Шифр фрейлины - Евгений Сухов

Окошко исповедальни было обтянуто черной материей, не позволявшей увидеть кающегося, но даже через плотную ткань он ощущал горячее дыхание грешницы.

– Но я не могу без него жить.

– Нужно его забыть.

– Я пробовала забыть его все эти годы, но у меня ничего не вышло.

Кардиналу вдруг показалось, что он уже слышал где-то эти грудные интонации, всплывшие теперь через пласты далеких переживаний.

– Как зовут твоего возлюбленного? – спросил он.

– Его зовут Франческо. Он был забавным славным юношей и когда-то обещал жениться на мне. Но я прождала напрасно, он так и не выполнил своего обещания.

Горло у Морозини пересохло:

– Что же с ним случилось?

– Он стал священником и отрекся от всего мирского.

– А ты не подумала о том, что служить Богу было его призванием? – тихо ответил кардинал, вспомнив красивую девочку, которой когда-то клялся в любви.

– Любовь – это дар Божий. И разве любить – это не служение Богу, святой отец? – И уже совсем тихо, как если бы опасалась, что их может услышать кто-то третий, продолжила: – Неужели ты все позабыл, Франческо?

– Я все помню, Антонелла.

– Тогда почему же вы меня избегаете, ваше высокопреосвященство?

– Я не могу быть с тобой, Антонелла, ты прекрасно знаешь об этом.

Антонелла Барберини принадлежала к одному из могущественнейших и богатейших итальянских семейств, представитель которого однажды даже вошел на папский престол под именем Урбана Восьмого. Это семейство умело получать то, чего желало, и вот сейчас на очереди находился кардинал Франческо Морозини. Самое скверное заключалось в том, что он не мог противостоять искушению.

– Меня выдают замуж, Франческо.

– Уверен, что он достойнейший человек, и ты обязательно будешь с ним счастлива.

– Ты же знаешь, что это не так. Я могу быть счастлива только с тобой. Мы еще можем все исправить и воссоединиться.

– Графиня, вы же знаете, что это невозможно.

Голос Морозини надломился. Будто бы почувствовав произошедшую в нем перемену, Антонелла произнесла:

– Возможно, что я и буду кому-то принадлежать и даже стану этому человеку верной женой, но все это произойдет потом, когда мы поклянемся Богу быть вместе и в радости и в горе. Но прежде я бы хотела быть твоей, Франческо.

– Антонелла…

– Я буду ждать тебя сегодня в десять часов вечера в своей карете у храма Святой Луизы, – решительно проговорила Антонелла и быстро вышла из исповедальни, не дав возможности его высокопреосвященству ответить.

Неумолимо надвигалось условленное время, и чем настойчивее кардинал убеждал себя не думать об Антонелле, тем больше размышлял о ней, тем сильнее хотелось ее увидеть. А когда часы пробили восемь, Франческо уже понимал, что непременно явится к месту встречи, и вряд ли отыщется сила, способная противостоять искушению. От принятого решения душа просветлела. Улыбнувшись, подумал: странно, что такая простая мысль не явилась к нему раньше.

На память о свидании графине следовало оставить какой-нибудь ценный подарок. Достав из шкафа шкатулку с драгоценностями, он выбрал фаянсовый медальон, украшенный бриллиантами, и положил в него срезанный локон своих волос.

– Ваше высокопреосвященство, – потревожил одиночество кардинала секретарь, – к вам пришел какой-то юноша.

– Чего он хочет?

– Он сказал, что лично все расскажет вашему высокопреосвященству.

– Пусть войдет, – распорядился кардинал.

Закрыв шкатулку, Морозини запер ее в секретер. Его ящики хранили немало тайн, а в одном из отсеков он держал письма от герцогини великого княжества Тосканы Элизабет, с год назад признавшейся в любви молодому кардиналу. Теперь же все его мысли занимала предстоящая встреча с графиней Антонеллой. В какой-то момент, повинуясь накатившим чувствам, он даже подумывал облачиться в мирское платье, позволившее бы сохранить инкогнито. Но потом раздумал – пусть все останется как есть.

Дверь открылась, и в покои вошел Джованни Фарнезе.

– Я грешен перед вами, ваше высокопреосвященство, – склонил юноша колени перед кардиналом.

Ладонь клирика мягко опустилась на макушку кающегося.

– Что заставило тебя вернуться ко мне, сын мой?

– Совесть.

– Это Божий голос, сын мой.

– Ваше высокопреосвященство, я хотел бы стать вашим братом, – поднял Джованни на кардинала крупные, чуть навыкате, карие глаза.

– Ты хочешь стать монахом?

– Да, святой отец.

– Твои намерения серьезны?

