Партия в преферанс - Татьяна Моспан

— Мужчина, идите, линия освободилась! — услышал он.

Первое, что бросилось в глаза, когда вошел в маленький зальчик, был милиционер, который стоял, облокотившись о деревянный барьер, и любезничал с телефонисткой.

— Идите в кабину, сегодня связь хорошая.

Пока разговаривал с Вадимом, чувствовал на себе все тот же острый взгляд. Хорошо, что дверь кабины плотно закрывается, подумал он.

Краем глаза покосился на красномордого. Тот продолжал ухаживать за телефонисткой.

Радужное настроение Кости Шигина было испорчено. Он расстроился бы ещё больше, если бы слышал, о чем мордастый говорил с приветливой сотрудницей после его ухода.

Разговор шел о нем, о Косте, и вел его Леонид Сычев, местный милиционер по прозвищу Лоскут.

— Это что за кент?

— К Василию Доронькину приехал. Вроде из Москвы.

— А ты откуда знаешь?

— Говорят, — уклончиво сказала женщина.

— А звонил кому?

— В столицу. И вчера, и сегодня.

— Он и вчера звонил?

— Да, только по другому телефону.

— Все-то ты, Ксюха, знаешь, — Леонид, перегнувшись через невысокий деревянный барьер, притянул женщину к себе.

— Пусти, увидит кто, — вяло сопротивлялась она.

— А тебе какая забота, мужа нет, синяков не наставит.

— Меня твоя Галина и так на каждом углу позорит. Орет, что проходу не даю. А мне больно-то надо за чужие грехи отвечать. У тебя таких, как я, в каждой деревне…

— Ну, не в каждой, — ухмыльнулся Ленька.

— Отстань, говорю.

— Да что ты все отстань, да отстань, недотрога какая, — Сычев запустил руку под кофточку. — Сегодня к тебе загляну на чаек. Не прогонишь?

— Ага, как в песне поется, приходи, мол, на чаек, выпьем водочки.

— И водочки можно. Кто нам мешает?

— Ох, Ленька, допрыгаешься. — Ксения вырвалась из цепких рук и опустилась на стул.

— Ксюша, кому этот фраер вчера звонил, случайно не слышала?

— Слышала. Он вчера по моему телефону разговаривал, в кабинке связи не было. Славику какому-то.

— Славику? — красная морда милиционера напряглась. — Это какому же Славику, уж не Доронькину ли?

— Не знаю.

— А говорил что?

— Не прислушивалась я.

— А все-таки?

— Говорил, что кто-то приехал. Спрашивал, когда тот здесь появится. Еще места нахваливал, — улыбнулась женщина. — А какие здесь места? Самые обычные. Грязь да скука.

Хлопнула дверь. Сычев мгновенно выпрямился и, придав лицу значительное выражение, обернулся.

В помещение вошла бабка Дарья в темном платочке, та самая, что недавно честила Леньку Сыча на весь автобус.

— Мне бы телеграмму отправить.

Ксения сделала вид, будто старательно пересчитывает деньги. Лишь немного растрепанные волосы и заливший щеки румянец напоминали о посягательствах Сычева.

Бабка Дарья все поняла правильно, её неодобрительный взгляд остановился на распахнутой кофточке.

Сыч, подмигнув Ксении, чтобы помнила уговор про вечер, направился к выходу. Ему эта старая ведьма ничего в глаза не скажет. Он при исполнении служебных обязанностей, Ксюхе вот, наверное, сейчас достанется.

Он не ошибся. Едва за ним закрылась дверь, бабка Дарья принялась стыдить женщину.

— На кой тебе сдался этот кобелина, опомнись. Сын растет, перед ним стыдно.

— Да что вы все меня достаете, это нельзя, то нельзя. Живу, как хочу!

— Да ладно бы кто другой, а то этот… Хуже его и мужика-то нету.

— Много вы все понимаете, — огрызнулась Ксения.

— И понимать нечего, нет мужика, и этот не мужик.

— Где же хорошего взять? Они все давно при деле. Хороший от жены не побежит. На весь поселок три с половиной мужичонки незанятых осталось, да и те пьют.

— Пьют, окаянные, — вздыхала бабка.

— Я ведь ещё молодая.

— И, милая, я весь век без мужа прожила. Как с войны не пришел, так и живу одна.

— А чего хорошего-то?

— Хорошего мало, — согласилась старуха. — Только Леньку твово, чует мое сердце, скоро попрут из милиции. Он только этим и жив, должностью своей. Как же — власть, что хочу, то и ворочу. Они, Сычи, все такие. Батька самого Егора немцам служил, его сослали после войны, так в Сибири и сгинул.

— Ну, если всех родственников вспоминать, кто когда сидел… — отмахнулась Ксения.

— Ты рукой-то не маши, — обиделась старуха. — Кто, может, и зря сидел, а папаша Егорки за дело. Помню, как из-за него людей в бане пороли, да шкуру спускали.

Телефонистка насупилась, но бабку Дарью не пербивала.

