Романтические эссе - Александр Лурия

Я пытаюсь разобраться снова — и… то же самое!.. Я подошел к одной двери и посмотрел на вывеску. На вывеске что-то написано, но опять не по-русски. Я смотрю на вывеску, и мне кажется, что это не иначе, как уборная. Но я уже подхожу к другой комнате и опять смотрю на вывеску. И она мне опять кажется такой же непонятной, иностранной. Я долго рассматривал эти две вывески, очевидно предназначенные для двух уборных — женской и мужской, как мне говорили. Но как же понять, которая из уборных мужская, а которая женская».

Вот он идет к глазному врачу. Он должен проверить остроту зрения, и вдруг — снова то же самое, снова это удивительное открытие: он не знает букв, он стал неграмотным!

«Глазной врач посадил меня на стул, включил электрическую лампочку и просил меня смотреть на табличку, на которой были нарисованы буквы разных размеров. Врач взял указку и показывает на букву, сначала на среднюю. А я вижу какую-то букву, но не знаю совсем, что это за буква, и молчу. Я снова молчу, потому что не знаю и этой буквы. Врач-женщина начинает нервничать: «Что же вы молчите?» Наконец я вспомнил что-то и говорю: «Не знаю!» Врач в гневе, но удивлена, как мне показалось: «Неужели вы до сих пор неграмотны?»

Любая буква для меня кажется незнакомой, иностранной, когда я просто смотрю на нее, на ту, на другую. Но когда я начинал напрягать память свою на данную букву и начну пересчитывать вслух алфавит, я обязательно уже вспомню букву, как она произносится».

Ему читают газету. Как хорошо ее слушать! Он снова включается в жизнь.

Он берет газету, хочет сам взглянуть на нее.

«Но что это такое? Мне буквы показались иностранными, и я подумал, что эта газета напечатана не по-русски. Я посмотрел на заголовок газеты. Он был большой, и мне показалось, что эта знакомая газета, но почему она не по-русски написана? Может, это газета написана на языке какой-нибудь одной из наших республик СССР… Но командир читает ее вслух и по-русски. Странно. Я останавливаю чтеца и спрашиваю его: «Это… как ее… газета наша… по-русски?» Товарищ засмеялся, но не очень громко, потому что он видит разбитую и забинтованную голову, и начал отвечать: «Ну, конечно, это наша газета «Правда», неужели ты не видишь, что она очень даже по-русски написана». Я еще раз посмотрел на заголовок, но прочесть не смог названия газеты, хотя я видел несколько крупных букв, и мне даже показалось, что эти буквы похожи на газету «Правда», но почему же я не прочту этого названия, даже если оно крупное?

…И я думаю: «А все-таки, наверное, я все еще сплю, и все это мне снится во сне» — так решил я для своего успокоения. Неужели и вправду я не умею читать теперь? Нет, не может этого быть.

Я вдруг привстал и взглянул на газету, увидел в газете портрет Ильича, сразу узнал его, обрадовался знакомому лицу! Но вот печатных букв, даже самых крупных букв «Правда», я никак не мог узнать и прочесть. Странно что-то.

До меня тогда никак не могло дойти, что от ранения головы я могу очутиться неграмотным и глупым.

Неужто я не могу теперь считать, не могу прочесть даже своих русских слов, хотя бы слова «Ленин» и «Правда»? Странно как-то, смешно».

Он озадачен, растерян. Что же с ним?! Ведь этого не может быть. Ведь только недавно он был студентом, сдавал экзамены, зачитывался книгами, он был командиром, он сам вел работу с бойцами. Что же это?!

«И вдруг я опять, когда стал взрослым, забыл все буквы и не могу их запомнить заново. Я смотрел на новую учительницу и без конца глуповато улыбался. Я не верил сам себе, что я вдруг стал неграмотным, что я забыл все буквы. Ведь так не бывает. Ведь я же учился, ведь я много знал и вдруг ничего не знаю. Я начал верить, что это я вижу сон… страшный сон!

А как это тяжело лишиться возможности читать, когда каждый человек в результате чтения узнает многое, многое и начинает представлять себе окружающий нас мир в более простом и понятном свете, и видеть всё то, чего никогда не мог видеть, ощущать, понимать. Научиться читать книги и читать их — это значит владеть чудом волшебным, и этого чуда лишен теперь я…

И это страшное бедствие для моего сознания… да, я лишен чуда чтения, и это страшное горе». Нет, так быть не должно! Ему надо снова учиться. Как странно: надо снова учиться, чтобы стать грамотным. И учение начинается.

За учебу!

Ему дан преподаватель, логопед, специально подготовленный, чтобы восстанавливать речь больных, таких, как он, больных, у которых ранение разрушило их прежние знания. Он будет учиться!

