Нравственно-правовые критерии уголовно-процессуальной деятельности следователей - Игорь Алексеевич Антонов

терминов затрудняет их применение, уменьшает их пригодность. Поэтому имеет смысл согласиться с мнением А. П. Дербенева, предлагающего пользоваться понятием «психологический прием»[297].

Применение следователем тактических приемов, думается, должно быть ограничено законом и этическими нормами. В данном случае желательно исходить из того, что основными условиями допустимости приема, которые необходимы для признания воздействия правомерным, будут являться: 1) их законность, которую следует понимать как соответствие или непротиворечие приема требованиям закона; 2) избирательность воздействия, т. е. направленность воздействия лишь на определенных лиц и нейтральность по отношению к остальным; 3) их нравственность, т. е. соответствие нравственным принципам общества и нравственно-правовым критериям уголовно-процессуальной деятельности.

В литературе для классификации приемов применяются различные основания: характер ситуации допроса, виды психологического воздействия, этапы допроса, цели применения приемов и т. д. Соответственно предлагаются различные варианты классификации. А. Р. Ратинов предложил классификацию следственных хитростей из десяти групп[298]; другие авторы, придерживаясь в целом той же концепции, объединяют их в четыре более крупные группы[299]. Некоторые авторы пытаются выделить две основные группы «следственных хитростей». В основу выделения они кладут характер использования (маневрирования) следователем имеющейся у него информации[300].

Сколько бы групп не было выделено, отметим лишь, что психологическая ловушка является допустимым тактическим приемом, поскольку: а) обладает свойством изобретательного воздействия (а это одно из основных условий допустимости применения тактических средств); б) ловушка не является западней, т. е. предполагается, что у допрашиваемого есть возможность обойти как саму ловушку, переиграв следователя в рефлексии, так и ее последствия; в) конечной целью применения психологической ловушки не является получение подсознательно просочившейся информации – цель достигается тогда, когда лицо, осознав, что выдало следователю «лишнее», попадает в ситуацию рассогласованности модели реальных и выдуманных обстоятельств преступления.

Однако нельзя забывать, что неумелое применение многих приемов стоит на грани допустимости, так как таит в себе множество «подводных камней», которые сразу же могут сделать деятельность следователя безнравственной. Они отчетливо показаны в работах различных авторов[301], поэтому не будем останавливаться на более подробном их исследовании.

Завершая дискуссию о тактических приемах, «следственных хитростях» и «психологических ловушках», обратимся к выдающемуся криминалисту Российской Федерации – Р. С. Белкину. В «Курсе криминалистики» он пишет, что сейчас трудно сказать, кто первым употребил в криминалистической литературе эти термины, но уже с середины 60-х годов XX в. они вызвали широкую дискуссию[302]. И. Д. Перлов, возражая против термина «следственная хитрость», говорил, что допрос надо вести умно, а не хитро. Р. С. Белкин считает, что приемы, носящие название «следственные хитрости», не содержат хитрости в общеупотребительном смысле слова. Столь же неточен и неудачен термин «психологическая ловушка», поскольку имеет ярко выраженный привкус обмана, коварства, вероломства. Кроме того, этот прием (комбинация приемов) является скорее тактическим, нежели психологическим[303]. Вместо двух названных терминов Р. С. Белкин применяет понятие «тактическая комбинация», обозначающее определенное сочетание тактических приемов или следственных действий, преследующих цель решения конкретной задачи расследования, и обусловленное этой целью и следственной ситуацией[304]. Хотя понятие «тактическая комбинация» очень широкое, все же представляется возможным остановиться именно на нем, определяя производство тактических приемов, во избежание кривотолков, которые уже десятилетия сопровождают понятия «следственные хитрости» и «психологические ловушки».

Отдельно следует решить некоторые вопросы, связанные с группой следственных действий, при которых обязательно участие понятых.

Вопрос присутствия понятых при проведении следственных действий затронул в своих работах В. Т. Томин[305] и частично другие авторы[306]. В соответствии со ст. 170 УПК Российской Федерации при производстве осмотра, следственного эксперимента, обыска, а также других следственных действий в случаях, предусмотренных законом, вызываются понятые, числом не менее двух. Согласно той же норме, понятые обязаны удостоверить факт производства следственного действия, его ход и результаты.

По мнению В. Т. Томина, «институт понятых в современном уголовном процессе – это очевидное проявление презумпции виновности следователя, презумпции, весьма характерной для современной начальнической, прокурорской, судебной практики, ее политических детерминант»[307]. Автор предлагает взглянуть на институт понятых со стороны защиты частной жизни гражданина, сбережения его личной и семейной тайны. Он считает, что этот уголовно-процессуальный институт совершенно не учитывает указанных интересов личности. Его творцы и комментаторы в большинстве своем просто не задумываются об охране законных интересов (о защите личной и семейной тайны) тех лиц, в отношении которых проводятся следственные действия с участием понятых. По велению закона при обысках и осмотрах, подчас в следственном эксперименте в частный дом, в супружескую спальню привлекаются совсем посторонние люди или еще хуже – соседи[308].

Ни УПК РСФСР, ни действующий уголовно-процессуальный закон Российской Федерации не знает институт отвода понятых. В соответствии с ним следователь вправе удовлетворить ходатайство хозяина дома о производстве обыска или осмотра в присутствии взятых у него понятых. Да в реальных ситуациях это сделать трудно, а подчас и невозможно. И, конечно, следователь не может, несмотря не то что на ходатайство, а на мольбы хозяина дома провести названные следственные действия в отсутствии понятых[309].

Согласно ст. 60 УПК Российской Федерации для того, чтобы остановить утечку информации об увиденном во время следственного действия, понятым запрещается разглашать данные предварительного расследования. За разглашение данных предварительного расследования понятой несет ответственность в соответствии со ст. 310 УК Российской Федерации. Характер редакции этой статьи свидетельствует, что законодатель заботился не о неприкосновенности частной жизни, а об интересах следствия. Вряд ли можно будет привлечь к ответственности за разглашения данных следствия бывшую понятую, которая станет рассказывать знакомым, что хозяйка дома, в котором производился обыск, неряха. Практика убедительно показывает, что данная норма неэффективна. Но даже если предположить, что понятые будут «держать язык за зубами», само ощущение человека, что его личные и семейные тайны знают другие, создает у него ощущение дискомфортности, неуверенности[310]. Такое положение, на наш взгляд, противоречит нравственным основам уголовного процесса и нравственно-правовым критериям уголовно-процессуальной деятельности.

«Так что функционирование института понятых в процессе перестройки уголовного судопроизводства нуждается в деловом анализе и преобразовании», – пишет В. Т. Томин[311]. С ним соглашается и В. М. Волженкина, указывая, что институт понятых в настоящий момент является тормозом в отправлении правосудия и создает препятствия для установления истины по делу[312]. Но, видимо, профессиональное общественное мнение сегодня еще не готово к радикальному решению вопроса: отказу от института понятых как условия законности следственных действий.

В ч. 3 ст. 170 УПК Российской Федерации указывается, что в труднодоступной местности, при отсутствии надлежащих средств сообщения, а также в случаях, если производство следственного действия связано с опасностью для жизни и здоровья людей, следственные действия могут производиться без участия понятых, о чем в протоколе следственного действия делается соответствующая запись. Законодателю следовало бы