Полный курс русской истории: в одной книге - Василий Ключевский

Оставшиеся туземцы вынуждены были, в конце концов, принять и религию пришельцев, и особенности их общежития. Своих государств не было ни у мери, ни у мордвы, ни у чуди. Так что вовлеченные в общественные отношения, характерные для южан, местные народы постепенно переняли образ жизни переселенцев. А смешиваясь с крестьянами, они произвели и новый антропологический тип населения, уже не совсем славянский. Эта примесь, говорит Ключевский, заметна в великоросском антропологическом типе:

«… именно скулистость великоросса, преобладание смуглого цвета лица и волос и особенно типический вели-коросский нос, покоящийся на широком основании, с большой вероятностью ставят на счет финского влияния».

Отпечаток финского влияния отразился и в языке переселенцев. Язык, единый для Днепровской Руси, наиболее сходен с малоросским говором:

«…в говоре древней Киевской Руси заметны три особенности:

1) она говорила на о, окала;

2) звуки ц и ч мешались, замещали друг друга;

3) в сочетании гласных и согласных соблюдалась известная фонетическая гармония: звуки согласные гортанные г, к и х сочетались с твердыми гласными а, о, ы, у, э и с полугласным ь, а зубные, или свистящие, з, с и ц и нёбные, или шипящие, ж, ч и ш – с мягкими гласными я, е, и, ю и с полугласным ь; сюда же можно отнести и мягкое окончание глаголов в 3-м лице обоих чисел».

Во времена Ключевского остатки этой единой некогда для Руси фонетики сохранялись только в новгородском областном диалекте. Этот мягкий и певучий язык на северо-востоке прибрел иные черты: он стал тверже и жестче. Владимирский говор «господствующий звук о произносит грубо протяжно, утратил древнее сочетание гласных с согласными, в родительном падеже единственного числа местоимений и прилагательных г заменяет звуком в». Так единый древнеруский язык приспособил особенности фонетики финской и сам видоизменился. Наибольшие изменения коснулись жителей крошечного городка северо-востока – Москвы.

«Москва, – пишет Ключевский, – и в диалектологическом отношении оказалась таким же связующим узлом, каким была она в отношении политическом и народнохозяйственном. Она стала в пункте встречи различных говоров: на северо-западе от нее, к Клину, окают по-новгородски, на востоке, к Богородску, – по-владимирски, на юго-западе, к Коломне, акают по-рязански, на западе, к Можайску, – по-смоленски. Она восприняла особенности соседних говоров и образовала свое особое наречие, в котором совместила господствующий звук южного говора с северным твердым окончанием 3-го лица глаголов и с твердым г, переходящим в конце слов в к (сапок), а в родительном падеже единственного числа местоимений и прилагательных – в в. Зато московское наречие, усвоенное образованным русским обществом как образцовое, некоторыми чертами еще далее отступило от говора древней Киевской Руси: гаварить по-масковски – значит едва ли еще не более нарушать правила древнерусской фонетики, чем нарушает их владимирец или ярославец».

Иными словами, в Москве бытовал такой особенный язык, которого в древности не признавали как нормальный ни киевляне, ни новгородцы, ни даже ярославцы и владимирцы. Позднее этот язык стал языком великороссской Руси. Так что завоеванные финны внесли свою лепту в дело единения языка: они отомстили своим захватчикам, испортив настоящий русский язык, на котором те говорили. Не правда ли, забавно, как не везет завоевателям с чистотой речи? Сперва шведский язык русов исчезает как облачко среди ясного дня, приобретая дикие славянские черты завоеванных киевлян, затем сформированный вливанием болгарской церковной крови древнерусский язык подпадает под влияние финских завоеванных племен и становится уже и не русским, и не славянским, точно заговорил сжигаемый за ведовство на открытом огне финн, пытаясь произнести слова на языке его мучителей! И этот язык «правленого» (от слова правеж) финна и становится языком великорусской народности! То ли еще будет… Совсем недолго ждать явления монголов!

