дает слово глаголющим Его ради [545]. Ему единому подобает вечная слава! Аминь.

{стр. 183}

Собеседование православного Феофана с возвратившимся от варлаамитов Феотимом, или О божественности и о том, что в ней причаствуемо, а что непричаствуемо

1. ФЕОФАН: Рассмотрел ли ты, придя в себя, брате Феотиме, то, о чем говорилось недавно [546], или оставил без внимания, как некое излишнее пустословие, и, позволив этому мало–помалу испариться, совершенно исключил из помышлений своей души?

ФЕОТИМ: Ну, что ты такое говоришь, милый Феофан? Тебе кажется, что я так легко выкину из памяти эту беседу, прекрасную и послужившую для меня источником еще более прекрасных вещей, посредством которой я избавился от столь великого заблуждения, заблуждения, которое породил этот итальянец Варлаам, и от которого, быв осужден на изгнание, погиб, а включившийся [в число ее защитников], сам не знаю как, Акиндин, стал воистину опасным (κύνδινος) для себя самого и для последующих ему обманщиков?

ФЕОФАН: Я знаю, что ты окружен многими делами, и также знаю о постигшем недавно всех переполохе, по причине которого, думаю, друзья более чем когда–либо испытывали нужду в твоей находчивости. Поэтому я спросил тебя так.

ФЕОТИМ: Но я, пойми это хорошенько, превыше всякого занятия сделал для себя размышление о таковых [предметах], так что мне от постоянного изучения словно {стр. 184} некий отпечаток вошел в душу, так что я, даже засыпая, не выпускаю [их из внимания], и когда я встаю, то они тут же обретаются [в моем уме], и я, насколько это возможно, испытываю их все своей мыслью. И мне казалось, что я, как бы надежно стоя на некоем отовсюду видимом [мысленном] возвышении истинных учений о Боге, на которое я удостоился быть возведен при помощи твоих слов, оттуда, будто с некоего наблюдательного пункта, вижу, — словно бы находящуюся где–то внизу глубокую пропасть и сокровенную расселину, исполненную мрака, сиречь отъявленной лжи, — мудрования тех, которые, возложив надежду всецело на ложь, настолько услаждаются ей и такое распространяют заблуждение, что добровольно прельщают и обманывают сами себя. Ибо те, кто то открыто называет тварью боготворящий дар Духа, посредством которого святые становятся причастниками Бога или, лучше сказать, един дух с Богом [547], и прилагает великое старание, чтобы посредством доводов и свидетельств от Писания убедить в этом всех, то теперь говорит, будто мы сделаемся причастниками самой сущности Божией, помимо того, что заблуждаются одновременно и в том и в другом, разве не погрешают в каждой части против себя самих и своих же собственных слов, и не прельщают ли сами себя? Ибо каким образом причащающийся, согласно им, Божией сущности будет причастником не нетварного, но тварного? И как, опять же, обоживаемый тварной, по их мнению, благодатью будет причащаться сущности Божией?

ФЕОФАН: Феотим, не удивительно, что их слова походят на страсть рождающей их души, с тех пор как они пришли к этому пустословию. Ибо зависть (φθόνος) обыкновенно вызывает у завидующих чахотку (φθισιν), и слова этих [людей] противоречат говорящим [548], обнаруживая {стр. 185} в произносящих их не неких полудурков (ήμιμοχθήρους), но совершенных негодяев (παμπονήρους): ведь абсолютно дурной [человек] не бывает хорошим даже для себя самого. Но эти — из числа губящих сами себя, а ты — если не вполне избавился от недоумений — спрашивай безбоязненно все, что тебе угодно. Ибо я, — будь в этом совершенно уверен, — весьма рад беседовать с теми, кто пытлив не ради спора, но ради истины.

2. ФЕОТИМ: Прежде всего, скажи мне вот что, Феофан: кто же начал этот спор, в результате которого Варлаам, быв побежден, сам себя осудил от стыда на вечное изгнание? Ведь он утверждал, будто обладает писаниями, из которых он показывал, выбрав, многословные речения, из–за которых и подтвердилось, что он повредился душой — не оттого, что бы он сам потерпел какой–либо ущерб, но потому что по отношению к написанному он воспринял предположения не добрые, а скорее даже и очень плохие, ибо он предположил, будто они содержат злочестивое учение, опровергая которое он и написал Антирритические слова. Стало быть, не скажешь, что это он положил начало полемике.

