Это Б-о-г мой - Герман Вук

Мне кажется, что люди, превозносившие «Отчет Кинси» как доказательство ложности нравственных норм Закона Моисеева, просто-напросто впали в старую, как мир, ошибку: они, не мудрствуя лукаво и не придумав ничего более умного или более глубокого, просто повторили тезис романтиков согласно которому природа — это суд последней инстанции для решения всех спорных вопросов; по их мнению, любые действия, совершаемые в результате естественного порыва, являются действиями искренними и, следовательно, благими, а все остальное — от лукавого. Однако в действительности многие более чем естественные порывы бывают весьма и весьма предосудительны. Например, некоторые психиатры утверждают, что почти в каждом из нас заложено от природы подспудное желание убить отца или мать. Естественным порывом является желание не трудиться, не мыться, думать лишь о самом себе и плевать на нужды других людей, грубить, совершать жестокости. Если вы со мной несогласны, понаблюдайте немного за играющими детьми или познакомьтесь с обычаями народов, находящихся на первобытной стадии развития. Образование, цивилизация и культура в большой степени заключаются в том, что побуждают человека идти наперекор природе. То же можно сказать и о религии и (коль скоро это здесь упоминалось) об агностическом гуманизме.

Своды законов любого рода едва ли вообще существовали бы, если бы некоторые люди под влиянием именно естественных порывов не были бы склонны действовать наперекор этим законам. Правила уличного движения существуют потому, что почти все мы одержимы естественным порывом ехать как можно быстрее и заставлять ругающихся пешеходов, если они не хотят попасть под машину, нестись через улицу сломя голову. Законы против воровства существуют потому, что человеку от природы свойственно желать взять деньги и ценные вещи там, где он их случайно видит, вместо того, чтобы тяжело работать ради денег и ради покупки этих вещей. Боюсь, я утомляю читателя перечислением азбучных истин, но, как ни странно, при обсуждении «Отчета Кинси» эти азбучные истины почему-то не были приняты во внимание.

Однако в основе закона лежат обычаи, принятые среди людей, а не наоборот. Мы все помним тот курьезный анекдот, который навечно вписан в нашу Конституцию в виде восемнадцатой и двадцать первой поправок.[2] Если бы нравственные установления Танаха были действительно ненужны и нелепы, здравый смысл человечества скоро отверг бы их и отменил в течение одного поколения, как произошло с «сухим законом». Однако на деле цивилизованное человечество сочло установления Танаха основой своего поведения (хотя они и не соответствуют тому, как ведут себя люди под влиянием естественных порывов) и придерживалось их в течение большей части своей истории.

Иногда в защиту сексуальных отклонений, описанных в «Отчете Кинси», выдвигается другой аргумент — столь же древний, как и аргумент «естественности» извращений, но гораздо более логичный. В основе этого аргумента лежит положение, согласно которому людям не может повредить то, о чем они не знают. Защитники такой точки зрения утверждают, что, например, тайное прелюбодеяние доставляет массу удовольствия его соучастникам и в то же время не наносит никакого ущерба обманутому мужу или обманутой жене, которые ни о чем не подозревают и потому спокойны. Я знал одного очень умного человека — моего собрата-романиста, который верил в этот тезис, как в аксиому Евклида. Более того, он был убежден, что в этот тезис свято верит и все остальное человечество. Он аргументировал тем, что нет на свете мужчины, который отказался бы переспать с женой своего лучшего друга, если бы мог быть абсолютно уверен, что его адюльтер не будет обнаружен. (С тех пор, как мы беседовали с ним на эту тему, он несколько раз женился и развелся; не знаю, придерживается ли он своей точки зрения до сих пор или нет.) Это правило он распространял также и на мужеложество. Сексуальные отношения между двумя гомосексуалистами, утверждал он, есть их сугубо личное дело, и полиции нечего совать в это свой нос. Мой друг-романист был человек неверующий. Возможно, если человек не верит в то, что существует Б-г, запретивший подобного рода деяния, совершаемые публично или тайно, то такого человека невозможно переубедить.

Если мой читатель втайне занимается совращением чужих жен или гомосексуализмом, мы можем оставить эту тему. Если же такие явления его возмущают, я хотел бы его спросить, какие он может выдвинуть против них рациональные возражения.

