Восемь бусин на тонкой ниточке - Елена Михалкова

– Еще бы не знать, если она последние десять лет только чихает, а не ездит, – едко возразила Лена, которую задели придирки матери. – Мама, Гена работает! И, между прочим, неплохо зарабатывает.

– Не в деньгах счастье! – покачала головой Надежда Алексеевна.

– То-то вы с папой каждый год берете кредит для отпуска в Геленджике.

Надежда Алексеевна открыла рот и не сразу нашлась, что ответить. Семья Ларионовых действительно жила очень скромно. В глубине души она вовсе не желала такой же жизни для своей дочери.

Но лишь для младшей, а не для старшей.

К тому же Лену считали молчуньей. Ольга с матерью не раз зло вышучивали ее без опасения, что их насмешки будут отражены. И вдруг Надежда Алексеевна открыла, что ее старшая дочь вовсе не такая безответная тихоня, какой казалась. У нее даже возникло неприятное подозрение, что Лена и прежде могла парировать их нападки, но по какой-то причине не считала нужным это делать.

Надежда Алексеевна прибегла к последнему сильному средству: выпрямилась и гордо объявила:

– Наши с отцом деньги заработаны честным трудом! Мы можем спать спокойно, потому что никого не обокрали!

Это был мощный аргумент. Чтобы оправдать скудный достаток их семьи, старший Ларионов не раз объяснял своим дочерям: в России хорошо живут только воры и взяточники.

Никто никогда не осмеливался ставить это утверждение под сомнение. Надежда Алексеевна даже выпрямила спину и выпятила вперед подбородок. В эту секунду она олицетворяла собой честность и гордость бедняка.

Лена подумала немного и уточнила:

– Ты хочешь сказать, что мой муж ворует?

Именно на это намекала Надежда Алексеевна.

Но ведь намекала, а не говорила прямо! Ее всегда раздражала привычка старшей дочери называть вещи своими именами.

Поэтому в ответ на прямой вопрос она пожала плечами: понимай, как знаешь.

Лена снова подумала и заговорила медленно, будто размышляя вслух:

– Я полагала, что системному администратору нечего красть на работе. Разве что вышедший из строя компьютер… Но вдруг ты права?

Надежда Алексеевна почувствовала неладное. А Лена продолжала:

– До тех пор, пока мы не убедимся, что мой муж – не вор, мы не можем брать его деньги. Что, если они заработаны нечестным трудом?!

Старшая Ларионова так и села.

Причина ее замешательства заключалась в том, что после свадьбы она попросила у Коровкина некоторую сумму на ремонт квартиры. К этому времени Лена переехала к мужу, поэтому ремонт предназначался для Олечки и самой Надежды Алексеевны с супругом. Но Гена не мог отказать родителям любимой жены.

Надежда Алексеевна уже наняла бригаду рабочих, выбрала обои и новую мебель. Все это должен был оплатить зять.

– Лена, Лена, подожди, – забормотала она. – Разве можно так говорить о собственном муже?!

– Я ничего плохого о нем и не говорю, – пожала плечами Лена. – Я только думаю, что нужно проверить твое предположение. Пожалуй, через пару лет совместной жизни будет ясно, можно считать Гену честным человеком или нет.

«Пару лет?! – мысленно ахнула мать. – Господи, а как же ремонт?!»

Надежда Алексеевна прижала руки к груди.

– Мое предположение?! Леночка, ты меня неправильно поняла. Неужели я могла назвать твоего мужа вором? Ни в коем случае!

Лена молчала, глядя на мать с выражением, которое Надежда Алексеевна не могла понять. Пришлось старшей Ларионовой окончательно идти на попятный.

– Я уверена, что ты выбрала себе в мужья достойного человека! – торжественно сказала она.

К ее облегчению, Лена кивнула:

– Я тоже так думаю, мама.

И вышла из комнаты, оставив Надежду Алексеевну в мучительных раздумьях: дадут ли им денег на ремонт или нет.

Геннадий оплатил все, как и обещал. С этого времени Надежда Алексеевна не рисковала заходить далеко в критике зятя: разговор с дочерью крепко ей запомнился.

Но в мелочах она цеплялась к Коровкину, как злой июльский слепень. Гена всем был нехорош: и хлипкий, и боится собак, и не помогает на даче. От предложения собрать колорадского жука вежливо отказался, предложив теще привезти отборной краснодарской картошки на всю зиму. В ответ на просьбу тестя помочь с самогонным аппаратом рванул в Москву и доставил в деревню ящик отменного коньяка двадцатилетней выдержки: пейте, Николай Иванович, на здоровье, не травитесь своей самогонкой!

Ну что за человек?! Никакого понимания.

...........................................................

