Ангелочек. Дыхание утренней зари - Мари-Бернадетт Дюпюи

Клеманс, женщина благочестивая и увлеченная богословием, задумчиво посмотрела на деверя, а потом произнесла ласково:

– Вам нечего терять. Франсин не так уж неправа. Временами эта мысль посещала и меня.

Макэр, кучер Лезажей, вышел из конюшни. Они тут же замолчали, поскольку оба предпочитали не разговаривать при прислуге, жадно ловившей каждое господское слово. Кучер взял коня под уздцы и повел его по центральной аллее ко входу в дом. Там Гильема уже ждала инвалидная коляска.

«Господи, как я хочу снова ходить, бегать, обрести прежнюю силу! – думал он. – Если Ты даруешь мне эту милость, я буду благодарить Тебя до последнего вздоха!»

* * *

Было восемь часов вечера. Над долиной реки Сала разразилась гроза. Раскаты грома и вспышки молний наводили на мысль о конце света. В детской няня Ортанс успокаивала трех напуганных шумом малышей.

– Добрый Господь чуть-чуть сердится, – повторяла она на все лады. – Помолимся, и все обойдется!

На первом этаже, в столовой, отделенной от гостиной широкими застекленными дверями, собралась вся семья. Судья Пенсон отказался остаться на ужин, как ни пыталась Леонора его удержать. Клеманс сидела напротив супруга, Жака-Поля Лезажа, которого в семейном кругу называли первым именем. Визави Леоноры был Гильем, а хозяин дома восседал во главе стола.

Сюзанна и Николь подали тушенное с овощами мясо и белый рис в качестве гарнира.

– Что может быть лучше! – промолвил Оноре. – Вкусное мясо даже простое кушанье сделает деликатесом! Гильем, хочешь мозговую косточку? Ты нуждаешься в питательной пище, мой сын!

– Спасибо, отец, возьмите лучше ее себе. Я знаю, что вы их любите.

После этого короткого диалога последовало продолжительное молчание. Словно принесенное грозой, напряжение висело в воздухе, казавшемся наэлектризованным. Жак Лезаж, молчаливый мужчина, занятый исключительно собственными делами и управлением усадьбой, тщательно пережевывал каждый кусочек, хотя ему и хотелось поскорее оказаться в спокойной атмосфере супружеской спальни. Клеманс не отводила глаз от тарелки. Она опасалась, что буря может разразиться и за столом.

И не ошиблась. Гильем, который сел за стол донельзя раздраженным, вдруг оттолкнул тарелку с большим куском говядины и блестящими от жира кусочками тушенных в бульоне моркови и репы.

– Я не голоден, – объявил он. – И вообще, на моем месте должен был сидеть Пенсон и есть мою порцию. Что ты на это скажешь, Леонора?

– Скажу, что ты несешь околесицу! – ответила жена.

– Твоя жена права, Гильем. Довольно! – громыхнул Оноре. – Господи, неужели в этом доме нельзя и поесть спокойно? К чему полоскать свое грязное белье за семейным столом?

В гневе он оттолкнул и свою тарелку, вытер губы полотняной салфеткой и встал.

– Сюзанна, я иду к себе в спальню. В девять принесете мне травяной чай, да проследите, чтобы он был не очень сладкий – мой сын принуждает меня соблюдать диету!

– Конечно, мсье! Я принесу вам и десерт, – пробормотала служанка, смущенная тем, что стала свидетельницей этого инцидента.

Оноре ее не услышал. Он уже вышел в вестибюль. Клеманс с мужем обменялись многозначительными взглядами.

– Отец прав: жить в доме стало невозможно! – заявил Жак. – В будущем году мы с Клеманс переберемся в большой дом, тот, что поближе к нашим фермам. Конечно, его придется отремонтировать, но зато там мы сможем жить спокойно. Как говорится, лучше каморка, да своя, чем чужой дворец.

– Это плохая идея, Жак, – резким тоном проговорил Гильем. – Этим ты расстроишь отца, а я останусь наедине с моей драгоценной супругой, а вернее, у нее в когтях.

– Если у вас не будет зрителей, вы, может статься, перестанете ссориться, – возразил его брат. – Правила приличия еще никто не отменял! Особенно это касается вас, Леонора. Вы навязываете нам общество судьи слишком часто. Я считал Альфреда другом, но это в прошлом.

– Я заслужила небольшое утешение, – охрипшим от волнения голосом ответила Леонора. – Думаю, вам известно, Жак, что я утратила любовь супруга по вине Анжелины Лубе… ах, простите, мадам де Беснак, это рыжеволосой красавицы с глазами сиреневого цвета. Наш брак перестал существовать, стоило Гильему снова ее увидеть. Я не идиотка и знаю, что даже в инвалидности его виновата она! Завсегдатаи таверны видели, как он бежал за ней по мостовой и попал под дилижанс. В тот день у них было свидание. И это правда! Клеманс может подтвердить, потому что именно она это свидание устроила!

Еще будучи подростком, Жак привык, что родители на все лады поносят семейство Лубе – и Адриену, которая, по их мнению, как повитуха ни на что не годилась, и сапожника Огюстена, ее скромного, необразованного супруга. Последние два года ему пришлось слушать стенания невестки, жаловавшейся на увлечение своего супруга Анжелиной. Возражать ему и в голову не приходило, но то, что в этой связи упомянули имя его собственной жены, Жаку не понравилось.

– Неужели это правда, Клеманс? – спросил он сердито. – Ты вмешалась в эту историю? Неужели ты устраивала встречи моего брата и этой повитухи?

– Я только передала Анжелине, что Гильем хочет с ней встретиться. Леонора, как всегда, преувеличивает. А на ее месте, кстати, я бы вспомнила, как она рожала маленького Эжена, – как повитуха Лубе ей помогала, как она была терпелива и какие ценные советы дала.

– Я об этом не забыла, но ведь вы еще не все знаете…

– Замолчи! – прикрикнул на жену Гильем, сопровождая слова убийственным взглядом.

Ему совершенно не хотелось, чтобы Жак узнал правду о маленьком Анри де Беснаке. В этот миг он так сильно ненавидел Леонору, что во рту явственно проступил вкус желчи. Как, как он мог убедить себя, что любит эту женщину, как мог поклясться перед Богом, что проживет с ней остаток своих дней?

– Мне следовало бы прогнать тебя, отправить к любовнику, – холодно сказал он. – Благодари небо, Леонора, что ты родила мне двух сыновей, которых я люблю, и хочу видеть, как они растут. Я не лишу их матери, пока нет, потому что они еще очень маленькие. Но предупреждаю тебя: перестань злословить об Анжелине! Оставь наконец ее в покое!

Притаившись в коридоре, ведущем в подсобные помещения, Сюзанна, Франсин и Николь ловили каждое слово этого разговора. В душе сиделки крепла надежда, что Гильем и Леонора все-таки разведутся и она еще многие годы будет опекать своего «милого страдальца», как его называла про себя эта женщина с чувствительным сердцем.

Что касается Николь, то на нее это сведение счетов не произвело впечатления.

– Правда на стороне мадам Леоноры, – сказала она. – Если бы вы только знали то, что знаю я …

Два умоляющих взгляда обратились к ней, но молодая женщина только покачала головой: