Затишье - Арнольд Цвейг

Помнится, первую скрипку в памятном квартете играла на благородном тесторе[14] очаровательная студентка с тонким лицом и копной матово-рыжих волос, медичка Дора Розенберг, тогда уже невеста молодого врача, с которым она по окончании семестра обвенчалась и уехала в немецкую Южную Африку; там в Льютвейнском госпитале в Гротфонтейне они насаждали немецкую культуру и восстанавливали здоровье колонизаторов и солдат, не выдерживавших климата пустыни. Молодые врачи столкнулись с остатками гереро, гордого племени чернокожих воинов, загнанных кайзеровской стратегией в Омахек, в худшую часть Калгари, — туда, где не было колодцев, где мужчины, женщины, вместе со своими детьми и стадами, умирали от жажды только потому, что не хотели покориться захватчикам, прибывшим на бронированных кораблях. Нынче, вероятно, эти молодые врачи сидят под знойным солнцем за колючей проволокой английского концлагеря и в ужасе читают сообщения агентства Рейтер о Германии: о ее внутренних затруднениях, о «позорном» союзе с самыми чудовищными из современников, с ленинскими большевиками. Очаровательная Дора Розенберг, бедный Генгнагель, студент философского факультета, исполнитель партии виолончели, в звуках которой он изливал свою музыкальную душу, еще в 1914 году убитый в Аргоннах, в той самой французской Лотарингии, восточную часть которой Бисмарк в 1871 году отторг от Франции! И тебе, студент-юрист Вернер Бертин, вторая скрипка в квартете, насильственное присоединение Лотарингской земли казалось вполне естественным. Таков «закон победителя, исполняющего приговор истории»!

Писарь Бертин, наконец-то на исходе 1917 года сбросивший с глаз пелену, лежит без сна и тихо насвистывает тему, рожденную бессмертной душой Франца Шуберта, — тему струнного квартета; четыре полых деревянных коробки с натянутыми на них струнами из жил животных и наканифоленный пучок лошадиных волос, превращенный человеческим даром изобретательства в перевернутую дугу, подняли ее на почти неправдоподобную высоту прекрасного, облагороженного звучания. Что в том, что умение музыкантов не соответствовало трудности этого произведения? Все они чувствовали, какое чудо звукописи, какое высокое произведение искусства создал Франц Шуберт. Правда, после месяца работы они сложили оружие, так и не овладев квартетом. «Мы, пожалуй, слишком понадеялись на себя», — сказал в конце концов Генгнагель, виолончелист, самый зрелый музыкант из всей четверки. Но никогда уж не закроются эти ворота, ведущие к последнему кругу подземного царства, к самим праматерям, к первоистокам музыки…

«Что вы здесь ищете, что здесь вы потеряли?» Ничего они здесь не потеряли. Как дикие кабаны, клыками прогрызающиеся сквозь ветви молодой ольхи и бука, чтобы прорваться на земли крестьян, где можно и морковь вырыть, и на капустном поле попастись, — так вторглись мы на французскую землю. Бассейны Лонгви и Брие хотел сожрать этот хищник, этот жирный кабан — образ, возникший по ассоциации с Кабаньим ущельем. Да, мы вторглись во Францию, как вторгались в пределы своих соседей другие государства, как будут вторгаться и впредь… пока человеческая история не созреет и не создаст для государств тех же условий, которые сейчас существуют для отдельных индивидов. В 1871 году всего лишь у двух депутатов рейхстага нашлось гражданское мужество потребовать провозглашения этого человечного закона. То были представители рабочего класса, социалисты, имена их вызывали у студента Бертина, у второй скрипки, лишь чувство протеста и недоумения. Вильгельм Либкнехт и Август Бебель противопоставили себя всей нации; упрямо и враждебно держали себя они среди немцев, вновь объединенных Бисмарком и ведомых им к победе. А нынче? Что ты думаешь нынче, Вернер Бертин, об аннексиях и победе оружия, выражающих смысл и волю истории? «Что вы здесь ищете, что здесь вы потеряли?» О Франц Шуберт! Он сумел в звуках своей непередаваемо прекрасной музыки выразить закон человечного сосуществования народов! Пусть Шуберт, отмеченный смертью, не словами выразил в своем 161 опусе этот закон, пусть он рисовался композитору лишь в неопределенных очертаниях, но зато вся жизнь и самая кончина Франца Шуберта была выражением этого гуманного закона. Смертельно больной, в тисках нужды, композитор создал не только те четыре музыкальные фразы, трудные и чудесные, которые вот уже почти сто лет чаруют восприимчивые души и еще долго будут чаровать. А толкователей, музыкантов, исполняющих квартет почти в совершенстве, встречаешь все вновь и вновь; хотя война тяжело поразила народы Габсбургской империи, но ее правящие круги, которые проявили больше рассудительности и лучше понимали значение искусства, чем вильгельмовская Германия, сумели все же спасти отдельных одаренных музыкантов.