После ужина стемнело быстро. Темнота выбралась из леса, проползла по полю, по дороге, словно натянула на нее черный чулок. И залегла в низинах вокруг дома. Свет из окон пока отгонял ее, но скоро он погаснет. Тогда ночь изловит их всех вместе с бревенчатой избой, коровником, сараем и собачонкой Тявкой, накроет непроницаемым колпаком и будет держать под ним до утра.

Маше почему-то очень не хотелось, чтобы наступала ночь.

Поежившись, она отошла от окна. Что за глупости, честное слово… Она словно ребенок, боящийся наступления темноты.

Но после неосторожной фразы, брошенной Марфой, ей все время было не по себе. Коровкины ненадолго отвлекли ее. Но сейчас, оставшись в одиночестве, Маша тревожилась, сама не зная отчего.

«Хочу выпить за душу невинно убиенного Марка»… Слово прозвучало, хотела того Марфа или нет. Невинно убиенного.

Убиенного.

Интересно, что сказал тетушке Матвей? Должно быть, он в бешенстве. Конечно, все решили, что Марфа заговаривается. Но один человек до смерти перепугался. И задумался.

Маша поискала взглядом часы. Почти десять! К одиннадцати наступит ее очередь идти в баню. Еще целый час…

За дверью кто-то прошел. От сквозняка хлопнула приоткрытая створка окна, и Маша вздрогнула. Нет, решительно невозможно оставаться здесь – она становится нервной, дергается от любого звука.

Рассердившись на себя, Маша вышла из комнаты – торопливо, чтобы не дать себе возможности передумать.

В коридоре – никого. Даже Глюка. Но снизу доносились голоса, и они успокоили Машу. Кажется, Коровкины о чем-то спорят с Борисом, и в их разговор вплетается хрипловатый голос Матвея.

Крадучись, Маша спустилась по лестнице. Ей не хотелось никого видеть. Смотреть на людей, с которыми она провела два дня, и думать о том, что один из них может быть убийцей… Нет. Только не сейчас.

Но все четверо сидели у камина и не заметили ее. Успенская выскользнула за дверь и тихо прикрыла ее.

Ого, как темно! Небо с редкими звездами будто низко нахлобученная шапка, закрывающая обзор. По обеим сторонам тропинки, ведущей к бане, стояли фонарики на солнечных батареях, но свет их был слабым и тусклым.

Маша побрела по дорожке, удивляясь, отчего не видно Тявки. Суматошная собачонка постоянно крутилась у нее под ногами, и Маша даже перестала ее замечать. Но вчера вечером она сопровождала ее и утром тоже была поблизости… Куда же она делась?

Успенская вернулась во двор и присела на корточки перед конурой.

– Тявка! Тявочка, ты здесь?

Конура была пуста.

– Тявка! – громко позвала Маша, которую исчезновение собачки встревожило едва ли не больше, чем все, случившееся до этого. – Тявка, Тявка!

Ветер донес до нее тихое поскуливание.

Маша вскочила и прислушалась. Показалось? Нет-нет, определенно, где-то вдалеке скулила собака.

Слух у Успенской был отличный – профессиональные «уши» музыканта. Будь на ее месте другой человек, он бы ничего не услышал. Но Маша была уверена, что не ошиблась.

Определившись с направлением, она побежала в сторону бани. Звук повторился. Теперь к нему добавилось тихое повизгивание, и Маша уверилась окончательно: собака именно там. Возле старой покосившейся баньки, в которой сейчас как раз должна была париться Марфа Степановна.

Завернув за сарай, Успенская сразу увидела собаку – белый комочек в темноте перед крыльцом. Дворняжка скулила и царапалась в дверь.

– Тявка!

Увидев Машу, собачонка разразилась громким лаем.

– Марфа Степановна! – крикнула Успенская. – Тетя Марфа!

Из бани не доносилось ни звука.

Маша толкнула дверь и в приоткрывшуюся щель увидела, что ее держит слабый крючок.

Времени на раздумья не оставалось. Маша была абсолютно уверена, что Тявка не просто так скулит под дверью.

– Тявка, брысь! – приказала она.

Дворняжка понятливо отбежала в сторону, продолжая поскуливать.

Маша со всей силы ударила плечом в дверь, не рассчитывая, что та поддастся с первого раза. Но крючок отвалился, и она с грохотом ввалилась в предбанник.

– Марфа Степановна! – заорала Маша.

Ни звука изнутри.

Теперь уже не оставалось никаких сомнений в том, что с тетушкой что-то случилось. Маша встала перед второй дверью – прочной, крепкой – и подумала, что с этой преградой ей точно не справиться. Надо звать на помощь. Но для очистки совести дернула за ручку – и вдруг дверь открылась.

Изнутри дохнуло влажным жаром. Маша нырнула в крохотное, сильно натопленное помещение, где ей пришлось согнуться вдвое, и сразу увидела – женщина лежит на полу без сознания.