Няня на месяц, или я - студентка меда! (СИ) - Рауэр Регина

— Может сантехника вызвать? — я предлагаю неуверенно.

— Нет, — Лавров отрезает и морщится, — сам вечером сделаю. До вечера без своего колечка проживешь?

— Проживу.

Я тяжело вздыхаю, а Кирилл Александрович подходит и усмехается, дергая, как мальчишка, меня за влажную прядь волос:

— У меня операция через два часа, Штерн. Я и так задержался сильно, поэтому не дуйся.

— Я не дуюсь.

Я смотрю удивленно.

И отступаю, ибо огромная ванная вдруг становится слишком тесной для двоих и в голове назойливо бьется обжигающая мысль, что в квартире больше никого нет.

Предательская мысль, и от нее воспламеняется кровь, загораются внутренности, скручиваясь в почти болезненный узел внизу живота.

— Как вы меня нашли? — я с трудом собираю разлетевшиеся на мелкие осколки буквы и еще более мучительно складываю из них слова, выталкивая из себя.

— Ты вчера страдала, что ночуешь у принца, а добираться от него больше часа, — Кирилл Александрович усмехается и из ванной выходит, кидая через плечо. — Дарья Владимировна, тебя кофе на кухне еще ждет.

Что?

Мне еще кофе сварили?

Откуда такая щедрость?

Красавчик что, головой успел приложиться или решил среди небожителей себе теплое место с нимбом застолбить?

— Спасибо, — я благодарю растерянно, чувствуя, что еще немного и разревусь, и…

— Варить, Штерн, — Лавров утоняет и, обернувшись, с издевкой вопросительно приподнимает брови. — А ты что подумала, Дарья Владимировна?

— Ничего, — отзываюсь, мысленно обзывая себя дурой, и на кухню под насмешливым взглядом прохожу первой.

Небесная канцелярия, отбой. Нимб и крылышки отменяются, рентген на наличие сотряса тоже. Лавров все тот же Лавров. И ситуация на остановке — исключение из правил, которому я не могу найти объяснения, как и понять, чего Кирилла Александровича занесло в такую рань чуть ли не в противоположный конец города.

— Мы у Стивы с Аней были, — Лавров, судя по голосу, веселится, но на заданный вопрос отвечает и в холодильник зачем-то лезет. — Ты омлет будешь, Дарья Владимировна?

— Буду.

— А они живут через улицу от твоего принца.

— Лёнька не принц. Можно его так не называть?

— На Вавилова. Между прочим, пришлось бутылку коньяка из-за тебя отдавать, Штерн. И ночевать оставаться, — Лавров, доставая сковородку, бесцеремонно отодвигает меня в сторону, информирует, опаляя дыханием шею. — Анька сусликов через пару часов привезет. Она сегодня не работает и до обеда свободна, поэтому монстры упросили остаться с ней. И с котей, что в миру зовется Вегасом. Наглая мейн-куновская скотина. В общем, готовься, Дарья Владимировна, восторгаться котей и слушать дифирамбы в его честь до вечера.

Сквозь насмешку просвечивает почти неподдельное сочувствие, и я тоскливо вздыхаю. Восторженные суслики — это мучительно и больно… для головы, ушей и шеи, ибо последнюю монстры предпочитают обхватывать руками и трясти меня, явно думая, что так я быстрее проникнусь.

— И до скольки мне сегодня слушать про Вегаса? — поднявшийся кофе я с плиты убираю и к Лаврову оборачиваюсь.

Уйти мне следует пораньше, ибо надо успеть заскочить к маминой подруге и, надавив на жалость, выбить себе любимой справку.

Не прогуливала я, плохо мне было…

— До семи, — он задумывается, — раньше вряд ли получится уйти.

— Мне справку надо забрать, что по уважительной причине не явилась.

— Справку и я тебе сделаю, — Кирилл Александрович достает тарелки, а умопомрачительный запах омлета отзывается в желудке и напоминает, что завтрака еще сегодня не было, — и Лилит предупредил.

С вытащенным для себя молоком я замираю, не доходя до стола, изумляюсь:

— Кого?

— Распределяющая шляпа деканата по большой любви и бескрайней сердобольности, — Лавров ухмыляется и, разложив омлет, разворачивается, чтобы щелкнуть меня по носу, — отправила вас в терапию, где царствует Лилиана Арсентьевна, более знаменитая как Лилит. Я ей позвонил.

