Ледяной смех - Павел Северный

— Сплетни. Солдаты не от меня узнают об этом. Каппелю всегда важен эффект от любого боевого задания. Эффект во что бы то ни стало. Он забывает, что за это приходится жестоко расплачиваться. Генерала Каппеля, повторяю, не уважаю. И не только у меня к нему неприязнь.

— Вы правы. Я знаю еще одного генерала. Вержбицкий. Он ведь вам верный подпевала во всех замыслах против Каппеля. Вот и пришло время сказать вам, чем вызвано приглашение, уважаемый Анатолий Николаевич.

— Из-за Каппеля?

— Из-за него и многого другого. Вы не любите Каппеля, так как к нему расположен верховный, которого вы также изволите не любить. И прекрасно знаете, что по Омску ходят нелестные для адмирала, придуманные вами, бойкие по-сибирски прибаутки.

— Вот уж это клевета. У меня много врагов. И вам известно об этом. Так почему же нелюбовь к адмиралу неких кругов общества и армии приписываете только мне? У генералов, не имеющих никакого отношения к Сибири, я бельмо на глазу. Мешаю им чувствовать себя хозяевами на сибирской земле. Я всегда им напоминаю, что они на ней только гости и вдобавок незваные.

— Это земля русская! Сибирь — принадлежность России! И у всех, кто сейчас по несчастью находится на ней, одинаковые с вами, сибиряками, права. Уже потому, что солдаты, защищающие ее от большевиков, в основной массе — выходцы из центральных губерний. Будто не знаете, как приходится пополнять воинские части? Сибиряки предпочитают греться в родных закутках и кровь свою берегут. Вот мы и пригласили вас, чтобы, выслушав нас, вы по-новому начали думать не только в масштабе Сибири, но и в масштабе всей России.

— Россия потеряна. И я не откажусь от мысли укреплять неприкосновенность Сибири от большевиков.

— Слышите, владыко? — спросила епископа Блаженова и продолжала: — Чем же вы укрепляете эту неприкосновенность? Разъездами по фронту к милым вашей душе генералам? Сколачиванием сговоров с эсерами, с монархистами. Надеетесь на замену Колчака выродками в генеральских мундирах вроде Иванова-Ринова или атамана Анненкова?

— Вы не смеете.

— Смею, генерал. Смелость эту мне дали русские офицеры, в большинстве такие же молодые, как вы сами. Мне дали эту смелость все, кто в Омске от неудач на фронте обречен на исход из страны. А представляете ли вы, генерал, что такое этот исход? Это наша будущая голгофа. Вы об этом не думаете? Вам нужна неприкосновенность родной вам Сибири? Ради этого вы спеваетесь со всеми, чтобы поскорей подобраться к полновластью. Что такое ваше полновластье для нас, оказавшихся в Сибири? Оно одинаково с властью большевиков. Ибо вы мечетесь от одного политического сословия в другое, выискивая выгоду. Вы боретесь с большевиками не ради спасения России, а чтобы стать властью в Сибири. А мы, представьте, даже выжившие от старости из ума, сознаем, чем для нас окажется единовластье подобных вам, генерал.

— Я не хочу больше слушать ваш бред, госпожа Блаженова.

— Нет, вы будете слушать все сказанное нами до конца. — Епископ Виктор поднялся. — Слушать будете, запоминая существенное из сказанного. Вам не нравится барство генерала Каппеля, но всем, кто уполномочил нас говорить с вами, не нравится ваше омужичивание себя при генеральских погонах. Фиглярничая перед солдатами, вы хотите заручиться их преданностью при утверждении себя правителем Сибири.

Подойдя к столу, епископ налил из бутылки две рюмки коньяка.

— Может быть, составите компанию? — спросил снова спокойно.

— Не откажусь, владыка. Рюмка сейчас ко времени.

Оба, не чокнувшись, выпили. Блаженова спросила епископа:

— Могу говорить?

— Конечно, Кира Николаевна.

Епископ открыл застекленную дверь, на террасу и в комнату ворвались шумы дождя.

— Мы надеемся, Анатолий Николаевич, вы уяснили необходимость нашей беседы. После нее вам придется думать не только о судьбе сибиряков, а о судьбах всех русских на территории Сибири. Вам придется примириться с Каппелем и быть его верным спутником во всех будущих военных операциях. И придется сделать самое главное — позабыть о своих вожделениях стать правителем Сибири. Колчак поставлен теми, кто именует себя нашими союзниками, а вы у них не зря стали частым гостем.

— О чем говорите?

— Знаете о чем говорю.

— О визите к Жанену?

— О последнем визите.

— Я выполнил желание французского генерала.