Вера диких финов

Особенные черты принесло смешение народов и в сферу мифологическую. Языческие финские верования в покоренной русскими земле стали прочно сливаться с принесенными южнорусскими. Финские народы поклонялись силам природы, в основном – лесу и воде, среди которых они и жили. Они молились деревьям, камням, рекам, озерам, земле. Главным лесным хозяином благодаря мордве у великороссов стал финский леший, который стережет коренья, травы и деревья. Главным водным – водяной, легенды о котором хорошо известны были у новгородцев, давно познакомившихся с финским эпосом Севера, в виде Морского царя он присутствует в знаменитой легенде о Садко. Языческие финские воззрения нашли приют как в легендах, которые переняли соседи-пришельцы, так и в колдовских обычаях – скорее всего, русские волхвы и колдуны переняли эту магию у финских народов, точнее превратили в магию финские языческие обряды. Именно с этим кошмаром пришлось бороться более цивилизованной православной церкви, когда она столкнулась с кровавыми жертвами, которые приносили «маги» в годы неурожая. По этому языческому обряду волхв выискивал среди женщин ту, которая «спрятала» в себя достаток и тем лишила людей средств к существованию. Иногда на теле такой женщины делали символический надрез, а иногда и убивали, принося в качестве жертвы. Особенные проблемы в XI веке возникли на Белозере, где волхвы убили уже не одну женщину, так что сборщикам дани пришлось одновременно и вести религиозные диспуты с волхвами, доказывая тем преимущество христианской веры. Наибольшим образом диспутанты разошлись в вопросе сотворения человека. Христиане считали, что его произвел на свет Бог по своему образу и подобию, и никто, кроме Бога, не знает, как создан человек, волхвы же приводили совершенно иную версию творения: мылся Бог в бане, вытерся ветошкой и бросил ее на землю; и заспорил Сатана с Богом, кому из нее сотворить человека, и сотворил дьявол тело человека, а Бог душу в него вложил; потому, когда человек умрет, тело его идет в землю, а душа к Богу. Ключевский приводит мордовскую легенду о Шайтане и Чампасе – злом и добром богах, которые сотворили человека совместными усилиями.

«Человека вздумал сотворить не Чампас, а Шайтан. Он набрал глины, песку и земли и стал лепить тело человека, но никак не мог привести его в благообразный вид: то слепок выйдет у него свиньей, то собакой, а Шайтану хотелось сотворить человека по образу и подобию Божию. Бился он, бился, наконец, позвал птичку-мышь – тогда еще мыши летали – и велел ей лететь на небо, свить гнездо в полотенце Чампаса и вывести детей. Птичка-мышь так и сделала: вывела мышат в одном конце полотенца, которым Чампас обтирался в бане, и полотенце от тяжести мышат упало на землю. Шайтан обтер им свой слепок, который и получил подобие Божие. Тогда Шайтан принялся вкладывать в человека живую душу, но никак не умел этого сделать и уж собирался разбить свой слепок. Тут Чампас подошел и сказал: „Убирайся ты, проклятый Шайтан, в пропасть огненную; я и без тебя сотворю человека“. „Нет, – возразил Шайтан, – дай, я тут постою, погляжу, как ты будешь класть живую душу в человека; ведь я его работал, и на мою долю из него что-нибудь надо дать, а то, братец Чампас, мне будет обидно, а тебе нечестно^. Спорили, спорили, наконец, порешили разделить человека; Чампас взял себе душу, а Шайтану отдал тело. Шайтан уступил, потому – Чампас не в пример сильнее Шайтана. Оттого, когда человек умирает, душа с образом и подобием Божиим идет на небо к Чампасу, а тело, лишаясь души, теряет подобие Божие, гниет и идет в землю к Шайтану. А птичку-мышь Чампас наказал за дерзость, отнял у нее крылья и приставил ей голенький хвостик и такие же лапки, как у Шайтана. С той поры мыши летать перестали».

Отсюда у великоросского населения появилась устойчивая персонификация Сатаны как злого, но Бога, а совсем не падшего ангела. Как говорит Ключевский, при смешении мифологии с христианской теологией смешанное население Верхневолжской Руси не почувствовало непримиримой противоположности своих верований:

«…финские боги сели пониже в бездне, русские повыше на небе, и так, поделившись, они долго жили дружно между собою, не мешая одни другим, даже умея ценить друг друга. Финские боги бездны возведены были в христианское звание бесов и под кровом этого звания получили место в русско-христианском культе, обрусели, потеряли в глазах Руси свой иноплеменный финский характер: с ними произошло то же самое, что с их первоначальными поклонниками финнами, охваченными Русью».

Одна из типично финских «лесных» языческих легенд даже вошла в русское летописание.

«А на Белеозере, – сообщает Летопись, – жили люди некрещеные, и как учали креститися и веру христианскую спознавати, и они поставили церковь, а не ведают, во имя которого святого. И наутро собрались да пошли церковь свящати и нарещи которого святого, и как пришли к церкви, оже в речке под церковию стоит челнок, в челноку стулец, и на стульце икона Василий Великий, а пред иконою просфира. И они икону взяли, а церковь нарекли во имя Великого Василия. И некий невежа взял просфиру ту да хотел укусить ее; ино его от просфиры той шибло, а просфира окаменела. И они церковь свящали да учали обедню пети, да как начали евангелие чести, ино грянуло не по обычаю, как бы страшной, великой гром грянул и вси люди уполошилися (перепугались), чаяли, что церковь пала, и они скочили и учали смотрити: ино в прежние лета ту было молбище за олтарем, береза да камень, и ту березу вырвало и с корнем, да и камень взяло из земли да в Шексну и потопило. И на Белеозере то первая церковь Василий Великий от такова времени, как вера стала».