Пленница северного волка (СИ) - Мирова Ева

— Боже! Она так возненавидела меня, потому что я с вами… Ну конечно!

Слова любимого повергли меня в пучину ужаса. Мне вспомнились все колкие взгляды леди и её негодование по поводу проведённой мной с князем ночи.

— Астерия по-своему всё же любит Дария, но характер не позволяет ей смириться с тем, что за её выбор отвечает волчья сущность.

— Бедняжка. Как же ей тяжело, наверное. Волчье сердце рвётся к одному, а человеческое к другому…

— Вы так добросердечны. За это я вас и люблю…— признался Святослав, хватая меня за лицо. — Больше жизни люблю, дорожу вами. И не подвергну такой пытке. Никогда волк вас не обратит. Здесь то, что ему нужно, и вам не стоит принимать моё проклятие.

Его руки опустились мне на живот, словно бы подтверждая всё сказанное.

В ту ночь мы не отрывались друг от друга ни на мгновение. Князь был столь жадным и пылким, что я сбилась со счёта, сколько раз мне довелось дрожать от исступления под тяжестью его крепкого тела. От беспрестанных прикосновений его губ вся кожа у меня раскраснелась и горела от жара. Мы словно пребывали в лихорадке, не в силах надышаться друг другом, а потому заснули лишь на рассвете, переплетя крепко-накрепко пальцы рук.

31

31

Конец весны и даже первые дни лета были счастливыми для всех нас троих. Святослав проводил с нами каждое свободное мгновение, а потому лишь изредка отлучался для охоты и по нуждам княжества. В основном же все длинные северные дни, полные солнечного света, сменялись для меня короткими и безмятежными ночами рядом с ним.

Между нами установилось такое доверие, что князь больше не скрывал собственных страхов. Он, было видно, боялся потерять меня и потому без конца держал за руку, не отпуская от себя ни на шаг, либо же запирая в покоях под замком. Страхи за наше дитя не отступили от него даже после встречи с оборотнем древнейшего клана.

Святослав волновался, что они могли передумать, как только ребёнок появится на свет. Что могли заставить его по-прежнему обращать невест, посчитав потомка оборотня и обычной женщины неугодным продолжением стаи. И он не мог не думать о том, что при таком положении я не избежала бы участи быть обращённой. Впрочем, все страхи у нас были одни на двоих, и только наше дитя беззаботно толкалось у меня в животе, подрастая и безгранично нас этим радуя.

Стоял жаркий летний день, невыносимый зной которого заставлял всё живое прятаться в тени. В тот день любимый был занят, как никогда, поэтому только и смог, что разделить со мной утреннюю трапезу, которую мы с ним устроили прямо в покоях. Потом он ушёл по каким-то срочным делам, впервые за долгое время не обмолвившись, по каким именно. Впрочем, я всё равно догадывалась.

Наступил уже пятый день лета. Волчья невеста должна была прибыть в замок и, по всей видимости, время пришло.

Закрытая в покоях, я сидела у стены, прижавшись щекой к прохладному камню. Так я спасалась не от летнего зноя, ведь последний не пробирался в комнату даже через распахнутое окно, а от внутреннего жара, исходившего от уже изрядно подросшего дитя.

Капельки пота то и дело щекотали меня, стекая по шее к краю лёгкого платья. Дышать было тяжело, а одежда местами неприятно натирала распухшие телеса. Вынашивать маленького оборотня было непросто. Моё состояние иногда пугало меня, в особенности в те мгновения, когда я вспоминала о рунах старой знахарки.

«И зачем только ходила к ней?»— сокрушалась про себя, утирая платочком взмокшую шею.

Прикрыв глаза, я пыталась отвлечься от гложущих меня горестных мыслей, сочиняя строчки для колыбельной, что собиралась непременно по осени петь младенцу. В какой-то момент мою кожу обдул тяжёлый и жаркий ветер, почти опаляя, как жар от огня в камине. Открыв глаза, я встала у окна, вглядываясь вдаль.

Вид открывался просто невероятный, если было не обращать внимания на страшный мост в стороне. Перед лесом находилась полянка, давно усыпанная ковром из мелкого клевера, одуванчиков и незабудок, а за тянущимися к небу елями хорошо проглядывалась гряда величественных скал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Казалось, что до них рукой было подать, однако они всё же непреодолимо далеко стояли от замка. Их вершины всегда неизменно покрывал белоснежный снег, а Святослав же, помнится, говорил мне о неизменно царившем там лютом холоде, от которого даже в летний зной снега не касалась губительная для него жара. И вот, застыв у окна, я с упоением любовалась дивной красотой, и меня не покидало чувство, что близилось какое-то знаменательное событие.  

