Литературные первопроходцы Дальнего Востока - Василий Олегович Авченко

пересечений самого разного порядка. Владимир Клавдиевич и Александр Александрович ходили друг за другом буквально по пятам.

Детство и юность писателя Александра Фадеева прошли в Приморье. Есть свидетельство о его личной встрече с Владимиром Арсеньевым – только Фадеев был тогда ребёнком. Писатель Семён Бытовой[264] приводит рассказ Фадеева о том, как тот видел Арсеньева в Хабаровске в Гродековском музее в 1913 году. Арсеньев, руководивший музеем, сам провёл экскурсию для учеников. Другой дальневосточный литератор, Василий Трофимович Кучерявенко[265], писал со ссылкой на Фадеева, что Арсеньев целый вечер рассказывал молодёжи «о своих богатых приключениями путешествиях». Так что без особой натяжки можно сказать, что Арсеньев Фадеева благословил.

К сожалению, они не успели познакомиться по-настоящему. Когда Владимир Арсеньев издал во Владивостоке книгу «По Уссурийскому краю», партизанский комиссар Булыга-Фадеев уже уехал в Москву. Он ещё вернётся и будет подолгу жить во Владивостоке – но уже после смерти Арсеньева. В другом случае они бы непременно познакомились. А как иначе, если во Владивостоке Фадеев дружил с писателем Трофимом Кузьмичом Борисовым[266], которому вдова Арсеньева Маргарита перед арестом передаст бумаги учёного; если осенью 1933 года Фадеев таёжными тропами шёл с Сучана в Улахинскую долину, а проводником его был Василий Глушак – богатырь, тигролов и медвежатник, бывший партизан, спутник Арсеньева и друг Дерсу?

Из экспедиции 1927 года Владимир Арсеньев отправлял заметки в хабаровскую «Тихоокеанскую звезду». В 1939-м эти тексты поместил журнал «На рубеже» – дальневосточный «толстяк», а очерк Арсеньева «Голодовка на реке Хуту» вышел в этом журнале ещё в 1934-м. В 1935-м Александр Фадеев на некоторое время стал редактором «На рубеже»…

В текстах своих Арсеньев и Фадеев «встречаются» то и дело. Это и понятно: жили в Приморье, писали в одно – плюс-минус – время. Но дело ещё и в настроенности на одну волну.

У Арсеньева и Фадеева – общая литературная генеалогия. Горький говорил, что Арсеньев объединил в себе Брема и Купера, сам Арсеньев указывал в сцене знакомства с Дерсу: «Передо мной был следопыт, и невольно мне вспомнились герои Купера и Майн Рида». Фадеев называл своими учителями тех же Купера и Майн Рида, Джека Лондона… Не случайно бремовская «Жизнь животных» фигурирует у Фадеева в «Последнем из удэге» – с её помощью подпольщики зашифровывают переписку.

Можно говорить не только об общем географическом, литературном, лексическом пространстве обоих писателей, но и о буквальных совпадениях и даже прямых заимствованиях, сделанных Александром Фадеевым у Владимира Арсеньева.

У Арсеньева упомянут Кашлев по прозвищу «Тигриная Смерть» – неожиданно тихий, скромный человек. У Фадеева в «Последнем из удэге» читаем: «Мартемьянов сказал Серёже, что Гладких – сын прославленного вайфудинского охотника, по прозвищу “Тигриная смерть”, убившего в своей жизни более восьмидесяти тигров. Правда, по словам Мартемьянова, Гладких-отец был скромный сивый мужичонка, которого бивали и староста, и собственная жена». В фильме «Аэроград», над которым режиссёр Александр Довженко начинал работать вместе с Фадеевым, прозвище «Тигриная смерть» носит Степан Глушак, охотник и партизан.

Известны следопытские таланты Дерсу – а вот описание удэгейца Сарла у Александра Фадеева: «Рассматривая следы, человек заметил дорогу, идущую из соседнего распадка. Он немного спустился, изучая её. Одна лошадь была поменьше, кованная только на передние ноги, другая – побольше, кованная на все четыре. Вёл их один – русский, судя по обуви, – человек с небольшими ступнями. Несмотря на то, что он лез в гору, он шёл не на носках, как ходят молодые, сильные люди со здоровым сердцем, а ставя накось полные ступни, – человек этот был немолодой».

