Темп - Камилл Бурникель

Из этого Арам сделал вывод, что очаровательная наяда из «экзотического бассейна», которая согласилась среди ночи подняться к нему в номер и выпить два грейпфрутовых сока, по всей видимости, работает в одном из туристических агентств, связанных с «Ласнером». Значит, ничего таинственного. Этим все объяснялось. Особенно ее знание мест. То, что ему показалось странным накануне ночью, нужно было отнести на счет усталости и недосыпания. Эта, скорее всего, оплачиваемая работа, и эта группа, за которую она отвечала, помещала девушку в более банальный, менее экстравагантный, чем бассейн, контекст, а сама встреча в конечном счете не слишком отличалась от многих других, которые были у него раньше.

Если машины направлялись к Лез-Авану, к Шатель-Сен-Дени, по обычному маршруту через перевал Сонлу, то это на целый день. Значит, до вечера он ее не увидит. Если увидит вообще! Он решил пораньше лечь спать. Однако в настоящий момент он еще не кончил разговора со Стоуном, который бросился за ним вдогонку.

Тот, как истинный бард, освещенный сверкающими молниями, бесстрашный в давке, пробивался сквозь толпу молодых американцев, которые, узнав его, возбужденные такой удачей, которая в Денвере или в Канзас-Сити будет иметь свою особую ценность, устроили вокруг него толчею, одновременно выстреливая в него flaches[47] своих фотоаппаратов. Однако великий человек вышел прямо на Арама и предложил ему теперь пойти продолжить «эту беседу» на террасе, выходящей на озеро. План был немедленно принят, потому что обещал более здоровую атмосферу, хотя Арам и рисковал остаться в когтях хищника до самого вечера.

Они уселись за столиком, снабженным солнцезащитным зонтом, который в случае необходимости защищал бы их и от дождя. Небо было все в облаках; тем не менее на озере можно было насчитать несколько парусов. Ирвинг уже расставил свои батареи.

— Так вот, везение… Нельзя быть тем, кто вы есть, кем вы были… начавшим с нуля… и не задумываться на эту тему… не спрашивать, что же это такое!.. Игрок, тем более великий чемпион… да еще в такой области, где постоянно требуется это… — Тут Ирвинг постучал себя по лобной части, чтобы точно локализировать очевидность, которую он держал в резерве, — …скажем ум, ясность ума, накопленные знания и тому подобное… но где следует принимать во внимание также и массу вероятностей, ежесекундно спрашивать себя, откуда может появиться непредвиденное… Наконец, игрок, всякий игрок, и, я повторяю это, чемпион, неизбежно думает о везении, даже если он его отрицает, даже если талант игрока заключается в том, чтобы обуздать случайность. Так вот, что такое везение, по вашему мнению?

Арам с самого начала видел приближение этой дробинки. Чемпион. Чемпион чего? Что за отвратительная попытка заставить его разглагольствовать обо всем этом. Как будто такие вещи могли его еще интересовать. Однако Ирвинг ждал, как охотник ждет ранним утром первого полета дрозда над самыми кустами.

— Что я могу сказать? — произнес Арам. — Нечто такое, во что веришь, что, должно быть, носишь в себе, но о чем по-настоящему не задумываешься. Оно или есть или его нет. Все происходит так, а не иначе. И к тому же, да будет вам известно, в шахматах везение чемпиона не делает.

Здесь он остановился, не зная, что еще добавить. Однако вместо того, чтобы принять эти заявления за набор банальностей, старый зубр вдруг заерзал на своем чугунном кресле, шурша гравием под ногами.

— Это как раз то, что я хотел от вас услышать.

Начало было положено, и Араму не оставалось ничего иного, как слушать Ирвинга, который стал ему объяснять, что работает над одним эссе с такой темой и что это «ужасно скучная штука, заказанная журналом «Даблдей», но, очевидно, весьма выгодная, хотя про эту деталь Ирвинг, изгнанник по призванию и хулитель по темпераменту, не счел нужным упоминать.

— Везение существует так же, как существует, например, матовый цвет лица или заячья губа, как влечение к мальчикам или к девочкам, то есть как своего рода естественная, благоприобретенная, предшествующая рождению, почти унаследованная предрасположенность.

— Затрудняюсь что-либо вам сказать относительно моих предков.

— У меня это главный аргумент: везучие семьи! Семьи, где индивиды, принадлежащие к одним и тем же человеческим типам, добиваются одних и тех же достижений, занимают одни и те же посты, практически из поколения в поколение, словно природе важно сохранить эту рудную жилу. Эта способность оказывать влияние на других и неизменно преуспевать там, где другие постоянно терпят поражение либо бьются впустую.

