Плохая война - Борис Вячеславович Конофальский

весела, и ушла уже вечером, сказав, что ей дурно от духоты. Видно, так и не поняла, что победу праздновали над мертвым Шаубергом, так как у всех господ хватило такта и трезвости имя это не упоминать.

Но главной женщиной за столом по праву была Бригитт. За нее пили, ее прославляли. А Бертье называл красавицу Красной Розой Эшбахта. Отчего госпожа Ланге краснела и впрямь становилась красивой, как удивительный цветок.

Уже после того, как все закончилось, она, даже не отдав обычных приказаний домовым слугам, не проследив за уборкой обеденной залы, со смехом потащила кавалера за руку вверх по лестнице в свои покои.

– Тише вы, сумасшедшая, тише, – говорил он, хромая вверх по ступенькам, – мои хромые ноги за вашими красивыми не поспевают.

Она же только смеялась в ответ и влекла его дальше, не давая ему поблажки. А там, еще и дверь за ними не закрылась, кинулась его целовать и помогать ему раздеваться. А когда он уже расположился в перинах, она тоже стала разоблачаться, но, хоть и весела была от вина, тут она проявляла сдержанность, платье свое безумно дорогое она снимала осторожно, чтобы шитье не попортить, кружева не порвать.

Но Волков не торопил ее, он любовался этой молодой еще, стройной и красивой женщиной. Когда на ней осталась одна нижняя рубашка, Бригитт готова была уже лезть под перины, но он ее остановил:

– А ну-ка, стойте.

– Что? – спросила красавица.

– Рубаху скиньте?

– Зачем? – Она явно кокетничала.

– Хочу видеть вас, долой тряпки.

– Как пожелаете, мой господин, – отвечала Бригитт, скидывая на пол с себя последнюю одежду.

Хоть никогда такого он за ней не замечал, но тут она, кажется, стала смущаться. А он, придирчиво и с наигранной строгостью разглядывая ее, сказал:

– Так оно и есть, а я думал, что мне все кажется.

– Что же со мной не так? – чуть испуганно спросила красавица.

– Так волосы у вас на животе не так красны, как на голове.

– И что же, мне их покрасить, что ли? – чуть обиженно произнесла она, пытаясь залезть к нему в постель.

– Куда, куда вы, я еще не налюбовался вами. – Кавалер не пустил ее под перины. – А ну-ка, спляшите мне, я видел, как вы плясали во дворце у графа, вы были грациозны.

– Так музыки же нет, господин мой, – слегка стесняясь, говорила она.

– Ладно, так хоть повернитесь ко мне спиной. Хочу видеть вас, какова вы сзади.

Эту просьбу она выполнила беспрекословно, встала и сама подобрала свои волосы, чтобы не мешали кавалеру любоваться ею, собрала их на затылке в один огромный красный ком.

Была удивительно стройна, даже и Брунхильде не уступала в стройности, уступала той в телесной роскоши, но зато брала изящностью своих линий.

– Идите же ко мне, госпожа моя.

– Что? Наконец возжелали взять меня? – с кокетством и вызовом поинтересовалась красавица, залезая к нему в кровать.

– Желаю вас, как никого не желал.

Она чуть не пискнула от счастья, услышав такие слова, все кокетство ее и весь вызов сразу улетучились.

– Скажите, что мне делать, господин мой.

– Становитесь на колени, хочу видеть ваш зад.

Она тут же исполнила его просьбу. А когда все было кончено и Бригитт носиком касалась его плеча, руками держала руку его, а ногу положила на ногу его, – чтобы в счастье своем найти еще словесное удовлетворение, она спросила у него:

– Довольны ли вы мной сегодня, господин мой?

И в ответ услыхала то, от чего ей вдруг захотелось плакать. Кавалер ей сказал коротко:

– Жалею, что не жена вы мне.

И чтобы не выдать слезы в голосе, Бригитт больше в ту ночь вопросов ему не задавала.

Глава 16

Сыч уже утром был в зале, ждал его с письмом от графини. Сразу, не повелев нести завтрак, он схватил письмо. Нет, он не тешил себя надеждами, что Брунхильда раскроет ему тайны и расскажет, отчего молодой граф затеял дело против него. Кавалер прекрасно понимал, что графиня будет последней, кто узнает о тайнах молодого графа, но, как он и ожидал, кое-что в письме ее стало для него интересным.

Кроме все тех же жалоб на обиды и притеснения в письме она писала про мужа – и писала, что тот стал хвор, что нужду ему стало справлять тяжко, что легкая нужда вызывает у него боль и кровь, что ночью он на спине спать не может, что худеет (это Волков и сам видел), и что в пояснице у него часты прострелы такие, что он от них плачет, и что глаза графа совсем стали плохи. В общем, со слов доктора, графу до Божьего суда оставался год, не более.

Волков отложил письмо. Ему не стало ясно, почему граф затеял дело, но стало ясно, что в замке графа, да и во всем графстве всеми делами заправляет уже молодой граф Теодор Иоганн. И с этим в дальнейшем придется мириться. И еще кое-что писала графиня, то, что поначалу не показалось кавалеру важным. Она писала, что уже два месяца в замке все только и говорят о раздоре с домом Фейлингов из Малена. Сути она не ведала, но писала, что раздор тот крепок и все в замке говорят, что если суд курфюрста не даст нужного решения, то, может, дело станет и кровопролитным.

«Фейлинги, Фейлинги, а ведь при мне состоят двое из этой фамилии».

– Максимилиан, – позвал он.

– Да, кавалер, – отозвался юноша.

– После завтрака просите господ Курта и Эрнста Фейлингов ко мне.

– Как пожелаете, кавалер, – ответил молодой человек и вышел.

Волков взглянул на Сыча.

– С Брунхильдой ты не виделся?

– Нет, экселенц, в замок мне соваться опасно, я же бывал там с вами, узнает еще кто.

Волков понимающе кивал. А Фриц Ламме продолжал:

– Я познакомился в трактире с конюхом из графской конюшни, он вхож в замок и в покои господ. Мужичонка жаден, будет нам помогать за мелкое серебро. А еще я поговорил с пажом нашей Брунхильды. Он приносил ответ.

– Ну и?..

– Кажется, сопляк ей верен. Волнуется за нее.

Волков опять кивнул.

– И сдается мне, что он ее имеет, – продолжал Сыч.

Кавалер удивленно уставился на него.

– А что, муж у нее совсем никуда не годен, а она молода, еще и хороша собой. Кто же не соблазнится?

– Она же беременная, – сомневался Волков.

– И что? Мой папаша брал мою мамашу до дня родов, и ничего, все мои братья и сестры были один к одному, как огурцы. А ежели вам не нравится брюхо беременной бабы, так поставьте ее на