Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

шимпанзе.

— Элви, взгляни на меня.

Я заставляю себя посмотреть в его глаза.

— Мне она не нужна. Я хочу тебя, я хотел бы быть с тобой.

Внутри меня смущение и путаница. Будь я хорошим человеком, я бы сама толкнула Стэнли в объятия Дороти, потому что она может столько дать ему, все, чего я не могу. Но я не могу отрицать прилив яростной животной радости, которую испытываю при этих словах. «Я хочу тебя».

Он приподнимается, охватывает меня сзади за шею и приближается ко мне.

На этот раз поцелуй более медленный. Более нежный. Я чувствую слабый привкус черешни, он, наверное, ел мармелад в больнице.

Раньше я никогда не понимала притягательности этого действия. Мне всегда казалось противным обмениваться с кем-то слюной, но это не так. Может, потому что это Стэнли.

Я отстраняюсь и облизываю губы.

— Очень мокро, — говорю я, — целоваться.

— Так и задумано. — Его взгляд пробегает по моему лицу. — Хочешь, продолжим?

— Продолжим.

Его губы приближаются к моим. Глаза чуть приоткрываются, и он смотрит на меня сквозь ресницы.

— Закрой глаза, — шепчет он.

Я закрываю и сразу же понимаю зачем. Ощущения сильнее, если не отвлекаться на зрение. В комнате сразу становится намного теплее, у меня кружится голова, я теряю равновесие. Это кажется очень опасным. Я словно иду по натянутому канату над расщелиной, и одно неверное движение сбросит нас обоих в пропасть. Но я не хочу останавливаться. Не могу.

Наконец я отстраняюсь, и он делает небольшой дрожащий вздох. Его глаза медленно открываются — мягкие и расфокусированные.

Он ерзает, и я думаю, что у него заболела рука.

Затем я ощущаю, как что-то твердое упирается в мое бедро.

— Ой, — произношу я.

Он отодвигает свой таз от моего. Его румянец заметен даже в тусклом свете.

— Извини.

Я вспоминаю ту ночь в номере мотеля. То, как ускорилось его дыхание, когда он смотрел на меня. Его нежные, осторожные ласки. Тепло его рук.

Я запускаю руку под одеяло и легонько касаюсь его бедра, его мышцы напрягаются. Я не обдумываю заранее свои слова, слова, которые произношу, они выходят сами собой.

— Можем попробовать еще раз, если хочешь.

— Ты серьезно?

— Да. — Моя рука все еще на его бедре.

Он молчит, не двигается, даже не дышит.

— Стэнли? — кончик его имени приподнимается в вопросительной интонации.

Он медленно и глубоко вдыхает и выдыхает через нос.

— Помнишь, я сказал тебе, что чувствую себя как Франкенштейн? Я не шутил.

После пятидесяти переломов было бы странно, если бы у него не собралась целая коллекция шрамов.

— И.

— Ты не видела меня. Что бы ты ни представляла себе, всё хуже.

— Это всего лишь шрамы.

Он сглатывает слюну, я слышу щелчок в его горле. Он легонько касается моего плеча. Его рука скользит по моему телу, вдоль изгиба талии и ложится мне на бедро нежным, ровным весом. Я чувствую очертания его пальцев даже сквозь плотную ткань своих джинсов. Я жду, затаив дыхание. Часть меня хочет отстраниться, потому что даже теперь простой контакт почти ошеломляет. Волны ощущений проходят сквозь все мое тело, словно вся я состою из оголенных нервов. Инстинктивная боязнь человеческого прикосновения никуда не делась, она сдавливает мне горло. Но есть в этом и удовольствие — мягко пульсирующее тепло.

Затем его рука соскальзывает с меня, оставляя остывающий след на бедре.

— Не думаю, что сейчас подходящее время, — он улыбается, как будто извиняясь.

Я киваю. Но с кровати не ухожу — не хочется.

Постепенно его дыхание успокаивается.

— Элви? — сонно, как будто издалека зовет он.

— Да.

— Когда мы дрались с теми парнями, ты шипела и рычала. И топала ногой.

— Так иногда делают кролики, когда им угрожают.

— А…

Я жду, что он спросит что-то еще, но он просто засыпает, словно этого объяснения ему вполне достаточно.

Спустя несколько минут я лежу неподвижно, прислушиваясь к его дыханию. Он очень близко, и я чувствую его тепло. Я ощущаю все физические симптомы переутомления — сухость глаз, головную боль, тяжесть в конечностях, но мое сознание вовсю бодрствует. Может, это от неудобства нахождения в чужой постели, где я лежу на непривычном белье и чувствую его запах на подушке. Я поворачиваюсь к ней лицом и глубоко вдыхаю, задерживая воздух в легких. Его частицы смешиваются с моими.

Через некоторое время у меня начинает тянуть мочевой пузырь. Я осторожно соскальзываю с кровати. Стэнли меняет положение и бормочет что-то бессвязное, но не просыпается. Лунный свет просачивается сквозь шторы, освещая мне путь, пока я на цыпочках выбираюсь из комнаты и иду по коридору.

Выйдя из ванной, я дохожу до закрытой двери и останавливаюсь перед ней. Это просто гостевая комната, сказал Стэнли.

Я толкаю дверь, она со скрипом открывается, и я заглядываю вовнутрь.

Стены, занавески и покрывала усеяны узором с розовыми розами. На комоде лежит несколько цепочек. Щетка для волос. Дезодорант. В приоткрытом шкафу видна блузка в цветочек. А в застекленном шкафу неисчислимыми рядами стоят фарфоровые фигурки — детей, щенков, котят, птичек, все уставились на меня своими непропорционально большими, неподвижными глазами.

Я делаю несколько шагов и касаюсь подушки. На пальцах остается слой пыли. На прикроватном столике стоит фотография, на ней — блондинка и с ней маленький светленький мальчик лет пяти-шести в синем поло улыбается на камеру. Стэнли с мамой.

Ее комната. Ее вещи, оставленные здесь без изменений.

За окном облако наплывает на лунный диск, и тени смещаются. На мгновение кажется, что по покрывалу на кровати проходит рябь, словно в комнате дует ветерок, и волоски на моей шее встают дыбом. Я выхожу, аккуратно закрывая за собой дверь, затем залезаю к Стэнли в кровать и сворачиваюсь клубочком рядом с ним.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Ты сегодня, кажется, в хорошем настроении, — замечает доктор Бернхардт.

Я сижу напротив него у себя в гостиной. Сегодня у него с собой планшет с бумагами и толстая папка.

— Я в хорошем настроении.

Его брови взлетают едва ли не до линии редеющих волос.

— Не помню, когда ты в последний раз говорила это.

Я пожимаю плечами: это правда. Прошло больше недели с той ночи со Стэнли, и все это время я чувствовала себя очень легко — почти в эйфории. Но я не хотела об этом сообщать доктору Бернхардту. После нашего разговора у подъезда, когда он предупредил меня, что я становлюсь созависимой, Стэнли — это последняя тема, которую я хочу с ним обсуждать.

— Что у вас в папке, — спрашиваю я.

— Ах, — он залезает в планшет и