Расписанная красками (ЛП) - МакДональд Донна

— Папы там нет. Он вырубился и находится в своей комнате. Бутылка коньяка стоит у кровати и почти пуста. Из-за его обычной непереносимости алкоголя он проснется не раньше завтрашнего дня. Я веду вас в папину студию, потому что хочу кое-что показать.

Брук опустила голову и долго изучала пол, прежде чем, наконец, поднять взгляд.

— Хорошо. Прости, Брэндон. Я не хотела, чтобы все это случилось с тобой или Дрейком. Я думала, твой отец разозлится на то, как я с ним обошлась, и тогда он меня забудет. Каждый раз, когда я расставалась с парнем, именно так и происходило.

— Мой папа не такой, как другие парни. У вас действительно опухоль в груди?

Брук кивнула.

— Да. Но это все, что я знаю. На следующей неделе ее удалят и тогда посмотрим, что будет дальше. Я просто… ты же понимаешь, что я пыталась не подвергать его снова мукам?

— Да, — твердо сказал Брэндон, взяв ее за руку. — Папа тоже это знает. Он просто старается преодолеть свою реакцию.

— Уилл был так прав насчет тебя, — заявила Брук, сжимая его пальцы.

— Мистер Ларсон? Он был директором в моей школе. А что он обо мне сказал?

— Что ты был более зрелым, чем должен был быть. В следующий раз, когда пойдешь на пьяную вечеринку студенческого братства, я надеюсь, что ты просто потусуешься. Ты заслуживаешь шанса побыть ребенком.

Брэндон пожал плечами и фыркнул в ответ на ее беспокойство.

— О, мне часто приходится быть ребенком. И я не очень беспокоюсь о том, что папа не возьмет себя в руки. Я знаю, что он сможет. Это вы меня беспокоите.

— Я?

— Да. Потому что я не думаю, что вы понимаете моего отца, и я думаю, важно, чтобы вы его поняли.

Брук вздохнула, когда Брэндон опустил ее руку и подошел к огромной стопке завернутых картин. Они выглядели так, словно были готовы к отправке куда-то. Он посмотрел на стопку рядом с ней, а затем несколько передвинул. Вытащил пару картин и жестом ее подозвал.

На первом портрете исхудавшая женщина обняла колени. Ее волосы были редкими, и сквозь оставшиеся пряди виднелась кожа головы. Морщины и линии украшали ее шею. Щеки впали.

Губы Брук сжались, превращаясь в тонкую линию. Она моргнула от жара в глазах.

— Папа нарисовал более шестидесяти таких. Они показывают каждый шаг увядания мамы. Некоторые не настолько ужасны. Некоторые хуже. После ее смерти я заходил сюда, когда возвращался из школы, и снова их просматривал. Они напомнили мне, что для нее было лучше умереть, чем жить вот так и терпеть постоянную боль. Это помогло мне не скучать по ней так сильно.

Нижняя губа Брук дрогнула.

— Я… не знаю, что сказать.

Брэндон пожал плечами.

— Тут нечего сказать. Я просто хотел, чтобы вы увидели… и, может быть, поняли. Папа чувствовал себя опустошенным каждой минутой маминой болезни так же сильно, как и она. Вот почему она позволяла ему рисовать ее на каждом ужасном этапе. Я пришел к выводу, что картины были папиным способом разделить страдания мамы. Он никогда не продавал их. Он продавал только, те где она была красивой. Я думаю, что это его лучший способ почтить ее память.

Горячие слезы потекли по ее лицу. Брук смахнула их обеими руками.

— Это хуже, чем я могла себе представить.

Брэндон покачал головой.

— Нет. На самом деле, это лучше, чем я смог бы объяснить. Может быть, лучше, чем смог бы отец. — Его рука потянулась к картинам. — Это была реальность моей матери. Ей не суждено было победить то, что забрало ее из этого мира.

Она смотрела, как Брэндон просматривал картины, пока не вытащил еще одну. Он поставил ее перед первой. На ней была красивая женщина. Она полулежала на красном диване и с ослепительной улыбкой смотрела через плечо на художника.

Брук оторвала взгляд от женщины и посмотрела на ее сына.

— И это тоже моя мама. Вот как она была прекрасна… как полна жизни. Это подарок, который папа дал мне… и миру. Тот, кто купит эти картины, сохранит память о моей матери, чтобы мир знал, что она когда-то жила и была полна такой любви.