Замечательно, только вот… Лина в беседе написала, что Юлия Павловна ждет всех около своего кабинета.

— А Юлия Павловна это тогда кто?

— Может ты уже сядешь? — к столу меня без особых церемоний подпихивают, дожидаются, когда я сяду, и с еще большей ухмылкой гаденько сообщают. — А Юлия Павловна, Штерн, старшая медсестра. Зло, так сказать, per se, ваше опосредованное начальство и головная боль. Чем меньше раз попадетесь ей на глаза, тем больше вероятность получить целый трояк.

— Она что, хуже вас? — удержаться от невинного вопроса и милой улыбки я не в силах.

Лавров же возмущенно давится отпитым кофе и оскорбляется:

— Дарья Владимировна, имей совесть! Вы у меня жили, как у Христа за пазухой! Все для вас…

— И тесты, и устные опросы, и препараты, и рисунки, и музей, — я услужливо перечисляю и, глядя на физиономию Лаврова, прыскаю от смеха.

— Ты когда, Штерн, такой язвой стать успела, а? — Кирилл Александрович наигранно и с печалью сетует.

Просветить когда и благодаря кому я не успеваю, в нашу занимательную беседу включается его телефон, и Лавров сразу перестает улыбаться, хмурится и из-за стола выходит.

— Да, Тамара Павловна, скажите Лиховскому, что к одиннадцати буду, пусть подходит… Нет, давайте после обеда, а того да, кидайте. Я посмотрю, всего доброго… — он отключается, но телефон убрать не спешит, сводит брови к переносице, что-то рассматривая, и доедать омлет не торопится.

И мысленно он уже не здесь.

Знакомая отрешенность, как у мамы или па, и с вопросами я к нему не лезу, тихо убираю со стола и, уйдя в гостиную, пишу Эльвину. У них пересдачу поставили на восемь утра и, учитывая, что пересдавать ему только билет, он уже должен освободиться.

Сообщение прочитывается почти сразу, но отвечать он не спешит. И, когда я собираюсь уже возмутиться молчанию, экран высвечивает входящий звонок и рожу Эля.

— Сука!!! — гневно орется без приветствия мне в ухо. — Даха, это капздец. Большой такой капздец.

— Ты не сдал? — я интересуюсь осторожно.

— Сдал!!! — Элечка взвывает еще более трагично. — Говорухе, чтоб его налево! С-скотина! У нас с ним была моральная жаркая любовь во всех позах целый час! Понимаешь, час, Даха!!! Я рассказал даже то, что не знал. Я дополнительно расписал ему ИФА, мать его, и вспомнил, что в ферментах-метках пероксидаза хрена на хрен идет!

И нет… я не выдерживаю и все-таки ржу, сползая с дивана от смеха, подвывая и вытирая слезы. Так повезти могло только Элю. Не зря он, видимо, полвечера молился, чтоб ему ничего из методов, которые он в гробу видал, не попалось.

— Вот ты чего ржешь, коза бессовестная? Где твое сочувствие к ближним?! — мой ближний и родной обиженно сопит и разражается длинной тирадой.

Суть тирады об отсутствии справедливости в этом бренном мире, мерзкой микробиологии, еще более мерзком Говорухе и моей бесчувственности.

И я снисходительно слушаю, что все, больше ни-ни, никогда ни разу и ни за что в жизни он больше не станет пропускать лекции, базарить со мной на парах и в десятиминутный перерыв уходить на полчаса в столовую пожрать, когда в комнату заглядывает Лавров и на мою скептическую рожу настороженно смотрит.

Приподнимает вопросительно бровь, и, закрывая рукой динамик, я его чинно просвещаю:

— Эль микру сдал, клянется стать примерным ботаником.

Во-о-от, ни одна я в это не верю, ибо на лице Кирилла Александровича тоже появляется скепсис. Помнит, видимо, как пару раз застукивал нас в столовой во время лекции по анату. Признаю, есть мы всегда хотим больше, чем учиться.

— И отказывается со мной ходить в столовую во время пар, — я бессовестно ябедничаю.

— Какой кошмар, Дарья Владимировна, оголодаешь, — Лавров моей бедой не проникается и хмыкает, — я уехал. Аня сказала, что они выехали уже.

— До свиданья, — я с благожелательной улыбкой машу рукой и переключаю все внимание на вопящего Эля.

У него, бедненького, по последним крикам серьезная психологическая травма…