Твой сын, Одесса - Григорий Андреевич Карев

завтра, Яшко, — Бадаев отвел Яшу к зашторенной черным молескином балконной двери, чтобы остальные не слышали их разговора, — сходи на квартиру к Екатерине Васиной. Адрес знаешь?

Яша молча кивнул головой.

— Там дед Кужель наших людей из Молдаванки на ночь пристроил. Помоги Васиной определить их на квартиры. И документами помочь надо.

— Есть! — по-флотски ответил Яша. — Несколько бланков паспортов еще от Фимки осталось. Как он там, Владимир Александрович?

Ответить Бадаев не успел — вошел Бойко, увидел Бадаева, засуетился, позвал жену:

— Жека, принимай дорогого гостя, приглашай к столу.

— Э-э, нет. Не могу. До комендантского часа надо выйти из города.

— Да что там комендантский час! — подскочил Бойко. — Мы с Яковом вам такой аусвайс, такой пропуск дадим — днем и ночью можно ходить с ним по городу. Правда, Яков?

— Не уговаривай, Петр Иванович, не могу. Дело есть дело.

— Ну хоть за столом посидите. Не обижайте Жеку.

— Я такую настоечку на чистом спирту приготовила, такие огурчики достала… и маслинки малосольные, закачаетесь!

— Спасибо, спасибо, — прижимал руку к груди Бадаев. — Вот если бы вы мне пару сухих портянок достали, довелось по воде брести, ноги совсем промочил.

— Сей момент, Павел Александрович, сей момент, — засуетился Бойко. — Жека! Тащи мою фланелевую рубашку!

— А ты — человек, Старик. С тобой не пропадешь.

Бадаев зашел на квартиру Бойко не только для того, чтобы переобуться. Совет отряда катакомбистов и раньше был недоволен работой Петра Ивановича, а история с Садовым окончательно убедила Бадаева в том, что дальше Бойко руководить городским подотрядом не может. Оставлять его в городе — тоже небезопасно. Совет решил закрыть конспиративную квартиру на Нежинской. Бойко придет в катакомбы вместе с Бадаевым и больше в город не вернется. Мастерскую следует ликвидировать, а ребятам — идти на заводы, возглавить сопротивление рабочих оккупантам. Фашисты заставляют одесситов работать на заводах и фабриках. Полиция взяла на учет всех трудоспособных, обязала явиться на биржу. Неработающих вылавливают во время облав и либо отправляют на каторгу в Германию, либо бросают в лагеря смерти… Ну что же! Одесситы пойдут на работу. Будут работать и уничтожать сделанное. Как портовики: грузят суда, но ни одно судно, груженное в Одессе, еще не дошло до порта назначения. Или как железнодорожники: сами составляют эшелоны, сами и взрывают их на перегонах… Новая обстановка требует и новых форм борьбы подпольщиков.

…Теперь, ожидая, пока Бойко принесет сухие портянки, Бадаев прикидывал в уме, искал удобный момент, чтобы приказать Старику отправиться с ним в катакомбы.

18. Золотое колечко

За ночь снегу намело во дворе — чистого, пушистого. Синие сугробы. И кажется, свет шел не с неба, а от густо заснеженной земли, мягкой, как огромная пуховая перина.

— Доченька, — сказала Матрена Демидовна. — Наготовь снежку. Натопим его и вечером баньку устроим — отца помоем, хлопцев покличем, у них небось чубы что та проволока стали.

Нина схватила ведро, кликнула Бобика и с порога, как в белопенный прибой моря, — у-ух!

А Бобик! Бобик совсем ошалел от солнца, от радужных искр в снегу, от Нининого звонкого смеха — кувыркается, прыгает, визжит и лает, хватает зубами и лапами Нину за пальтишко, валит в снег.

— Ах, Бобик, Бобик, глупый пес! — смеется Нина. — Ты же ничего не понимаешь, дружок, ничего!.. Ну не лай, милый, не лай. Не лижись! Хочешь, я тебе покажу золотое колечко, хочешь?

Нина поймала Бобика за ошейник, прижала его голову к себе, сунула к самым собачьим глазам палец с блестящим, как солнце, колечком.

— Ну, смотри же, смотри, это мне Леша вчера подарил!..

Вчера Нина рано закрыла ставни в своей комнате и легла спать. Но уснуть никак не могла — очень хотелось есть. За стеной крупными мужскими шагами ходила мать — она тоже хотела есть и думала, чем накормить отца. Что-то ворчала себе под нос, входила в комнату Нины и гремела кастрюлями. Они были пусты. Кому же лучше было знать об этом, как не маме. Но мать как будто не могла поверить этому и все заглядывала и заглядывала в них… Потом она тяжело вздохнула, достала из буфета кусочек хлеба (маленький, черный, черствый, Нина знала — это последний кусочек во всем доме), посыпала его солью, налила из графина стакан снеговой воды и понесла отцу.

Нина никак не могла уснуть.

Пришел Алеша. Сел на краешке Нининой кроватки, погладил ее по отливающим медью волосам.

— Красивая ты у нас, Нинок, вся в отца. Говорят, если девочка в отца, счастливой будет… Ты будешь счастливой, Нина. Будешь…

— Леша, ты ничего не принес?

Алексей всегда приносил что-нибудь: кусочек хлеба, сухой затертый бублик, как-то даже несколько ломтиков ветчины, прихваченных Яшей в ресторане Латкина.

— Нет, сестричка. Ничего у меня нет. Ничего… Завтра Петр Иванович обещает партизанский паек выдать. Завтра принесу.

С тех пор как Нина следом за братьями дошла до Усатовских катакомб, ребята не скрывали от нее, что они связаны с партизанами. Однажды даже послали ее в Оперный театр на дневное представление, на галерку. Рядом с Ниной сел старичок в очках, очень похожий на старого аптекаря. Когда занавес поднялся и свет погас, Нина сунула в руку старику записку от Яши…

— Завтра принесу, — повторил Леша.

— А паек из катакомб дядя Павел принес? Или дедушка с усами? — не открывая глаз, спросила Нина.

— Какой Павел? Какой дедушка с усами? — встревожился Алексей.

Нина тихонько засмеялась.

— Вчера я видела дедушку Кужеля. И с ним, наверное, дядя Павел был — такой высокий, красивый… Плечи — во!

— Все придумала, Нина. Откуда тебе Кужеля знать?

— А вот и не придумала, а вот и знаю, — опять тихо засмеялась Нина. — И хатку его знаю: белая-белая и рядом колодец, как на картинке… Только колодец без журавля, а с барабаном. Такой деревянный барабан с ручкой, на него цепь накручивается — длиннющая-предлиннющая…

— Все это тебе приснилось, Нина. Нет никакого Кужеля и никакой белой-белой хатки…

— А вот есть, — упрямилась Нина. — А вот видела! Весной пионеров возили на экскурсию в Нерубайское, ты не знаешь. Дедушка Кужель и еще второй дедушка, дедушка Трофим… Трофим Прушинский. Они нам катакомбы показывали, где при деникинцах партизанили. А потом к дедушке Кужелю мы ходили воду пить… Я помню…

— Ну вот, — сказал Леша. — А теперь тебе дедушка Кужель приснился. Поняла?.. И никому этот сон рассказывать нельзя. Поняла? Так надо. Ты же обещала быть дисциплинированной, Нина. Обещала?

— Ага, — вздохнула девочка.

Леша был очень грустен и нежен.

— Вырастешь, Нинок, будешь счастливая… Вспомни, что все, что мы делали с