Влажный запах растущего рядом с террасой самшита смешивался с гниловатым запахом, исходившим от кустов бузины, что тоже подчеркивало контраст с тем, чем в прошлом являлся сад Эрмины. Араму было странно слушать эти речи о везении на фоне этого пейзажа, напомнившего его детские годы, ту часть его существования, в которой великая импровизация, каковой стала потом его жизнь, не присутствовала даже в стадии предвидений. Кто бы поставил тогда хоть самую малость на победы в партиях против старого оригинала Саула? И кто бы мог предсказать в ту пору, что основатель этого огромного отеля, который давил тогда всей своей массой, когда-нибудь сделает его своим наследником. Вся его жизнь вращалась вокруг этих двух событий. Только следовало ли говорить в данном случае о везении?

— Почему люди, которые интересуются формированием характера, и все эти балбесы-психиатры, — спросил Ирвинг, — не обратят внимания прежде всего на эту проблему? Везение вписывается наряду с другими показателями, которые нельзя сваливать на случаи, в этот… извините, но такого рода выражения немного царапают нёбо… в этот «генетический капитал», благодаря которому в принципе формируется личность, отдельная судьба. Только эта судьба, согласно тому представлению, которое о ней сложилось, по крайней мере на Западе, остается слишком тесно связанной с идеей борьбы против различных фатальностей, с тем, что дает смысл и продолжение жизни… и тому подобное. Везение — это наряду с красотой… А кстати, дорогой Арам, вы против нее ничего не имеете, против красоты?

— Насколько мне известно, нет, — сказал Арам, которому было трудно сосредоточиться на этой речи.

— Я говорю, везение — это наряду с красотой самый немотивированный и самый существенный дар из всех, которые только можно получить в удел. И если вы хотите знать мое мнение, то есть в этом что-то абсолютно скандальное. И хотелось бы найти этому объяснение, причину.

— Говорят, что подкинутым детям везет до конца жизни; может быть, это как раз и есть мой случай.

— Попробуйте объяснить это в Индии или в Африке… везде, где еще царит голод.

— Я говорю про наши широты. Швейцария — страна шоколада и вкусного молока… и колокольчиков на шеях у коров.

— Вы меня не слушаете. Напрягите немного ваше внимание, — бросил упрек старый Стоун, тряхнув своей гривой.

— Я слушаю вас, но, поскольку вы задаете мне вопросы, я хотел бы вернуться к красоте. Вы о ней только что говорили.

— Но мы вернемся к моей проблеме.

— Ладно, — произнес Арам. — Предположим, случай позволил мне встретить здесь очень молодую женщину. Я приехал не для этого, но вещи выстраиваются по-иному. Я замечаю эту молодую женщину и сразу же обнаруживаю, что она меня заинтересовала, увлекла и даже пленила. И я тут же говорю себе: почему эта, а не какая-нибудь другая? Почему ей такая привилегия?.. Я вот спокойно сидел здесь, на том же месте, где мы находимся сейчас, созерцал это озеро, этих чаек, этих гуляющих людей, этих детей и вдруг, внезапно, одно лицо, и я уже не совсем такой, каким был, уже не тот, что раньше… и у меня появляется желание бегать, узнавать, увидеть вновь… Скажите-ка мне, господин Стоун, что это за дар такой у нас, совершенно не зависящий ни от нашей воли, ни от наших решений? Мы смотрим, видим и делаем совсем не то, что собирались делать всего минуту назад. Вы мне сказали: везение. А я вам говорю: красота. Что это такое?

— Это западня! Ужасная западня!

— А еще что? Встретить красоту — это является частью везения, или наоборот?

— Западня, я вам говорю. Постыдная уловка природы. Обман.

И Стоун, получив новый заряд, принялся за свои обычные проклятия, констатируя, что в поголовье, где естественная невзрачность форм, отсутствие грации и физической состязательности являются, увы, общим правилом, — хотя и ободряющим для большинства, — красота вводит в игру какое-то двусмысленное искушение, своего рода спорадическое и бесцельное наверстывание, ловушку, куда непременно попадают остальные, все те несчастные, чей удел состоит в том, чтобы тянуться к миражу совершенства, который только подчеркивает их собственную несостоятельность, их неспособность сравняться с моделью.

— Не говорите мне об этом! — закончил Ирвинг. — Красота — это самый большой враг человека. Это всегда нечто, принадлежащее кому-то другому, нечто такое, что невозможно заполучить… А теперь не выпить ли нам чего-нибудь, как вы полагаете?