– Да.

– Ты должен пройти испытание.

– Я выдержу их.

– Только после этого возможен постриг.

– Я готов.

Убрав ладонь с головы Джованни, кардинал с мягкой улыбкой произнес:

– Ты облачишься в монашеские одежды и должен дать клятву, что никогда их не снимешь.

– Я сочту это за счастье, ваше преосвященство.

– Думаю, что из тебя получится хороший монах. – И уже тише, как если бы говорил самому себе, добавил: – Быть может, лучше, чем я сам.

– Каково будет мое имя?

– Маттео, что значит «подарок Бога».

Глава 23

Охота

Вернувшись домой, Ермолаев тотчас набрал телефонный номер Пономарева:

– В устранении Артюшина и Анисимова виноват Лозовский. Он заманил их в свой дом, подорвал, а сам исчез.

– Кто стоит за ним?

– Я тут пробил о нем со своей стороны… За ним никого нет. Для тебя он не опасен, он одиночка. Обычный пацан, ничего собой не представляет.

– Я так не считаю. Мне надо подумать… Я перезвоню тебе позже, – произнес Михаил Степанович и положил трубку.

* * *

Пономарев подошел к бару, налил себе полстакана коньяка и выпил одним махом. Столь дорогущий напиток выдержкой в полсотни лет полагалось пить крохотными глотками, наслаждаться вкусовыми ощущениями и настоянным ароматом. Возможно, что где-нибудь в серьезной компании он поступил бы именно таким образом, представляя себя тонким знатоком крепких напитков; но оставаясь в одиночестве, он выпивал его точно так же, как в Москве – водку. Пребывая в Лондоне, Михаил многому научился, в том числе правильно организовывать бизнес, подыскивать деловых партнеров, даже мыслил как западные бизнесмены. Он сумел окружить себя вещами, столь важными для западного образа жизни: от вышколенной прислуги до роскошной яхты. Пономарев практически ничем не отличался от предпринимателей верхнего эшелона бизнеса. Но все это было наносное. Оставаясь наедине с собой, он тотчас превращался в прежнего московского хулигана.

Настроение не улучшилось, просто действительность стала видеться через хмельной дурман не столь остро, как какой-то час назад. Оно и к лучшему!

К своему удивлению, Пономарев воспринял гибель Анисимова и Артюшина болезненно. Давно он не получал столь чувствительных ударов. И дело даже не в том, что каждого из них он знал довольно близко и ценил как профессионалов, а в том, что какой-то мальчишка осмелился бросить вызов его могуществу. Заманил в какую-то деревню и взорвал его людей!

Прощать он не намерен. Если хотите, это кодекс двора: не трогай наших, и сам будешь цел. Кроме того, его конкуренты, возможно, уже догадываются, что Анисимов с Артюшиным – его люди. Если они увидят, что с его стороны не последовало никаких санкций и что кто-то может безнаказанно убивать его людей, то они посмеют усомниться в его силе, сделают выводы, что он не тот, что бывал раньше, и начнут атаковать со всех сторон, станут подтачивать основы бизнеса. И года не пройдет, как он лишится всего того, что нажил! Это наверх залезать тяжело, а скатываться вниз всегда очень просто. А занять опустевшее место всегда отыщется немало охотников.

Вчера вечером позвонила княгиня Маргарита Раевская и, несколько смущаясь, поинтересовалась: не позабыл ли он об ее просьбе? Пономарев, подавив в себе раздражение, сообщил ей о том, что дом реставрируется, в нем находится очень много рабочих, а потому его людям требуется всего-то деликатность, чтобы изъять яйцо Фаберже из тайника. Кажется, женщина поверила в сказанное; во всяком случае, голос ее оставался бодрым. Можно было бы сообщить ей правду: проще купить какое-нибудь другое яйцо Фаберже на аукционе «Сотбис», чем рыскать по Москве в его поисках. Но в этом случае большая вероятность навсегда потерять Викторию – если он не был способен выполнить ее «небольшую» просьбу, то как она может доверять ему такое сокровище, как единственное чадо?!

Для принятия окончательного решения требовалось еще полстакана виски. Михаил вдруг вспомнил, что целый день ничего не ел, но голода не ощущал. Так с ним бывало всегда в стрессовой ситуации. Пить натощак – не самая лучшая идея, однако от одного вида пищи его просто воротило. Уверенно налил полстакана коньяка. Поколебавшись, долил до краев. Взял стакан и посмотрел через него на свет. Янтарная жидкость выглядела невероятно красивой. Хотелось верить, что после выпитого мозг просветлеет. Выдохнув, он в два больших глотка выпил содержимое и аккуратно поставил стакан в барную стойку.