— Без ведома Колчака? Уместно спросить, кто же для вас главнокомандующий? И почему за два дня не донесли адмиралу о высказанном желании Жанена?

— Я сделаю это.

— Адмирал уже знает о желании француза. Но нам хотелось бы узнать, почему вы, как русский генерал, сразу не высказали своего категорического и отрицательного мнения о предложении Жанена? Вы обещали ему подумать? Удивлены? У нас, генерал, везде чуткие уши. Приходится быть бдительным, чтобы не попасть в силки сибирского областнического психоза. Кроме того, нам ясно, что гражданская война разоряет и морит голодом только Россию, но она обещает обогащение всем, приглашенным в спасители.

— Неужели вас не встревожило предложение Жанена? — спросил епископ.

— Оно бессмысленно, господа.

— Не скажите… Недаром же вы обещали о нем подумать, а также, видимо, с кем-то посоветоваться. И все за спиной Колчака. Все это дает возможность предположить, что вам была обещана какая-то привилегия?

— Если хотите знать, я просто растерялся, ибо предложение оскорбительно.

— Вот это уже ближе к истине. Но опять невольно хочется задать вопрос, почему именно к вам обратился Жанен?

— Ему известна моя популярность в армии.

— Возможно. А надо признать, Жанен мыслил широко. Спасибо, Анатолий Николаевич, что не отрицали вашего свидания. Но просим поставить нас в известность о следующем.

— Я не увижу больше Жанена.

— Верю на слово, генерал. Уважая вас как храброго воина, все же предупреждаю, что, если ваша новая встреча с Жаненом состоится без нашего ведома, я с амвона поставлю об этом в известность общественность Омска. Моим словам в церквах верят. Господь и его святая церковь в Сибири еще не отменены. И, поверьте мне, всю вашу популярность ветром сдует.

— Повторяю, владыка, встречи с Жаненом больше не будет.

— Аминь!

— А мне позвольте заверить вас, — сказала Блаженова, — что за любые попытки интриг против Колчака, за признаки сговора за его спиной с иностранцами вас просто уберут из жизни. А надо ли вам объяснять, как легко в военное время убирать непослушных командоров даже с генеральскими погонами?

Пепеляев, глядя на Блаженову, рассмеялся:

— А вы во всем хорошо подкованы.

— Иначе нельзя. Да и обучалась возле романовского трона, а там, батенька, склоки одних великих князей чего стоили.

5

Поздний вечер.

Ветер из-за Иртыша дует порывами, а от них на городской набережной вырастают кустики пыли. Осенняя листва, перемешиваясь с пылью, колесиками перекатывается по булыжной мостовой, сгрудиваясь возле заборов и палисадников.

В вечерней саже на набережной потерялись украшающие ее хоромы омских богатеев и среди них особняк купца Жернакова, ставший личной резиденцией адмирала Колчака.

***

В полумраке уютной столовой с синими обоями, обставленной тяжелой мебелью из карельской березы, хрипло отсчитывали минуты похожие на шкаф итальянские часы.

В простенках между окон высокие зеркала со столиками, на которых серебряные канделябры. Анна Васильевна Тимирева, укутав плечи пуховым платком, откинувшись к высокой спинке кресла, сидела у стола, накрытого к ужину, ожидая прихода адмирала. На столе два прибора. Тарелки с закусками. Хрустальный графин с коньяком. Русоволосая горничная в голубом платье с накрахмаленным кружевным передником, войдя, поставила на стол суповую миску.

— Не рано ли, Даша? — спросила Тимирева.

— Англичанин уехал.

— Тогда ты свободна. Сама управлюсь.

Горничная переставила миску ближе к Тимиревой.

— Если понадоблюсь?

— Позвоню.

Тимирева, оглядев девушку, улыбнулась.

— Ты сегодня просто прелестна.

— Благодарю, Анна Васильевна.

Горничная плотно прикрыла за собой дверь. Тимирева машинально взглянула на часы, освободив из-под платка тонкие кисти рук. Гладя ладонями скатерть, вздохнула.

— Бедный, бедный, Александр. Уверена, что англичанин испортил ему настроение. Бедный, и все потому, что непослушный. Трудно мне возле непослушного.

Колчак вошел в столовую, как обычно стремительно, с горящей папиросой во рту. Тимирева поняла, что он рассержен. Погасив папиросу в пепельнице на столике перед ближним зеркалом, Колчак, поцеловав руку Тимиревой, сел за стол в кресло напротив.

— Извини! Нокс задержал.

— Это обычно.

Колчак из графина налил в рюмку коньяк, но не выпил. Заговорил, расстегнув крючки воротника френча: