Кремулятор - Саша Филипенко

включаешь дурака и говоришь, что его нет, что он ушел? Что с немецкими специалистами ты общался исключительно на немецком? Что с иностранцами ты всегда обращался очень хорошо, а с советскими гражданами, наоборот, очень грубо, по-хамски, говорил, что это скоты, а не народ?

– Во-первых, я такого никогда не говорил, а во-вторых, может быть, какие-то ошибки на работе я и совершал, однако все это, гражданин начальник, уж никак не тянет на 58-ю…

– Так а я ведь еще не закончил, Нестеренко. Ты хотел, чтобы я доказал, что ты враг народа? И я тебе докажу! Правда, Нестеренко, заключается в том, что ты не советский человек и никогда им не был! Правда, Нестеренко, заключается в том, что ты вернулся в Советский Союз, чтобы совершить террористический акт!

– Какой еще террористический акт?!

– Следствием установлено, Нестеренко, что в один из приездов товарища Сталина в крематорий ты должен был совершить на него покушение!

– На Сталина?!

– Да, Нестеренко, на товарища Сталина! И не делай вид, что ты не понимаешь, о ком идет речь!

О ком идет речь, я, конечно, понимаю, да только вот сюрприз! Столько месяцев из пустого в порожнее, иностранный шпион, иностранный шпион, а сегодня вдруг на тебе – покушение на товарища Сталина…

С одной стороны, это говорит о том, что ничего особенного на меня нет, а с другой… Обвинение в покушении на товарища Сталина – хуже не придумаешь… Нужно не молчать, главное – не молчать теперь, важно срочно что-то ему ответить!

– Но ведь когда я решил вернуться – у власти еще был Ленин! Как же я мог бы готовить покушение на Сталина?

– Ну, сперва ты думал убить Ленина, потом ситуация изменилась…

– Как я мог готовить покушение на товарища Сталина, если у меня даже не было возможности увидеть его!

– В самом деле? А в 1932 году?

– А что в 1932 году? Сейчас 1941-й!

– А ты вспомни, Нестеренко, вспомни!

В 1932 году… Чего же он хочет-то от меня, а? В 32-м… По ночам привозили не так уж и много, во всяком случае, конечно, не столько, сколько в 37-м… 32-й… Год голодный был, но как-то справлялись… Помню, что в мае запустили первый советский дирижабль (я тогда этим очень интересовался), помню, что вроде Горький окончательно вернулся, но кремировал-то я его много позже, только в 1936-м…

– Ну что? Вспомнил, Нестеренко?

– Если честно, нет, гражданин начальник…

– Может, тебе помочь?

– Ну если вы скажете, к чему ведете, мне, конечно, будет значительно легче…

– А веду я к тому, Нестеренко, что в 1932 году ты уже ведал всеми кладбищами Москвы, верно?

– Верно, гражданин начальник…

– В том числе и Новодевичьим…

– Всеми ведал, гражданин начальник…

– На котором была захоронена Надежда Аллилуева…

– А, так вот вы к чему…

– И ты хочешь сказать, что кладбищами заведовал, а о том, что товарищ Сталин приедет на похороны собственной жены, не знал?

– Во-первых, я же не знал, что она умрет. Во-вторых, в тот день мы готовились к тому, что ее привезут в крематорий на Донское кладбище, а не на Новодевичье, но, как вы правильно заметили, гражданин начальник, Аллилуеву похоронили не у нас…

– А почему?

– Я думаю, что ее не привезли в крематорий, потому что сразу после ее смерти появилось слишком много слухов. Если бы мы кремировали ее – слухов этих стало бы еще больше…

– Почему?

– Ну, мол, прячут концы в воду. Так или иначе, даже в тот раз товарища Сталина я не видел и не понимаю, как приведенные вами факты могут указывать на то, что я готовил покушение? Думаю, вам все еще нужно предъявить мне что-нибудь поубедительнее…

– Поубедительнее?

– Да, гражданин начальник, поубедительнее!

– А ты знаешь, Нестеренко, мне моя версия кажется вполне себе убедительной. Долгие годы ты вынашивал обиду, с которой не смог справиться, и в конце концов придумал план: в Париже ты начал изучать кремационное дело, чтобы устроиться в Первый Московский крематорий, прекрасно понимая, что там будут появляться первые лица страны…

– Серьезно? А ничего, что, когда я наблюдал за кремациями в Париже, в Москве еще не было никакого крематория!

– Не перебивай! Ты знал, что крематорий рано или поздно появится, и ровно для этого тебе и понадобилась взлетно-посадочная полоса. Ты все просчитал, Нестеренко! Ты решил, что совершишь теракт, а потом сядешь в самолет и умотаешь на Запад. У тебя ведь были друзья, которые угоняли самолеты через границу, верно?! План хороший, я даже могу отметить твою подготовку и то, как долго ты ждал своего шанса, но правда в том, Нестеренко, что мы здесь тоже не дураки, и таких, как ты, мы сразу вычисляем!

Господи, вот же идиот! Теперь я понимаю, что у него действительно ничего на меня нет – и это самое страшное. Покушение на Сталина… в крематории… с самолетом… вот же бред! Самое ужасное, что это образцовый советский бред – в него непременно поверят…

Вот черт! Убить Сталина… Да если бы я действительно хотел убить Сталина, разве нужно было бы мне для этого ожидать его на кладбище? Я знал, что, посещая Малый театр, Сталин всегда предпочитает правительственной ложе ложу директорскую. Я знал, что он садится всегда чуть поодаль, за занавеской. Я знал, что он лично опекает Большой, устанавливает там огромные зарплаты, щедро награждает актеров орденами и сам выдает премии имени себя. Я знал, где и когда его встретить, так зачем же мне делать это на кладбище?!

Все эти годы, разыскивая тебя, милая, я действительно знал, что многие артисты имели по две-три Сталинские премии, а то и пять, как, например, Баратов. Сталин был так увлечен театром, что единолично решал, в каком платье должна быть Татьяна в «Евгении Онегине». В театре он был «добрый царь», театр был его любимой игрушкой. Нередко после постановок отец народов приглашал артистов и артисток к себе на пьянки, во время которых бывший протодьякон Михайлов громовым голосом пел ему «Многая лета». Даже репрессии 37-го года почти не коснулись Большого театра, особенно ведущих артистов, так для чего же мне было ожидать его на кладбище, если я мог готовить покушение, например, во МХАТе? Для чего мне нужно было ждать незапланированных похорон, если все, что было необходимо в этом случае, – отыскать в афише московских театров два спектакля, на которые он точно бы пришел. «Дни Турбиных» Сталин смотрел 16 раз, а «Любовь Яровую» – 18 (!). В поисках тебя за долгие годы в московских театрах я видел Сталина несколько раз: в 1935-м вместе с Молотовым он посетил «На всякого мудреца довольно простоты», а в 1935-м или 1936-м (теперь я точно не вспомню) смотрел «Врагов» испепеленного мною Горького. В 37-м я видел