ФЕОФАН: Хорошо сказал один из древних кесарей, что не подобает подставлять оба уха обвиняющему, но должно сохранять одно ухо чистым для того, кто будет оправдываться, чтобы ни в коем случае ни с чем не соглашаться и ничего не решать прежде, нежели выслушаешь обоих [549]. Ибо то же самое и на Соборе [550] едва не дословно говорил Варлаам, и среди его слов значительную часть составляло: «я был трав{стр. 186}мирован и страдал душой». Имеется в виду — что от писаний, о которых ты сказал. Здесь нам нужно немного слов, ибо у нас есть неопровержимое возражение от [самих] дел. Ведь мы показали, открыв, его писания, гораздо более ранние, чем наши, также относящиеся к предмету настоящего рассуждения, которым и были противопоставлены наши. Уезжая из Фессалоник он уничтожил их, так как он думал, что, показывая написанное спустя год в ответ на бывшие с нашей стороны опровержения, ему теперь легче убедить не знавших [всех обстоятельств дела], что он не начинал [первым спора]. Но, однако, таким образом он лишь скорее показался коварным и лживым, поскольку, когда стали исследовать самое начало [спора], нашлись и знающие [все это] фессалоникийские мужи. И таким образом было показано, что еще четырьмя годами раньше, когда он еще даже не знал, в какой точке света мы находимся, и не общался с нами даже письменно, он — за столько времени [до знакомства с нами] — притворно изображая послушание некоему из в простоте [подвизающихся] монашествующих, взял отсюда повод для обвинений, как это и Соборный Томос ясно показывает всем желающим [разобраться]. И кроме сказанного: кто начинает дело? Разве не обвиняющий, не истец, каковым очевидно являлся он? А мы разве не через семь месяцев прибыли, будучи вызваны патриаршими письмами? Как же тогда не яснее ясного, что не мы являемся положившими начало спору с ним? Впрочем, он ли начал спор, или мы, но более достоин порицания (или даже отвращения) говорящий нечестиво, нежели просто начавший.

3. ФЕОТИМ: Хорошо ты говоришь. Это, и правда, узнать было бы и важнее, и сложнее. Но у меня более нет никаких сомнений, ибо я с точностью дознал, коль велико злославие этого мужа. Поскольку же оно протяженно и {стр. 187} разветвлено и еще чрезвычайно усилено преемниками, то я прошу о некоем исследовании, насколько возможно более кратком, не для постижения, но для его прояснения и изобличения. И, умоляю тебя, не переставай по мере возможности вести [меня] таким путем, дабы, шествуя по нему со всех сторон защищенными, словно оружием, истиной [551], мы видели, как падают их пустые домыслы, говоря псаломски, от страны и одесную [552], к нам даже и не приближаясь.

ФЕОФАН: Не пустяковая это просьба, добрейший [друг мой], и я таковые вещи ни настолько способен, чтобы понять, ни настолько искусен, чтобы изречь. Однако, ради тебя, поскольку любовь побуждает браться и за то, что превыше сил, надеясь иметь помощником Бога любви, попробую обстоятельно изложить некое правило догматов, посредством которого можно будет различить то, что хорошо сказано, от того, что плохо. Каковое правило и тебе также покажется таким, что, приложив к нему все, что хочешь, — не только из числа недавно возникшего, но едва ли и не из от века бывшего, — ты во всех [вопросах] узнаешь истину. Не малым же будет и сие признаком, или даже доказательством, проповедуемой нами истины и распространенного у тех, кто предпочитает возражать нам, заблуждения. Ибо если будет показано, что в равной степени никак не соотносятся с этим каноном слова как древних еретиков, так и ныне противоречащих нам, а соответствуют — как от века благочестивые [речения отцов], так и недавно сказанное нами, то разве не явно будет, к какой стороне относить то и другое [учение]? Ведь тождественные одному и тому же [утверждения] по необходимости будут тождественны и друг другу; а отличное от любого из них, будет отличным и от другого. И не удивительно, если то, что будет сказано, {стр. 188} во всем продолжит иные мои слова, как если бы я решил теперь вкратце показать лежащий в глубине корень и причину всех добрых и недобрых учений о Боге.