Роман по заказу - Николай Почивалин

Светло, торжественно становится на душе, когда думаешь о Родине, и мы никогда, никому не позволим чернить ее высокое прекрасное чело. Суметь бы только отблагодарить ее — за то, что живем на ней, ходим по ее земле, дышим ее воздухом. Успеть бы сделать для нее все, что могут наши руки, наш разум, наше сердце.

Великое счастье, друг мой, что есть она у нас — Родина наша.

9

Пенза, как город, началась триста лет тому назад — сторожевой крепостью на горе, с которой окрест просматривались равнинные дали и, поважней того, — южная сторона, откуда в любое время могли показаться ночные дозоры кочевников. За три века деревянное, рубленное из дуба городище сползло с горы, обросло каменными дворянскими и купеческими особняками, лабазами, подняло белоснежные этажи губернаторского дворца, достигло чистой полноводной Суры, где в кривых улочках, с неприхотливыми вишневыми садами, селился рабочий люд, беднота. Пятьдесят советских лет, особенно же последние двадцать пять, превратили Пензу, областной центр, в крупный промышленный город, не по дням, а по часам растущий и хорошеющий. Но по-прежнему над его понизовьем, в котором живет теперь поболее четырехсот тысяч, господствует гора, его прародительница, увенчанная ажурным гигантским конусом телевизионной вышки. Один из руководителей области рассказал, как в первые военные годы, зимой, каждое утро мчались они, вчерашние фезеушники с этой горы на работу, на оборонный завод, на коньках — каких-то «нурмисах», «снегурочках», а то и на деревянных самоделках с железными из проволоки «подрезами» — с километр под уклон, остальные два — отмахивая дрожащими ногами и утирая мокрые лбы шапчонками. Ни автобусы, ни тем паче троллейбусы в ту пору не ходили… Такова она, в спрессованном виде, история нашей Пензы, и остается добавить, что мы, пензенцы, очень не любим, когда наш город — по звучанию и по неосведомленности — путают с Пермью. Нет, мы не хаем Перми — дай им бог здоровья и всяческих удач, пермякам, — но просим запомнить, что Пенза — это Пенза!..

У нас пожарче, чем в Загорове: больше камня, бетона, асфальта. Солнце с утра заливает улицы тягучим зноем по самые крыши — как некий непротекающий резервуар; каждый день, раздувая белопенные усы, проходят поливальные машины, — вода испаряется, высыхает, как на раскаленных противнях. Непрерывно бьет в стакан колючая газировка, с сиропом и без сиропа; укрывшись в душной тени скверов, ребятишки и пенсионеры лижут всяческие «пломбиры», едва ли не носами уткнувшись в их обманный сладкий холод; стоически терпеливы очереди к желтым пивным автоцистернам, от одного вида которых у мужчин пересыхают гортани…

Еще тягостнее в троллейбусах, особенно сейчас — переполненных после рабочего дня; горячи дерматиновые сиденья, горяч ненатуральный — при движении ветер, врывающийся в сдвинутые окна; на остановках, когда и его нет, салон не уступает хорошо вытопленной бане… Смотрю на бегущие мимо дома, киоски, на разморенных прохожих с авоськами, и — не знаю уж, по каким таким ассоциациям, — являются странные мысли. О том, например, что жизнь все-таки устроена несправедливо. И даже не тем, что отведено ее человеку не так уж много, а тем, что, уйдя из нее, он не знает, что нередко остается в ней, как бы незримо продолжая свое земное существование, прямо пропорциональное тому, что и сколько оставил после себя. Как тот же, допустим, Орлов Сергей Николаевич. Не знает о том, что люди помнят о нем. Что его портрет висит в детдоме, на самом видном месте. Что детдому будет присвоено его имя. Что кто-то, наконец, ходит по его, можно сказать, следам и, возможно, попытается рассказать о нем еще большему кругу людей. Не знает и никогда не узнает…

Выхожу на предпоследней остановке — и прямо в рай попадаю. Не потому, что здесь не так жарко — солнце нигде не милосердствует, а потому, что этот новый жилой массив поставлен за городом, прямо в полях, и их близкое чистое дыхание смягчает воздух. А еще, наверное, потому, что тут нет ни одной заводской трубы, исправно дымящей; потому, что сизая, жирно блестящая от выступившей смолы автотрасса с обеих сторон забрана густыми тополями и бензиновый чад автомашин выдувается, как в трубу; что квадраты между многоэтажными крупнопанельными домами засажены молодыми березками, кустарником, поросли травой газоны, поливаемые жильцами с помощью шлангов прямо из окон. Наверное, помогает поддерживать этот особый, лесостепной климат и поднявшаяся в километре, за впадиной, гора «Каланча», довольно крутая, островерхая, от подошвы до маковки застроенная сотнями дач, — издали кажется, что она застелена зеленым бархатом с вытканными по нему разноцветными пятнами крыш. Несколько лет назад, когда район только начал строиться и заселяться, получить тут квартиру считалось чуть ли не наказанием господним — новоселы кляли и бездорожье, и отдаленность, и транспортные муки. Ныне, когда появились тут магазины, школы, пункты бытового обслуживания, прошла троллейбусная линия, четко и безотказно действующая, — идут сюда охотней. А еще несколько лет спустя — убежден в этом, — когда улицы старого города перестанут вмещать поток машин и небо еще гуще станет заволакивать смрадом и дымом, от желающих поселиться и переселиться сюда отбою не будет.

Дом и квартиру Савиных — той самой «парочки», познакомиться с которой рекомендовала Софья Маркеловна, да и Александра Петровна, давшая их адрес, — нахожу довольно быстро. Уверенно нажимаю черную кнопку, вслед за чем по ту сторону тонкой двери тотчас рассыпается звонкая трель. Прежде чем отправиться сюда, по заводскому коммутатору разыскал Савина, условился о встрече. Заодно уж, ради любопытства, переговорил и с директором завода, которого немного знаю, — приятно было услышать, как он, чуть помешкав, припомнил чету инженеров Савиных, коротко аттестовал: «Толковая пара». Назвав почти так же, как звали их, про себя, воспитатели детдома…

Молодая женщина в купальнике испуганно ойкает и стремительно захлопывает дверь перед моим носом. Ничего, бывает… Хотя по такой жаре лучшего костюма и не надо бы.

— Пожалуйста, проходите! — приглашает через минуту она, уже в халатике; щеки ее рдеют, синие глаза смотрят смущенно и смешливо. — Я думала — муж. Проходите, проходите! Он мне в обед еще сказал, что вы приедете. Он вот-вот будет, за Олежкой в детсадик пошел.

И действительно, при последних словах звонок оживает снова. Савин держит на руке сына, тот, в мать синеглазый, болтает ногами, торжествующе кричит:

— Мам, я сам звонил!..

После первого знакомства — парень дружелюбно шлепает мягкой прохладной ладошкой по моей руке — его уводят умываться, переодеваться. Мы с хозяином входим в небольшой, с открытым балконом пустоватый зальчик: диван-кровать, телевизор на ходульках, круглый стол посредине и на левой, ничем не занятой стене — портрет Орлова. Он настолько неожиданно и вместе с тем привычно, естественно смотрит из блестящей металлической рамки, что невольно хочется поздороваться, что я про себя и делаю: здравствуйте, Сергей Николаевич!..

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});