Год багульника. Осенняя луна - Джен Коруна

***

Если бы Сигарт только мог предвидеть, сколько вреда принесет встреча в трактире, он бы в тот же вечер, не раздумывая, перекусил горло старому колдуну: Моав как будто заболела после этого разговора. Она таяла с каждым днем, точно сосулька по весне, все чаще сидела в стороне, не заводя обычных разговоров; переходы, которые она раньше преодолевала с легкостью, теперь утомляли ее. Им приходилось двигаться медленнее, постоянно останавливаясь на отдых. Бывали дни, когда эльфа успевала выбиться из сил еще до обеда, — даже в том случае, когда ехала верхом! — тогда ничего не оставалось, кроме как разбить лагерь.

Однажды ее нездоровье стало особенно явным. Это было на одном из постоялых дворов — Сигарт теперь все чаще настаивал, чтобы эльфа отдыхала в тепле… Маленький домик оказался уютным, а хозяева-гномы — на редкость гостеприимными. Развесив мокрые куртки у очага, Моав и Сигарт сели ужинать. Хэур быстро воспрянул духом — с довольным видом он обгладывал баранью ногу, запивая ее темным вином. Перед Моав стояла нетронутая тарелка с желтой вареной кукурузой, смазанной маслом. Сигарт отвлекся от еды и с тревогой взглянул на эльфу.

— Ты не заболела?

Она подняла на него глаза, казавшиеся особенно блестящими в полумраке трактира и сглотнула.

— Нет, со мной все хорошо — просто не хочется есть… Наверное, устала. К тому же, недавно было новолуние…

— Тебе надо как следует отдохнуть, мы слишком долго путешествовали без передышки, — мягко, но настойчиво произнес хэур.

Моав лишь слабо улыбнулась. Она и впрямь неважно выглядела — под глазами залегли темные круги, а бледное лицо стало еще белее. Сигарт сокрушенно покачал головой и снова принялся за баранину.

На следующий день эльфа действительно почувствовала себя лучше — правда, тени все еще не покидали нежное лицо, но в целом она выглядела намного бодрее. Несмотря на это, Сигарт заставил ее целый день пролежать в кровати — он сам приносил ей еду и питье, а в промежутках нежился в постели рядом с ней. Обрадованный, что отдых пошел ей на пользу, он и на следующее утро предложил остаться под теплой крышей еще на некоторое время, но Моав наотрез отказалась.

— Прекрати обращаться со мной так, будто я смертельно больна! — шутливо рассердилась она.

Сигарт успокоился. Однако вскоре ему снова пришлось испугаться за здоровье эллари, и на этот раз всерьез: через несколько дней после разговора в трактире, во время одной из ночевок в лесу он застал ее лежащей на его накидке — она вся съежилась, накрыв голову руками и поджав колени. В ответ на все расспросы Моав лишь сжималась еще больше, не произнося ни слова. Он так и не смог добиться от нее, что случилось. Наутро он твердо решил, что они сегодня никуда не идут.

— Мы не двинемся с места, пока ты не придешь в себя! — заявил он.

Этим же вечером Моав исчезла.

Глава 16. Когда иного выхода нет

Дождливые осенние сумерки серой пеленой накрыли лес, окружающий Мермин. Аккуратные дорожки размокли, с деревьев капало, все живое попряталось в норы. Спешащая в дупло белка прыгнула на ветку, сорвав целый град капель, легко перемахнула на увитую растениями крышу храма, любопытно заглянула внутрь, потянула черным носиком. В храме было тихо и спокойно. Холодные потоки стекали с крыши, но внутри было сухо: казалось, каменные стены встали непреодолимой преградой на пути осени. Маленькие сильфы спали в постельках, лишь изредка кто-то из них ворочался с боку на бок или лепетал во сне. Легкий дымок курился над каменной чашей, наполняя воздух приятным хвойным ароматом; Хега, в накинутой на плечи шали, неспешно переходила от одной колыбели к другой — там одеяло поправит, там покачает кроватку особо капризного сильфина. Осенью у Хранительницы особенно много забот: скоро зима — сильфам пора искать зимние убежища, а за многими малышами еще не пришли матери…

Неожиданно под сводами храма раздались чьи-то шаги. Хега подняла голову и застыла: в нескольких шагах от двери стояла Моав. Легкая походка веллары бесследно исчезла, она брела, как пьяная, в насквозь промокшей одежде. С трудом дойдя до Хранительницы, она тяжело рухнула на колени, заставив ту отпрянуть от удивления. Впрочем, удивляться было чему — всегда такая хорошенькая, эльфа превратилась в бледную тень. Почти прозрачными от холода руками она горестно закрыла лицо и уткнулась в холодный камень пола, рассыпав по его плитам мокрые белые волосы. Накатившие рыдания мешали ей говорить.