В «Дерсу Узала» Владимира Арсеньева говорится: «Лет 40 назад удэгейцев в прибрежном районе было так много, что, как выражался сам Люрл, лебеди, пока летели от реки Самарги до залива Ольги, от дыма, который поднимался от их юрт, из белых становились чёрными». Ту же фразу приводит Александр Фадеев в «Последнем из удэге»: «Когда-то народ был велик. В песне говорилось, что лебеди, перелетая через страну, становились чёрными от дыма юрт».

Фадеев был внимательнейшим читателем Арсеньева. Из выступления Фадеева на конференции московских писателей в марте 1941 года, где обсуждалась повесть Нины Александровны Емельяновой[267] «В Уссурийской тайге»: «Возьмём “В дебрях Уссурийского края” Арсеньева. Там дыхание покрупнее. Он ставил более серьёзные проблемы гуманизма. Эту книгу можно пустить массовым тиражом, но имейте в виду, что и эта книга тоже не была книгой для всех… Какая-то сторона этого произведения не доходила до читателя…»

Называя Владимира Арсеньева писателем «не для всех» (это, разумеется, не в упрёк Арсеньеву – скорее в упрёк читателю), сам Александр Фадеев писал для всех. Если Арсеньев подходил к материалу, прежде всего, как учёный, хотя степень беллетризации в его прозе достаточно высока, то Фадеев дополнял Арсеньева, осмысливая тот же самый материал в чисто художественном ключе. Произведения Арсеньева кажутся фундаментом, на котором Фадеев строил свой романный текст. Фадеев продолжил с того места, где остановился Арсеньев. Арсеньев помогал Фадееву, но и Фадеев – Арсеньеву, вытаскивая его темы и сюжеты в поле массовой (в хорошем смысле слова) литературы.

Прозу Александра Фадеева возводили к толстовской и горьковской традициям, но есть в ней и несомненные арсеньевские мотивы. Вряд ли на кого-то Владимир Арсеньев вообще повлиял сильнее – разве что на Михаила Пришвина с его дальневосточными произведениями 1930-х. Яснее всего влияние арсеньевских текстов на Фадеева прослеживается в таёжных главах «Последнего из удэге». Сам Фадеев не скрывал своей преемственности: «Об этом народе (удэгейцах. – В. А.) имеются прекрасные исследования В. К. Арсеньева… Я считал себя вправе использовать эти труды в своём романе».

Возможно, даже имена героев «Последнего из удэге» Фадеев брал у Арсеньева. У последнего упомянут старик Люрл – это имя встречаем и в «Последнем из удэге». Описывая зверства китайца Ли Тан-куя, Арсеньев упоминал: «Двое из удэхейцев – Масенда и Само из рода Кялондига… поехали в Хабаровск с жалобой». Масенда появляется и у Фадеева. У фадеевского Сарла тоже есть двойник: Арсеньев писал, что в местности со странным названием Паровози живёт старшина удэгейцев Сарл Симунка.

Как и Владимир Арсеньев, Александр Фадеев доброжелательно относился к инородцам и негативно – к местным китайцам, их закабалявшим. Арсеньев называл удэгeйцев первобытными коммунистами – о том же писал Фадеев: «Пржевальский совершенно не понял удэгейцев… Он, конечно, не мог и подозревать, что имеет дело с первобытными коммунистами…» Герой фадеевского рассказа «Землетрясение» Кондрат Сердюк (его прототип – вышеупомянутый Василий Глушак) говорит о гольдах: «Благородство в них есть… Потому что у них промеж себя братский закон». Тот же Сердюк вспоминает разговор с неким «образованным полковником», который «места наши на карту снимал», – не с Арсеньевым ли?

С другой стороны, книги Владимира Арсеньева отнюдь не были единственным источником знаний Александра Фадеева о жителях Уссурийского края. Скажем, вот как Арсеньев писал о таёжных бандитах – «промышленниках»: «Промышленник