Наглядевшись вдоволь на безмятежную округу, я снова присела на стул, уткнувшись лбом в спасительно холодный камень. «Вот бы оказаться там, в снегу на вершине горы…»— посетила меня мечтательная мысль. Впрочем, стоило мне представить, как было бы там хорошо, как лязгнул затвор дверного замка. В покои зашёл Великий князь, державший в руках чёрную, а на самом деле, если было приглядеться, синюю повязку.

— Свет мой, у меня для вас есть подарок, но чтобы получить его, вам придётся на время ослепнуть, — с лукавой улыбкой произнёс он.

— Вы, верно, не поверите, да только я чувствовала, что меня ждёт что-то особенное! — радостно призналась в ответ, позволяя ему завязать мне глаза.

— У вас, как у всякой хитрой и храброй синицы, хорошее чутьё, княжна Милолика, — игриво прошептал Святослав мне на ушко.

Когда узел ослепившей меня ненадолго повязки был затянут поверх кос, любимый коснулся моих губ чем-то едва тёплым и очень нежным, но не имевшим совершенно никакого аромата, а потому неизвестным. Соскользнув с моих губ, ласка прошлась мне по шее и груди, а после исчезла, сменившись жаркими ладонями князя.

— Что это было? — с любопытством спросила я, хватаясь за его льняную рубаху, чтобы не упасть ненароком.

— Неужто не догадались? — усмехнулся он, опускаясь предо мной на колени, так что мне пришлось взяться уже за его плечи.

— Нет-нет! Даже представить себе не могу! — И я рассмеялась от щекотки.

Всякий раз после столь долгой разлуки Святослав обнимал меня за живот и прикладывался к нему поначалу ухом, а после губами, что-то нашёптывая ребёнку на неизвестном мне языке. И, как ни пыталась я выяснить, что же он говорил в такие минуты, одновременно щекоча меня, князь ни за что не признавался. Только по его радостной улыбке я и могла догадываться, что это было что-то непременно хорошее.

Святослав вывел меня из комнаты, крепко держа под руку, ведь теперь он стал моими глазами. Мы проследовали с ним по прохладному коридору и вышли через небольшую дверь, что вела непременно в сад. Я уже так привыкла к неуютному замку, что и на ощупь могла узнать его потайные двери и лестницы, безмерно всё уже полюбив.

— Подарок, верно, в саду? — с улыбкой спросила я, ощущая, как горячий ветер трепал за спиной кончики ленты, временно лишившей меня зрения.

— Так и есть, —ответил князь, отпуская меня и срывая повязку с глаз.

В следующий миг перед моим взором предстала просто невероятная для этого сурового края картина. Вечная зелень сада вдруг, словно по волшебству, оказалась разбавлена алым цветом, очень густо с ним перемешавшись. Всё вокруг было засажено кустами алых роз, а в середине пространства с садовыми деревьями стояли грубые и мощные качели, бывшие под стать угрюмому замку за нашими спинами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Почти как дома, — выдохнула я, едва ли не побежав вперёд.

— Мой подарок для вас, — произнёс Святослав, с трудом скрывая смущённую улыбку.

— Спасибо! Спасибо… — восхищённо проговорила в ответ, тут же прильнув губами к его устам в благодарном поцелуе.

— Ну же, хитрая синица, лети! Осмотри свои владения! —Подтолкнул он меня, и я поспешила ближе к цветам и качелям, так напоминающим об отчем доме.

Подарок пришёлся мне по душе, но ещё дороже было то, что стоило обмолвиться про сад и качели лишь раз, как князь запомнил. Запомнил и создал то, что было мило моему сердцу. И пусть розы оказались совсем другими — не розовыми, а алыми, не имеющими совершенно никакого запаха, а их бутоны выглядели более плотными и вытянутыми вверх, словно маленькие вазочки. Пусть стебли у них были длинными, шипы более колкими, а листья тёмными, бывшими под цвет еловой хвои. Но всё же то оставались розы. Благородные и гордые цветы, прекрасные даже в таком исполнении.