Вся жизнь – игра - Наталья Корнилова

– А сейчас будет и третий, – сказал Павел Борисович. – Хорошие сигариллы, между прочим, рекомендую. Ах да, – спохватился он, – я и забыл, что вам уже поздно что-либо рекомендовать. А что касается того, как окурок оказался в том тоннельчике, и не спрашивайте. Если мне хочется курить, то это как удушье. Тем более что мы хотели выждать время и послушать, как будут реагировать на эту очередную сценку из спектакля…

– Ах, да, это же была игра! – наконец-то окончательно обретя дар речи, зло сказала я. – Окурки же, понятное дело, бросают машинально.

– Конечно.

– В принципе, Родион, можешь не утруждать себя дальнейшим изложением, – сказал Павел Борисович. – Похвально, что ты раскрыл это дело, и… очень печально. А мой сын сам виноват. Он зажирел, обнаглел, подумал, что он всемогущ и что ему все дозволено. Он жаловался на жизнь и говорил, что ему плевать, кто там подыхает с голоду, ему скучно. Я тоже не благодетель рода человеческого, мне тоже по большому счету плевать. Но вот только сначала я думал, что Леша, зажравшись, не видит очевидного, не видит, как за его спиной Цветков с Мавродитисом шушукаются, что-то замышляют. Не видит, что сестра с катушек сорвалась. Не видит, что жена Ленка, Лешу уже убить готова. Ничего он не видел, кроме своих игр. У меня вообще было подозрение, что Леша педераст и сожительствует со своим Халом. Я поставил мини-камеру. И вот так однажды я и узнал, какая любимая забава у моего сына. Оказывается, он узнал, что цветковские шоферы-дальнобойщики возят героин, подмачивают репутацию фирмы и, стало быть, и «ММБ-Банка». И открыл сезон охоты. Сафари, как он сам называл. У богатых свои причуды. Нравилось ему отслеживать и заваливать этих дальнобойщиков, половину из которых он знал. Они с Халом через компьютер Цветкова отслеживали, кто, куда и как, ну а остальное – дело техники. Дико, правда? Цветков, кажется, стал обо всем догадываться. Только поздно уже. Я узнал, что Цветков и Кириллов с Мавродитисом затеяли убить Алексея. Мог бы пустить на самотек, и поделом было бы моему сынку! Грохнули бы его, и туда ему дорога. Но все-таки сын. – Павел Борисович покачал головой и снова глубоко затянулся своей сигариллой, а потом бросил окурок в костер. – Не мог я допустить, чтобы его убили. Вот… старый кореш, Ванька Осадчий, профессионал высшего класса, – он помог. Мы решили: хочешь развлечься, пощекотать нервы, поиграть в игру, опаснее которой нет, – получи, щенок! И попутно сделали то, что давно следовало сделать: выжгли каленым железом этот притон, где часто ночевала Марина. Я актер по образованию, вы знаете. Я переоделся, загримировался под молодого и пошел в этот диспансер, куда отправили двух уродов, которых накануне выкорчевали из дома Алексея. Я привез их в этот притон. Осадчий приехал туда вместе с Мариной. Наркоманы эти что-то квакали, у девки, которая держала тот притон, был передозняк, один нарк ударил Маринку, дескать, из-за нее их отправили в «диспансер», и я не стал терпеть. Вы все видели, когда туда приехали. Мы до конца выдерживали правила игры, даже из той бойни сделали постановочный эпизод. Мне, как бывшему актеру, хорошо это известно. В общем, нечего долго объяснять. Все те, кто пострадал, кто был убит, получили по заслугам. В том числе и ты, Алексей. Ты получил, что хотел. Игру, сработанную под жизнь. Как то, что покупал Берг. Только ты не заплатил ни рубля. Ты гораздо дороже заплатил, потому что думал, будто это все на самом деле. Тот чисто символический подарок, тот человечек, которого я тебе подарил, – это ты и есть. Да это и так понятно, что уж…

Я подняла глаза, посмотрела на призрачное в свете костра лицо Маминова-младшего. Вспомнились слова его отца, сказанные еще тогда, на юбилее: «…Жизнь и есть самая дорогая и жестокая игра, и никаких денег не хватит, чтобы ее оплатить, если расплачиваться по полной программе!»

– А теперь нам придется первый раз сделать то, чего мы не планировали. Нет, второй. Первый раз мы не планировали отправлять в больницу твою охрану, Алексей, которая так и не приехала на климовскую дачу. Они сами, как оказалось, попали в аварию, и мы тут ни при чем. А вот что касается Марии и моего крестника Родиона, то, к сожалению, вы слишком много знаете. Мы не можем сохранить вам жизнь. Знать о преступлениях моего сына, о нашей игре, о грешках сильных мира сего – это для вас непозволительная роскошь.

– Да ничего, крестный, – будничным тоном сказал босс. – Мы уж как-нибудь переживем… в смысле – поймем.

Босс говорил это таким тоном, как будто уже смирился, что его убьют. Но я, я-то вовсе не собиралась умирать: нет, Мария, мы еще поборемся! Мозг лихорадочно цепляется за каждую возможность; сущность разозленной, обожженной кошки поднимается наверх из глубин моего существа и…

Обожженной кошки! Обо-жжен-ной!! Вот ОНО, решение!

Я сработала четко и быстро, пока Осадчий отошел куда-то в темноту, Марина свернулась жалким клубочком, а Павел Борисович рассуждал, отвернувшись в сторону. Я подалась вперед всем телом и ткнулась боком в костер. Родион Потапович широко раскрыл глаза и словно окаменел, наблюдая за моими действиями. Боль была жуткая. Чувствовать, как языки пламени легко прожигают одежду и вот уже лижут тело, как раскаленные уголья, шипя, впиваются в кожу. Простой смертный не сумел бы вынести этого. Я перенесла это, быть может, лишь благодаря тому, что еще действовал наркотический эффект от нервно-паралитической капсулы из пневматического пистолета. Но я выдержала. Я вынесла. Я дождалась того момента, когда лопнули пережженные веревки, сорвалась со своего пылающего ложа и, сдирая обрывки обгорелых пут, бросилась вперед. В деревянной колоде, на которой сидел Маминов-старший, торчал нож, я схватила его и одним движением перерубила веревки, стягивающие тело моего босса. Из темноты на меня выбежал Осадчий, и я метнула в него нож. Он вошел отставному майору спецназа в левое плечо. Ранение не смертельное, пусть левая рука повисла плетью… но я знала, на что способен этот человек, потому медлить не стала. Сильнейшим ударом я опрокинула Павла Борисовича в костер и, увлекая за собой Родиона, бросилась куда глаза глядят. Нет, есть в жизни счастье – я выметнулась прямо… на собственную машину, которую угнал «отец Валентин» с дачи Климова.

В темноте раздался нечеловеческий вопль боли: это кричал Павел Борисович, у которого загорелась одежда. Я рывком распахнула дверцу машины, ключ торчал в зажигании, ну да это и неважно было: свою-то машину я завела бы и без ключа.

Родион Потапович, отдуваясь, рухнул на сиденье рядом со мной и простонал:

– Едем!!

Я пустила машину по грунтовке, не обращая внимания на колдобины…

Только часа через три нам удалось добраться до МКАД. А еще через час мы входили в свой офис, он же – наш дом родной. Нас встретила бледная Валентина с гневными задыхающимися словами:

– Что, опять в гости ездили? Пять часов утра уже! Ну… как погуляли?

– Бесподобно, – ответил Родион.

Эпилог

Мы больше не слышали ничего ни о Павле Борисовиче, ни об Осадчем, ни даже об Алексее Павловиче и его сестре Марине. Не думаю, что они уехали из Москвы, наверно, просто поменяли имена и точно так же живут, пожинают плоды маминовских капиталов. Возможно, обо всем этом знает только наш знакомый Михаил Карлович Берг, ставший председателем правления «ММБ-Банка».

Родион собирается предпринять грандиозную попытку выжать из Берга информацию: он намерен пожаловаться на него папе Карло в замечательный немецкий город Гамбург…