Изумленная Хранительница подбежала к безжизненно лежащей эльфе, попыталась ее поднять, но та с протяжным стоном снова повалилась на пол, будто придавленная каким-то горем. Тогда сильфа тоже присела на холодные плиты и крепко обняла ее. Тело Моав било крупной дрожью. Прошло некоторое время, прежде чем она, наконец, подняла голову — ее глаза горели безумным огнем, побелевшие губы дрожали. Сквозь судорожные рыдания пробились торопливые слова:

— Пожалей меня! Мне больше не к кому прийти за помощью!

— Успокойся, Моави! — прошептала сильфа, отогревая своими руками ее холодные ладошки. — Каким бы ужасным ни было твое горе, я сделаю все, что смогу, дабы облегчить его; каким бы ужасным ни был твой проступок, я встану на твою защиту! Только успокойся…

От ее теплых слов эльфа вся съежилась, как от удара, и вновь разразилась слезами. Ни о чем не спрашивая, Хега по-матерински гладила ее по волосам. Когда же Моав, наконец, немного успокоилась, она мягко заговорила:

— Ну, теперь рассказывай, что произошло.

Моав подняла голову и робко взглянула в ее блестящие глаза.

— Хега, я обрекла на смерть невинную душу…

— О чем ты говоришь? Чью душу?!

Эльфа горестно закрыла лицо руками.

— Моей дочери…

— Ты бредишь! Какой еще дочери?!

— Той, что послала мне Эллар, чтобы она росла у меня под сердцем!

Черные, как смоль, глаза Хеги гневно блеснули, спокойное лицо сделалось суровым.

— Ты не могла так поступить! — вскричала она. — Будь проклята мать, что решилась на такое!..

Эльфа отняла руки, испуганно заморгала, бледные губы в ужасе задрожали.

— Нет, нет! Что ты говоришь?! Я бы никогда…

Ее слова снова утонули в слезах. Упрекая себя в невольной вспышке гнева, сильфа продолжила гладить ее волосы.

— Выслушай меня! — взмолилась Моав. — Выслушай и тогда суди!

— Я слушаю тебя…

Рассказ эльфы был сбивчивым — его то и дело прерывали рыдания. Она поведала Хранительнице обо всем: о самой нежной любви, которую когда-либо знал Рас-Сильван, о разлуке, что так беспощадно растоптала ее, о жарком закате августовского дня, на миг вернувшем ей силы, и о новой жизни, что тихо росла в глубине ее тела — прекрасной дочери Краана и Эллар, зачатой на мягком лесном мху, в горячих объятьях солнечного эльфа…

Выслушав ее рассказ, Хега улыбнулась, однако улыбка ее была натянута.

— Глупая моя девочка! Эллар было угодно благословить тебя, а ты плачешь вместо того, чтобы радоваться…

Страшное выражение широко раскрытых синих глаз заставило ее замолкнуть.

— Нет, Хранительница, — хрипло прошептала Моав, — это не счастье, а горе! Ты ведь знаешь — мне не выносить его до срока!

Она согнулась пополам, уперев лоб в колени, и снова зашлась в плаче.

— Хега, что мне делать? Что мне делать?!

Лицо Хранительницы омрачилось, как если бы подтвердились ее худшие опасения. Она сделала последнюю попытку:

— Но, может быть, все не так, может быть, Сигарт…

— Нет, — оборвала Моав, — ему не под силу изменить то, что начертано в Книге Эллар — ни ему, ни мне! Я знаю это, и ведун сказал, а они не ошибаются! Сказал, что еще и лед не успеет на реках стать, как умру, что не видать мне больше снега! Я и сама чувствую смерть: она совсем рядом, она снится мне каждую ночь, страшная, черная…

Она горько улыбнулась, заставив Хранительницу вздрогнуть — на миг лицо эльфы стало прозрачно-желтым и неподвижным, будто мертвое, но следом ужасное видение исчезло — перед сильфой на каменных плитах сидела всего лишь мать, просящая за свое дитя. В волнении Моав прошептала:

— Этот ребенок — благословение! Он — награда за нашу любовь! Он не должен умереть! Тебе известны великие тайны жизни — подскажи, что мне делать! Как мне спасти мою крошку?!

Белые пальцы Моав судорожно вцепились в платье Хеги, взгляд забегал, точно сумасшедший. Сильфа некоторое время молчала, нахмурившись в раздумиях, затем, наконец, произнесла:

— Я знаю лишь один способ, как тебе помочь, Моави: ты должна отдать своего ребенка.

На едва просветлевшем надеждой лице эллари снова отразились боль и недоумение.

— Как это отдать?! Кому?!

— Тому, кто сможет взрастить его, когда его матери не станет в живых. Ты знаешь, кто способен на это…

— Но ведь я не сильфа — они не примут мою дочь!

Хранительница задумчиво покачала головой.

— Может быть и так, Моави, но ты должна попробовать. Здесь уж я ничем не могу тебе помочь — лишь ты сама сможешь это сделать.