— Брэндон… — Брук поднесла руку ко рту, чтобы подавить рыдания. — Мне жаль. Прости меня за все мои ограниченные мысли об искусстве твоего отца. Спасибо, что поделился этим со мной.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Я пока не закончил… есть еще одна картина, которую вам действительно нужно увидеть.

Брук смотрела, как он идет к мольберту. И двинулась вперед, когда он сделал ей знак.

— Эта все еще в процессе. Папа только начал закрашивать рисунок краской. Идите взгляните.

Чувствуя онемение, Брук снова потерла глаза, все еще всхлипывая и переминаясь с ноги на ногу. Наконец она встала рядом с ним. И громко ахнула.

— Это я.

Брэндон кивнул.

— Да. И это красиво. У него идеально получились ваши волосы, даже то, как на них падает свет. Когда на этот раз он взялся за бутылку коньяка, он только что закончил с вашей прической. Вместо того чтобы плакать, как с мамой, папа начал пить. Потом я услышал, как он заворачивает еще несколько портретов где мама больна раком. Думаю, он их раздает. Я не знаю, что у него на уме. Он снова замыкается в себе.

Моргая, Брук позволила слезам пролиться.

— Это… ты думаешь, он так меня видит?

Брэндон снова кивнул.

— Да. Папа рисовал только двух женщин. Я знал, что он вас любит, когда вы были лишь графитными линиями на его холсте. В течение недели я не мог сказать, кто эта женщина… просто знал, что это не мама. Вы должны понимать, что папа будет сочувствовать вам независимо от того, позволите ли вы ему поделиться тем, что происходит, или нет. И теперь, что бы ни случилось, вы будете жить, потому что папа позаботится о том, чтобы жила память о вас. Это больше, чем творчество отца. Так он делится своей жизнью с миром. Ваше решение о том, быть с ним или нет, на самом деле не изменит того, через что он проходит. Или, по крайней мере… это мое предположение.

Настала ее очередь кивать. Она подняла руки, и мальчик вошел в них.

— Спасибо, что помог мне понять, — прошептала она.

Крепкое объятие, которое она получила в ответ, было больше, чем прощение… это было отпущением грехов. И было немного похоже на перерождение.

***

Дрейк скатился на пол и, спотыкаясь, побрел в ванную, чтобы справить нужду. Оставив дверь открытой, он включил ночник, чтобы свет лампы наверху его не слепил.

Позаботившись о необходимых делах, он оценил, насколько ему плохо. В голове что-то сильно стучало… наверное, от обезвоживания. Впрочем, винить он мог только себя. Ему нужно было ввести немного воды в свою систему, чтобы противодействовать высушивающему эффекту алкоголя.

Постонав от того, сколько усилий это потребовало, он сумел почистить зубы. Затем, чувствуя себя слишком ленивым, чтобы идти на кухню, он нагнулся, чтобы попить воду прямо из-под крана, пока не прошло худшее проявление жажды.

Чтобы почувствовать себя лучше, он побрызгал водой на лицо и насухо промокнул его полотенцем для рук. Головная боль вызванная выпитым коньяком все еще одолевала его, но, по крайней мере, он отодвинул большую часть своего мерзкого состояния на задний план.

Он возвращался в постель, когда в свете ночника уловил в ней какое-то движение. Подойдя на цыпочках к краю, он посмотрел вниз на женщину с обнаженными плечами, чьи длинные волосы рассыпались по подушке. Он не знал, злиться ему или быть чрезвычайно благодарным.

— Это не имеет значения. Будь тем, кем тебе нужно быть. И как бы ты ни злился, я не уйду — хрипло сказала Брук, переворачиваясь на спину, чтобы посмотреть на нависшего над ней мужчину.

— Я сказал вслух то, что думал?

— Да… но я не возражаю против того, что ты выпустил пар. У тебя есть право злиться… но уже поздно. Может быть, сегодня ночью ты отложишь злость на меня и вернешься к этому завтра утром. Потому, что я остаюсь на завтрак.

Дрейк фыркнул.

— У меня слишком сильное похмелье, чтобы играть в словесные игры, доктор Дэниелс. Если бы я знал, что ты здесь, я бы, по крайней мере, закрыл дверь в ванную.