Тело черное, белое, красное - Наталия Вико

Страсть, облаченная в наглухо застегнутые одежды благопристойности… Что может привлекать женщину сильнее? Но было ли все это на самом деле? Может, это был лишь сон? Плод воображения?"

17

После смерти Ленина и признания Францией Советской России в здании посольства на Рю де Гренелль сменился хозяин. Маклаков вместе со своей незамужней сестрой, Марией Алексеевной, и старой служанкой-француженкой был вынужден переехать в собственную квартиру на улицу Пэги, в двух шагах от бульвара Монпарнас. Ирина зашла к ним однажды, узнав, что там будет Шаляпин, чтобы поздравить певца после блистательного выступления.

Федор Иванович с царственным величием принимал поздравления и с удовольствием выслушивал хвалебные отзывы. Он приветливо оглядел подошедшую Ирину:

– О, я вижу, милый львеныш превратился в прекрасную львицу!

Она вздрогнула, мгновенно ощутив, будто в сердце вонзили раскаленную иглу. Ей даже показалось, что в воздухе запахло паленым. Услышать здесь, сейчас это ласковое "львеныш" было неожиданно и больно. Так называл ее Ники. Нервно улыбнувшись, она потерла ладонью шею, которую сдавило невидимой петлей. Федор Иванович хоть и балагурил весь вечер, чувствовалось, очень изменился и душевной близости с людьми из прежней жизни не ощущает. Ирине показалось, что его душа словно покрылась патиной, предохраняющей ее от ненужных волнений и потрясений. Она подумала, что, наверное, многие ее соотечественники, покинувшие родину, оставили на русской земле лучшие частицы своей души… Подобно тому, как яркая краска, растворенная в большом количестве воды, приобретает оттенок весьма неопределенный и мутный, так многие из знаменитых русских эмигрантов теряли свою яркость, лишившись России. Причем не обязательно это была яркость таланта. Чаще – яркость человеческой личности. Эмигранты словно оказались под огромным увеличительным стеклом, обнаружившим неожиданные и порой не самые лучшие особенности души прежних российских кумиров.

Шаляпин все-таки уделил Ирине в тот вечер немного внимания. Уже собираясь уходить, она зашла в кабинет Маклакова, чтобы взглянуть на висевшую там очень неплохую копию " Моны Лизы" работы неизвестного художника. Облик этой женщины, ее таинственная полуулыбка манили и волновали одновременно. Шаги по коридору отвлекли Ирину. Она нехотя повернула голову в сторону двери. На пороге кабинета стоял Шаляпин:

– Вы, Ирина Сергеевна, будто обижены на меня…

Она молча смотрела на него.

– Разрешите? – Шаляпин перешагнул порог кабинета.

– Вы так спрашиваете, Федор Иванович, будто это – мой дом, а я – такая же гостья, как и вы, – усмехнулась она.

– Вы, Ирина Сергеевна, – Шаляпин сделал шаг в ее сторону, в его глазах мелькнуло что-то знакомое из той – прежней жизни, – относитесь к тому редкостному типу женщин, которые заполняют собой любое пространство, где бы они ни находились. Это может быть комнатушка, дом, берег океана или звездное небо. Есть вы… а все остальное – просто в придачу. Извините за высокопарность слога. – Он повернулся к картине. – Пытаетесь разгадать тайну Джоконды? Боюсь, это невозможно.

– Отчего же, Федор Иванович? Мне кажется… – Она задумалась.

– Ну-ну, чего же вы замолчали?

– Все пытаются разгадать тайну ее улыбки, как улыбки женщины, а ведь ее улыбка – это улыбка самой тайны. И она смотрит на нас всех и смеется, потому что знает – улыбка тайны непостижима. – Шаляпин слушал, слегка наклонив голову набок. – Это как ваш голос, – продолжила Ирина. – Вы, наверное, тоже посмеиваетесь, когда кто-либо пытается разгадать его тайну. Вот и сегодня ваш голос был настолько пластичен, а страсть, с которой вы пели, настолько горяча, что вы, как тот кузнец Вакула, на глазах у слушателей создавали чудо, которому нет цены. И – как вы только что сказали – извините за высокопарность.

Шаляпин улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Вы, я слышал, теперь – графиня? А помните наш давнишний разговор? Вы еще восклицали: " Месть?! Да как он мог, этот Монте-Кристо, да как это можно?"

– А вы сказали, – она поднесла пальцы к внезапно похолодевшему лбу, – что никогда нельзя произносить этой фразы, потому что меня непременно поставят в те же условия, и я сама дам себе ответ – как это можно… Мстить… – Ее голос дрогнул. – Но, как видите, я все еще не Монте-Кристо…

– Но уже графиня… – Шаляпин усмехнулся. – Как я вам и предрекал. Правда, граф, прежде чем получил основания менять чужие судьбы, посидел в тюрьме, имея возможность хорошенько осмыслить собственный пройденный путь. А вы…

– …тоже успела посидеть… – тихо проговорила Ирина и потерла ладонью шею. – И тоже осмыслила…

Шаляпин обернулся на голоса, раздавшиеся из коридора.

– Иду, иду! – крикнул он, повернув голову в сторону двери. – Так что вы сказали насчет тюрьмы?

– Пошутила. Вы же знаете, я большая шутница.