— Ладно, дело прошлое, только у них весь корень гнилой. Раньше семейство в Ежовке проживало, потом, как деревню под снос, сюда перебрались, на центральную усадьбу. С Егоркой Сычем, батькой Леньки, не каждый мужик в деревне здоровался. Его скопидомом называли, да ещё пауком зловредным. А уж завистлив… У него любимая поговорка была. Что такое счастье? Это не когда у тебя есть корова, а когда у соседа корова сдохла.

— Баба Дарья, вы то откуда все знаете?

— Знаю, — улыбнулась старушка. — От людей ничего не скроешь. Думаешь, никто не видит, как Ленька браконьерам да ворам потворствует? Подожди, его ещё потянут… Не зря и прозвище дали — Лоскут. Говорят, в детстве так обозвали.

— За что? — вырвалось у Ксении.

— Не помню толком. Крохоборничал, видать, вот и наградили. У нас зря не назовут. Его ещё Сучонком называли. Не вяжись ты, девонька, с ним, не вяжись. Может, найдешь себе кого.

Ксения вздохнула.

— Слышали, у Веры Пчелкиной мать умерла? — спросила она.

— Да, — горестно кивнула баба Дарья. — Все там будем. Отмучилась Люба. Рак у неё был. Матрена из Степаников, она им родней приходится, на поминках была. Сама Матрена-то тоже едва живая, но пыхтит еще. Катька Доронькина, говорят, напилась, на поминках чуть ли не песни пела. Стыд-то какой! Водку как хороший мужик хлещет. Она тоже с этим твоим одно время схлестнулась.

— А сейчас? — спросила Ксения.

— Сейчас не знаю, а врать не буду. С женой своей Галиной он никогда не разведется. Батька не даст. Так и будут тебя на весь поселок славить. Говорю тебе, девка, не вяжись ты с этим кобелем, — опять повторила бабка Дарья.

А Ленька Сыч, выйдя из здания почты, крепко задумался. Значит, этот парень, приезжий, звонил Доронькину. А вчера в одном автобусе с ним ехал Першин. Он его сразу узнал. Першинская порода, ни с кем не спутаешь. Глазищи голубые, ресницы, как у девки. Красивый был парень, да и сейчас ничего, только больно худой. Ленька завидовал ему в детстве, все девчонки глаз с него не сводили, такой красавчик был. А потом случилась какая-то история, заболел он, что ли?

Ленька, грузно шагавший по тропинке, которая начиналась сразу за почтой, остановился. Ничего себе — заболел! Клад он копал, пименовский клад! Отец ведь тогда ему рассказывал, как он мог забыть? Подожди, подожки…

Он даже рот открыл и уставился на проходящих мимо молоденьких девчонок, щеголявших в коротеньких юбочках.

Девчонки, обходя застывшего милиционера, на всякий случай дружно поздоровались:

— Здрассте, дядь Леня!

Сыч непонимающе уставился на них.

Девчонки, чинно пройдя несколько шагов, одновременно прыснули и бросились бежать, решив, что он выпил лишнего.

А Сыч продолжал столбом торчать на дороге. Выходит, и Колька Першин, и приятель Доронькина неспроста сюда явились?.. Это что же получается…

Развернувшись всем корпусом, Леонид быстро, насколько позволяла комплекция, зашагал к дому отца.

Старого Сыча он не видел несколько дней. Отец был на него сердит, и поводов для этого имелось достаточно. От Галины гуляет, раз, пьет, два, отца уважать перестал, три. Были, были у Егора Сыча причины, чтобы сердиться на сына.

Леонид одернул китель и помрачнел. И чего батька лается, чего не хватает? Пьет много, так ведь кто сейчас не пьет… Не на свои гуляет, должность позволяет.

— Должность, — орал отец. — Турнут тебя, дурака, с этой должности не сегодня, так завтра. К кому тогда прибежишь? Самогонку жрать — большого ума не нужно.

— Живу не хуже других.

— Лучше, лучше других надо жить. Каждый день пьяный, каждый Божий день. Донесут начальству.

— Я сам себе начальник, старший участковый. У меня в подчинении двое.

— Сам, — сплюнул отец. — Вот погоди, начнут бабы жалобы на тебя строчить, тогда завоешь. Турнут. Думаешь на твое место других не найдется? Как бы не так.

— Да ладно тебе, — отмахивался Леонид.

— А бабы? — не унимался Сыч. — Всех баб перещупал. Мне уже глаза колят.

— Что бабы-то? Кто не без греха.

— Гулял бы с разведенками, так нет, на замужних тянет. Кого в коровнике на сене застукали, меня, что ли? Как кобель за молодыми бабенками таскаешься, а у самого дочка невеста.

Ленька возмутился.

— Ладно, батя, вспомни, сколько сам грешил да сколько мать слез пролила. Я мальчишка был, а до сих пор перед глазами стоит, как ты на неё с вилами набросился, когда слово поперек сказала. Может, потому и умерла раньше времени. В тебя я, батя, такой кобель уродился.