В ответ мой читатель, возможно, возразит, что прелюбодеяние влияет на характер человека — в худшую сторону, разумеется, что прелюбодей живет в постоянном страхе перед разоблачением и что обнаружившееся прелюбодеяние приводит к разрушению семьи. Все это, возможно, и так, но если прелюбодей не боится пойти на риск, то что его должно удерживать? Мой возмущенный читатель далее, наверно, скажет, что гомосексуализм — это бесполезная растрата средств воспроизведения рода человеческого и что такое извращение может распространиться и своим порочным влиянием развратить других людей. Но если бесполезная растрата собственных средств воспроизведения не волнует самих педерастов, то почему это должно волновать других людей? Более того, педерасты начисто отрицают порочность своих действий и утверждают, что гомосексуализм — высшая форма любви. Они называют высокопарной благоглупостью распространенное нынче снисходительное мнение, что гомосексуализм — это чаще всего не преступление, а всего лишь психическое расстройство, требующее лечения, как и всякая другая болезнь.

Греки и римляне считали еврейский запрет на мужеложество, равно как и строгие еврейские законы относительно брака, нелепыми и косными предрассудками. Если мы не хотим возвращаться (или идти вперед, смотря по точке зрения) к нравственным нормам Римской империи, если читатель инстинктивно считает, что еврейские и христианские нравственные нормы лучше соответствуют критериям разумной цивилизации, то я хотел бы попросить этого читателя попробовать отыскать основу современной западной морали где-нибудь вне сферы, обозреваемой Б-гом, — т. е. за пределами Библии и тех религий, в основе которых лежит Библия. Современная западная мораль — это либо, как сказал Ницше, затянувшаяся ошибка, основанная на вековечном заблуждении, либо один из великих даров иудаизма человеческому роду. Если мы не приемлем религиозного принципа, согласно которому сексуальные склонения суть зло, то где предел, который не позволит нашим западным нравственным нормам опуститься до уровня нравственных норм Рима и Византии?

Глава двенадцатая

СМЕРТЬ

Загадка

У поэтов и философов бывает иногда привычка славословить смерть, и они написали на эту тему немало прекрасных и впечатляющих страниц. Однако, как мы не раз имели возможность убедиться, эти же самые поэты и философы делают все возможное, чтобы прожить как можно дольше. Седовласый литератор сидит у себя за письменным столом, завернувшись в теплую шаль, дабы уберечься от простуды, и пишет возвышенные стихи, в которых сообщает, что он с нетерпением ждет утешительницу-смерть, подобно тому как молодой любовник ждет возлюбленную. Всякий, кому доводилось видеть очень старых или очень больных людей, отлично знает, с каким упорством они цепляются за последнюю надежду — воистину, как утопающий хватается за соломинку. О смерти сказано очень много красивых слов: дескать, смерть придает жизни ценность и значимость; смерть — это непременное условие существования жизни; бессмертие было бы куда более страшным наказанием, чем сама смерть; смерть уравнивает простых смертных с королями и с величайшими гениями; умирая, мы возвращаемся в лоно матери-природы и приобщаемся к вечности вместе с камнями, скалами и деревьями… Но попробуйте сказать все это изможденному, измученному болезнью человеку, умирающему на больничной койке.

В Танахе можно, кажется, найти чуть ли не все темы, встречающиеся в классической философии и поэзии; но я не помню в Танахе ни одной фразы, в которой была бы сделана попытка приукрасить смерть.

Моисей говорит: «Во свидетели пред вами призываю небо и землю. Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое». В Книге Псалмов мы находим радостные гимны в честь жизни. Отсрочка смерти вызывает у псалмопевца чувство горячей благодарности Г-споду. Екклесиаст считает, что в бессмысленном мире, полном несправедливости, смерть — это последняя несправедливость. В Книге Иова есть иронический панегирик смерти; в этом панегирике всего в нескольких бесподобных строках обобщены все известные нам доводы в защиту смерти; и, однако, из этого панегирика яснее ясного, что Иов считает смерть величайшим несчастьем, у которого есть только одно достоинство: смерть кладет конец всем другим несчастьям.