– Ну, Ирина Сергеевна, даст Бог, свидимся еще…

Шаляпин, торопливо поцеловав ей руку, исчез за дверью.

. "Да… Федор Иванович очень изменился…" – с горечью подумала она, провожая певца взглядом, словно переворачивая еще одну страницу книги, имя которой – прошлое.

* * *

– Дорогая! – В глазах Николя промелькнули лукавые искорки. – Мы приглашены на прием в ваше посольство. Учитывая, что ты все время говоришь, что не желаешь общаться с этими… – Николя запнулся, подбирая слово, – советскими русскими, мы должны отказаться?

– Безусловно. Я никуда не пойду. Под страхом расстрела.

– Я знал, – улыбнулся Николя, – поэтому и подтвердил наш приход. Тем более что на приеме точно будет господин Куприн, – рассмеялся он, положив руку на плечо вспыхнувшей Ирины.

* * *

Дождь прекратился, и Ирина, выйдя из такси, с удовольствием прошлась до кафе Сен-Бенуа на бульваре Сен-Жермен. В воздухе пахло печеными каштанами и тлеющими углями в жаровнях. Сидя за столиком, она пила кофе с круассаном, наблюдая, как неподалеку девчушка лет двенадцати весело играет с белой кошечкой, приманивая ее хрустящей бумажкой, привязанной к нитке. Девочка напомнила ей Леночку Трояновскую, с которой они познакомились как раз в таком возрасте. У Леночки тоже был котенок, который как-то, разыгравшись, больно оцарапал руку Ирине. Может быть, именно поэтому у нее возникла неприязнь к обидчивым и независимым существам… Ох, Леночка, Леночка… Ее смерть чуть более двух лет назад оборвала последнюю живую ниточку, связывающую Ирину с прежней жизнью. Они вместе бежали из Петрограда на юг России, выжили в гражданской войне, затем перед самым приходом красных, пытаясь выбраться из Севастополя, потерялись на переполненном причале и через год встретились в Париже, где Леночка уже сумела снять небольшую комнату на улице Жака Оффенбаха в квартале Пасси, облюбованном русскими эмигрантами. Вскоре она же нашла работу посудомойки в кафе и с большой радостью принялась за нее, настаивая, чтобы Ирина не торопилась и подобрала себе что-нибудь приличное, благо денег на жилье и еду теперь хватало. Ирина как раз завершала переговоры с одним из недавно созданных модельных домов, куда ее будто бы могли через некоторое время взять манекенщицей, когда Леночка вдруг слегла с высокой температурой. В течение двух недель она металась в бреду, задыхалась от кашля и буквально таяла на глазах. Ирина была вынуждена пойти работать в кафе на ее место, которое никак нельзя было потерять.

Леночка тихо умерла ночью, натянув на себя одеяло, чтобы не разбудить подругу…

– Мари! Пора обедать! – раздался из окна дома напротив громкий женский голос. – Да оставь ты эту приблудную кошку. Быстро домой!

Девочка, вздохнув, быстро провела рукой по пушистой шерстке и, несколько раз обернувшись, грустно побрела домой. Кошка, проводив ее до самых дверей, вернулась и, подойдя к Ирине, стала мурлыкая, тереться об ее ногу. "Ну, иди ко мне, приблудная ты моя! – посадив кошечку себе на колени, она посмотрела на часы. – Что-то Анри запаздывает. Видно, снова не может оторваться от своих записей".

Знакомство и общение с Анри Манго стало настоящим подарком судьбы. Это был удивительный человек. В молодости он приехал в Россию в качестве представителя парфюмерной фабрики, однако вскоре влюбился, женился на русской, остался в Петербурге и обрусел. Когда началась мировая война, он вернулся на родину и после войны занялся переводами. Он был уникальным переводчиком. На поиски французского эквивалента русского слова он мог тратить недели, беседуя с учеными и бродягами, составляя нескольку десятков различных вариантов перевода и выбирая из них наиболее точный.

Русский язык Анри знал в совершенстве, но, как ему казалось, не всегда чувствовал тонкости и нюансы. Собственно, они с Ириной и познакомились именно из-за его дотошности – ей позвонили и попросили проконсультировать господина Манго. "Посмотрите, мне хотелось бы знать ваше мнение", – уже с порога попросил Анри и, усевшись за стол, разложил свои записи, сделанные мелким аккуратным почерком. "Вот здесь, например… Куприн пишет, что герой его "совсем потерял голову". Если он потерял голову именно совсем, то есть окончательно, это один вопрос, а если он потерял голову не насовсем, то есть временно, и вскоре, увидев, что объект его обожания вовсе не достоин этой потери, вернул свою голову на место, это, как вы понимаете, совсем другой вопрос… Или вот еще, взгляните… "Смотришь, бывало, в трамвае примостился в уголку утлый преждевременный старичок…" Вот этот самый "утлый преждевременный"? Прежде, чем показывать свой вариант перевода Куприну, я бы хотел уточнить…" – и он погружался в свои записи. Возможно, именно из-за трепетного отношения Анри к русскому языку, уникального профессионализма и ответственности родились изумительные переводы книг Достоевского, Куприна и Толстого. Консультируя Анри, Ирина была горда, что имеет к этой работе какое-то отношение.