«Неужели это правда, что я снова учу букварь, который я когда-то в детстве учил? Быть не может!.. Это сон мне снится, я скоро проснусь ото сна! Только странно, почему так долго не просыпаюсь? Странным все это мне кажется. Неужели и вправду я так ранен, что стал снова неграмотным? А на другой день я уже скромно сидел за столом рядом с учительницей. Перед нами лежал русский букварь, а учительница показывала на буквы, а я смотрел на буквы и глупо улыбался… Ну как же, я вижу ту или эту букву, но не знаю, что это за буквы. Я же учился, знал их, знал буквы не только русские, но и немецкие и английские, а тут вдруг я не знаю ни одной русской буквы, не только что иностранные! Не может этого быть, это я вижу сон, не иначе! И я глупо улыбаюсь, и эта глупая полуулыбка не сходила с лица моего в течение многих и многих лет.

Но противоречивые мысли меня тревожили: а вдруг это не сон, а действительность, что тогда? Тогда надо мне быстрее научиться говорить, читать, писать и стать снова таким же, каким был до войны, каким был до этого последнего ранения».

И вот — начинаются уроки. Они трудные, ведь ему приходится начинать всё с самого начала. И какой это адский труд!

«О. П., показывая в букваре на букву М, спрашивает меня: «Лева, как называется эта буква»? Полуулыбка почти сходит с моего лица, так как мне надо отвечать учителю. Я уже запомнил за три урока буквы М и А, а вот вспомнить букву М, сразу назвать ее я почему-то не мог. Я пробую что-то вспомнить, но голова словно пустая, словно нет в ней ничего…»

Дело двигается очень медленно, каждый шаг требует все новых усилий. И ему приходилось находить все новые способы осмысливать буквы, запоминать их.

Так, например, буква З связана с моей фамилией — Засецкий; буква Ж — «Женя», так зовут мою родную сестру, буква Ш — «Шура», так звали родного брата. Это я, конечно, делаю с одобрения учительницы, так как она замечает, что от этого у нас с ней успехи пошли гораздо лучше. Но некоторые буквы никак мне не удается запомнить, так как не находится подходящих слов. Вот я придумаю слово, а оно через минуту забудется, хоть убейся. Особенно я долго не мог запомнить три буквы: С, К, М. Но позднее я вспомнил про слово «кровь», которое я частенько вспоминаю и не могу забывать его. Я обратил на это внимание, и вскоре буква К, связанная со словом «кровь», стала регулярно появляться в моей памяти. А. вслед за словом «кровь» я таким же образом запомнил слово «сон», которое я часто вспоминаю, когда ложусь спать, а спать приходится ежедневно ложиться, и вот эту букву С, которую я до этого никак не мог запомнить, после этого слова «сон» стал регулярно вспоминать. А вслед за словом «сон» я начал вспоминать для буквы Т какое-нибудь подходящее слово, и вдруг я вспомнил про слово «Тамара», т. е. имя моей родной сестры.

…Так я и двигался, опираясь на укрепительное слово, чтобы ее запомнить. Но я ее помню минуту, другую, а потом ее ни за что не вспомню!

Но все же количество запомнившихся букв увеличивалось от пройденных занятий — все больше и больше. Вот я уже запомнил букву Л, от слова «Ленин», букву Ц — от слова «царь», букву Ж — от слова «Женя», букву Ш — от слова «Шура». Учительница сказала, чтобы я запомнил букву К от слова «кошка», букву С — от слова «стол» и букву Т — от слова «том».

Скоро он сделал еще одно открытие, на этот раз давшее ему новое облегчение.

Оказывается, он мог вспомнить букву другим путем; для этого ему нужно было только перебрать буквы по порядку так, как он заучивал их в детстве, перечисляя алфавит, опираясь на какой-то устный, двигательный навык, не пытаясь сразу найти ее зрительное изображение! Этот путь оставался для него открытым, такое припоминание букв было полностью сохранным! Ведь осколок, разрушивший зрительно-пространственные отделы коры, пощадил речедвигательные системы. И он пошел этим путем.

«Букв теперь стало много, я их запоминал с различными словами, а вот когда нужно вспомнить очертания буквы и зацепку к слову, то я долго вынужден был ожидать какого-то срока времени, чтобы, наконец, показать О. П. букву К. Я вдруг, припомнив букву А, начинаю перебирать по алфавиту вслух: «А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И, К… К!» — громко говорю я, показывая в алфавите букву К.

Через несколько месяцев я запомнил все буквы от А до Я, но зато сразу вспомнить ту или иную букву я не мог. Когда учительница скажет: «Покажи мне букву К», я сначала подумаю, подумаю, наконец, начинаю перебирать вслух алфавит по очереди: «А, Б, В, Г, Д, Е, Ж, 3, И… К!» — говорю я ей и показываю в алфавите букву К. А очередность алфавита по слуху я почему-то хорошо знал и помнил без запинки!»