Но какого черта он, Бертин, не спит и в два часа ночи терзает свой мозг всякими размышлениями! Хотя завтра и воскресенье, но надо спать! А может, подняться, набить трубку и набросать следующую сцену Бьюшевской драмы? Еще что придумал! Безрассудство какое!

Едва Бертин, укутавшись в одеяло, закрыл глаза, как его вновь обступило Кабанье ущелье, вновь возникла картина встречи, крайне неожиданной встречи. Он был в числе команды, возившей, разумеется, по узкоколейке снаряды в Орнское ущелье, и вместо саксонских артиллеристов обнаружил там верхнесилезцев, обслуживавших батареи гаубиц из Брига. И вот полдесятка нестроевиков карабкаются вверх по Кабаньему ущелью под командой цветущего юноши унтер-офицера Зюсмана из саперного депо в Гремили.

В этом ущелье, где протекал ручей, была спрятана огневая позиция. Среди ольхи и ясеня притаились четыре новенькие гаубицы, штабеля снарядов, рельсы. Из блиндажа выходит высокий человек, широкоплечий, без фуражки. Его светлые волосы зачесаны назад.

— Шанц! — кричит Бертин, бросаясь вперед, но тут же останавливается и вытягивается во фронт: — Господин лейтенант!

На лице высокого молодого человека мелькнуло удивление, мгновенно сменившееся выражением сильнейшей радости.

— Ты? — крикнул он. — Возможно ли?

Он схватил Бертина обеими руками, он стиснул его, как в давние времена.

— Бертин! «Натали, Натали уж здесь!»

Унтер-офицер Зюсман, удивленный, отошел в сторону.

Шестиклассники Вернер Бертин и Пауль Хжоущ — правильное написание Chrzaszcz — были и до окончания школы оставались соседями в алфавитном списке класса. Для добродушного и примерного ученика Хжоуща все школьные годы мучением была его фамилия. Каждый новый учитель заставлял его диктовать эту фамилию по буквам, но, не желая усвоить произношение польского слова, без конца повторял вопрос, возможна ли такая разница между написанием и произношением и что означает это слово в переводе на немецкий. А ученики, которые знали польский язык и хотели подладиться к учителю, уверяли, что это немыслимое слово означает и майский жук, и священник. Нелегко было польскому мальчику, происходящему из Верхней Силезии, впрочем, так же как и еврейскому, окончить немецкую школу, ибо ватага подростков пользуется любым преимуществом, чтобы стереть в порошок своих же товарищей, если они выданы им на растерзание. Поэтому с девятого класса Пауль Хжоущ с разрешения начальства звался на немецкий лад — Пауль Шанц. Иногда к насмешникам присоединялся и Бертин; остроумие и бойкий язык невольно вводили его в соблазн. Но в ответ Шанц никогда не расправлялся с ним, несмотря на свое физическое превосходство. Быть может, он чувствовал добродушную нотку в насмешках Бертина, а кроме того, знал, что стоит ему захотеть — и он одним движением правой руки положит тщедушного сына столяра на обе лопатки. В старших классах Бертин шел первым по немецкому языку, а Пауль Шанц неизменно оставался чемпионом класса по бросанию кожаного мяча. (В ту пору в немецких школах не играли еще в футбол. Игра состояла в том, чтобы руками как можно дальше забросить мяч. Высоко ценилось искусство метания: ухватив за ремень тяжелый кожаный шар, нужно было метнуть его над головами противников в самый дальний угол площадки. Когда бросал Пауль Шанц, никто, даже самый храбрый из школьников, не отваживался, подпрыгнув, перехватить мяч; храбрец неизбежно свалился бы наземь, а гимнастическая площадка была укатана шлаком.)

Но что послужило поводом для прозвища Бертина «Натали, Натали уж здесь?» Дело в том, что, когда в классе читали драмы, предварительно распределив роли между учениками, Бертину, к его досаде, всегда доставались роли героинь: Елены в Кернеровской «Зрини», Гедвиги — в «Вильгельме Телле» и, наконец, Натали в «Принце из Гомбурга». Воодушевленный гениальностью этих произведений, юный Бертин декламировал плавно льющиеся ямбы, и, чем больше он распалялся, тем больше веселился класс: прусскому характеру истинный пафос чаще всего представляется смешным. В одном особенно драматическом месте этого замечательного произведения Клейста девятиклассник Бертин поторопился и произнес свою реплику «Натали уж здесь» еще до возгласа, которым несколько вялый чтец главной роли встречает свою возлюбленную. Учитель Фризак, прервав чтение, велел повторить это место, а после урока Бертин, огорченный тем, что его шарахнули с облаков на землю, показал «принцу» и всему классу, как молниеносно следовали бы друг за другом реплики на настоящей сцене. Юные варвары хохотали до слез и, обессиленные, валились на свои парты. Так подняли они на смех священное горение Бертина; прозвище за ним закрепилось.