Конунг. Изгои - Коре Холт

— Пусть черт уговаривает тебя! — Я опять презрительно смеюсь. — Ты тут сгниешь от своей брюзгливости, и скальды воспоют тебя.

Неужели ты не понимаешь, что однажды они сочинят висы про твоего сына? Не про тебя самого, ты слишком мрачен для этого, но если однажды ты подобреешь и в это время тебе подвернется женщина, которую ты наградишь ребенком, у тебя может родиться сын. И скальды сочинят висы о сыне Йона Брюзги из Сальтнеса. Нелегкой будет его жизнь. Но сын такого человека, как ты, и не заслуживает лучшей участи.

Он возражает. Машет руками и пытается что-то объяснить, повторяет то, что уже сказал. Я не слушаю его. Отодвигаю в сторону. Уже светлеет. Времени уже не осталось. Я говорю:

— Мне пора. Но позволь сказать тебе, — теперь я кричу, — что можешь киснуть себе на здоровье, ты нам не нужен, ни ты, ни твои люди, лучше умереть, захлебнувшись собственной кровью, чем жить рядом с таким, как ты. Покойной ночи!

Он протягивает руку.

Но тут входит фру Гудрун, его высокочтимая старая мать.

— Ты не продал себя? — спрашивает она.

— Нет, — отвечает он и становится еще более кислым, чем был.

***

Больше я ничего не могу сделать, я говорю, что ухожу и никогда сюда не вернусь:

— Со мной здесь обошлись несправедливо. Я не благодарю за то, чего не получил. Не помню, чтобы я что-нибудь получил здесь. Но, — говорю я, — одно я забыл передать тебе, Йон. Конунг сказал: После того, как мы возьмем Нидарос, Йон будет три ночи делить со мной мое ложе.

Я делаю шаг к двери, они как будто сдаются, Йон и его мать. Я говорю:

— Время не терпит. Идешь или нет? Я мог бы обещать, что ты будешь сюсломанном [4] в Упплёнде, у меня есть на то полномочия. Но срать я хотел на такого брюзгу, как ты! Я должен только передать тебе слова конунга. Три ночи ты будешь делить с конунгом его ложе. Он сам отведет тебя в свою опочивальню. На глазах у всех.

Фру Гудрун выдыхает у меня за спиной:

— Четыре ночи…

— Нет, — говорю я. — Три.

Йон говорит:

— Четыре ночи или я не иду. Ясно?

— Нет, — отвечаю я, — три. И смотри, как бы их не стало только две, жирный мерин! — кричу я в лицо этому худощавому человеку. — Ладно, четыре, черт бы тебя подрал! А теперь идем!

Он идет. Но сперва делает то, что заставляет меня почувствовать к нему нежность: прежде чем уйти на битву, он подходит к своей старой матери и обнимает ее.

Летняя ночь светла, к Йону возвращается его рассудительность и он произносит слова, которые могут все перечеркнуть:

— Прежде чем мы снимемся с места, все воины должны узнать об обещании конунга.

Мы идем, и его воины следуют за нами.

***

Конунг радуется нам, но Йон уже опять недоволен. Он говорит:

— Мне неприятно видеть конунга, который нарушил данное мне обещание. Поэтому обещание, которые ты передал мне через Аудуна, должно стать известно всем уже нынче ночью. Это моя цена. Ты должен сам обойти всех, ты должен заплатить эту цену.

Но конунгу не пристало платить такую цену в ночь перед сражением. Он не может ползать по холмам и полям от одной группы воинов к другой и говорить: Если мы захватим Нидарос, этот Йон из Сальтнеса будет четыре ночи делить со мной мое ложе. Конунг вынужден отказаться. Тогда Йон отказывается идти с нами и хочет увести своих воинов.

И тут приходят все, один за другим, и уговаривают его. Приходит Сигурд, Йон шипит на него, и Сигурд уходит. Приходит Вильяльм, третий брат, ни у кого в нашем войске нет на руках столько крови, как у него. Йон шипит на него, и Вильяльм уходит.

Потом его пробует уговорить мой добрый отец Эйнар Мудрый и мой любимый друг монах Бернард. Бесполезно. Приходит Симон. Он исполнен злобы, его, наверное, даже радует такой поворот дела. Он говорит:

— Аудун как близкий друг конунга обойдет всех и расскажет о соглашении, к которому пришли нынче конунг и Йон. Ближайший друг Йона будет сопровождать его как свидетель.

— Мой близкий друг — это я сам, — говорит Йон.

И мы ползем по вереску и по траве от одной группы воинов к другой, они лежат в укрытии и ждут. Мы уже насквозь мокрые от росы, время не терпит, надо соблюдать тишину, но обещание, данное конунгом, должно быть доведено до сведения каждого воина.

Сразу после этого люди Йона садятся в плоскодонки и первыми переправляются через устье Гауль.

Потом переправляемся и мы, все быстро высаживаются на берег. По дороге к Нидаросу мы видим, как начинают дымить сигнальные костры: нас ждут.

Но одна новость доставила мне радость в тот день: оба брата из усадьбы Фрёйланд у подножья Лифьялль, Торбьёрн и Коре, остались живы и снова присоединились к нам. Им удалось украсть лошадь и найти нас. Сейчас они в войске вместе со всеми.

Вернулся и Бальдр, мой пес, и тоже идет с нами к городу конунга Олава Святого.

***

На склоне с южной стороны дороги, что ведет к городу, мы строим свое войско. У нас за спиной низкий склон, поросший редкими соснами и березами. Вдоль дороги тянется плетень, на расстоянии двух выстрелов из лука от нас с вершины холма сбегает ручей. По его руслу растет низкий густой кустарник. В легкой сетке дождя нам виден город. Дорога туда идет мимо многих усадеб, время от времени она вдруг исчезает из виду. Наше войско состоит из двух сотен воинов. Все, кроме двоих, вооружены. Безоружными идут мой добрый отец Эйнар Мудрый и монах Бернард.

Перед нами стоит войско ярла, шесть сотен человек, а может, и больше. Между нами расстояние в три или четыре полета стрелы. Мы еще не знаем, в Нидаросе ли сам конунг Магнус и его отец ярл Эрлинг и сами ли они поведут в сражение своих людей. Как бы там ни было, предводитель у них умелый: он разделил войско на две части и одной велел спрятаться за плетнем. Однако наши лазутчики проведали об этом. Это разделение вражеского войска опасно для нас. У наших недругов достаточно воинов, чтобы часть из них удержать, а потом бросить в сражение в самое неподходящее для нас время.

День только начался. Конунг сказал:

— Мы нападем в час пополуденной мессы.

Он держался спокойно и с большим достоинством, я никогда не видел, чтобы он был так полон бурлящей, горячей силы. Он тоже хотел разделить наше войско на две части, но сказал об этом после того, как обсудил свое намерение с самыми близкими ему людьми. Воинам, у которых были самострелы, велели повесить их за спины, чтобы враг, увидев их, не мог понять, вооружены ли наши люди обычными луками или самострелами. Потом наши лучники должны были подняться по дороге, что шла слева, и построиться в боевой порядок на вершине холма так, чтобы оказаться выше противника на расстоянии двух полетов стрелы. Рожечнику Рэйольву из Рэ было велено идти вместе с ними.