Тамплиеры. Книга 1. Рыцарь Феникса - Юрий Сазонов

Недавний шторм задержал торговца и попортил товар — кое-кого пришлось выкинуть за борт. Капитан, стоявший у рулевого весла, хмурился и сердито накручивал бороду на палец. Погруженный в невеселые думы о своих потерях и убытках, он не сразу услышал крик матроса, сидевшего в «гнезде». Тот махал руками и указывал на близкий берег.

Капитан обернулся. Скалы здесь переходили в узкую полоску пляжа. По пляжу ковылял какой-то человек. Он шел, пошатываясь, и, пока капитан смотрел, успел уже по пояс погрузиться в воду. Человек явно направлялся к кораблю — и, похоже, его не слишком заботило, заметили его с судна или нет. Муххамад Бин Кадиф улыбнулся. Аллах сегодня был милостив. Конечно, один не заменит троих, отданных на прокорм шторму — и все же один, несомненно, лучше, чем ничего. Алжирец не был силен в науках, но такой арифметикой владел прекрасно.

— Спускайте шлюпку! — взревел он. — Шевелитесь, шлюхины дети, пока этот глупец не потонул. Аллах, мудрый и милосердный, послал нас, чтобы спасти его от ужасной участи.

Матросы отворачивались, пряча ухмылки. Они отлично знали, что участь, которую их капитан уготовил незнакомцу, была ничуть не менее ужасной — однако с волей Аллаха спорить негоже.

С мачты раздался новый крик:

— Корабль! Корабль слева по борту.

Бин Кадиф обернулся и выругался. Похоже, настроение у Аллаха сегодня выдалось переменчивое. Их действительно быстро настигал какой-то корабль — пока лишь белая точка, ярко горевшая на синей глади. Казалось, в Срединное море заплыл гость из северных широт, ледяной айсберг. Однако острый взгляд алжирца различил три мачты. Паруса были спущены, да и какой парус при полном безветрии? И все же судно приближалось с большой скоростью.

Капитан оглянулся на барахтающегося в волнах человека, затем снова на чужой корабль. Страх боролся в его душе с жадностью. И жадность победила.

— Живее! — проревел Бин Кадиф. — Хватайте его и швыряйте прямо в трюм. Если на том судне его дружки, они не должны нас видеть.

Матросы, поминая капитанскую ненасытность недобрым словом, попрыгали в шлюпку. Воля Аллаха должна быть исполнена.

Хотя причем тут Аллах?

Сайетте богобоязненного Муххамада Бин Кадифа не удалось бы уйти, кабы не одно обстоятельство.

На палубе белого корабля в деревянном кресле сидел смуглый человек в широкой алой рубахе. К плечу его был прижат музыкальный инструмент, напоминавший виолу. Музыкант водил смычком, исторгая из струн меланхолическую мелодию. Второй мужчина устроился прямо на дощатом настиле палубы. Задрав голову к безоблачному небу, он напевал что-то заунывно-протяжное. Непохоже, чтобы эти двое были заняты работой. В сущности, работал на судне только один человек, стоявший у штурвала в застекленной рубке. На рулевом был широкий черный плащ восточного покроя, лицо его скрывала маска, а голову венчал черный тюрбан. Видимо, извращенное чувство юмора заставило рулевого напялить поверх тюрбана белую капитанскую фуражку, изрядно растянутую и заношенную.

Итак, корабль приближался к островку и поспешно удирающей сайетте. И ничто бы не спасло корыстолюбивого Бин Кадифа от встречи с недоброй судьбой, когда бы один из музыкантов не вскочил и не замахал руками, указывая на болтающееся в волнах темное пятно.

Белый парусник замедлил ход, и находку подняли на борт.

Человек в маске и белой фуражке, спустившись на нижнюю палубу, остановился перед тем, что принесло им море.

Это что-то оказалось изрядно раздувшимся трупом Гуго де Шалона. Брат Варфоломей, или Саххар — а именно он был капитаном странного парусника — сложил руки на груди и сумрачно воззрился на мертвеца. Смуглые матросы пугливо столпились за спиной своего командира. Суеверные, как и все цыгане, они боялись покойников.

— Вот так штука, — пробормотал себе под нос Саххар. — Брат Гуго, ты оказался еще более бесполезен, чем я ожидал.

Он тронул тело носком сапога, затем стянул с правой руки перчатку и потянул за серебряную цепочку, висевшую на шее. На свет показалась фигурка. Небольшая птица — то ли дрозд, то ли скворец, не разберешь. Отчасти она походила и на воробья. Саххар сжал свой амулет в правой ладони и снова уставился на покойника. Некоторое время ничего не происходило. Затем мертвец слабо завозился. В горле его заклокотало, из открытого рта полилась вода.

Цыгане завопили от ужаса и кинулись врассыпную. Саххар не обратил на них внимания. Склонившись над мертвецом, который уже распахнул мутные серо-голубые глаза, некромант произнес:

— А теперь, брат Гуго, ты расскажешь мне всё.

Интерлюдия. Штиль

У Гуго де Безансона было много поводов для печали, но больше всего сержанта угнетало то, что Жак ни разу его не позвал. Молочный брат Гуго не приходил в себя после той ночи, когда убили приора, и когда его любимый старший брат поил кровью сушеную человеческую голову, а затем отрезал язык его лучшему другу.

Гильом де Линкс утверждал, что у Жака мозговая горячка, и предлагал пустить мальчику кровь — однако Гуго не согласился. Сержант подозревал, что и сам Гильом, и остальные тамплиеры тоже недалеки от этого состояния, и не доверил бы никому из них жизнь братишки. И вот сейчас Жак лежал в трюме на пропитанном солью и потом плаще и бредил, шептал воспаленными губами, называл имена. В своем бреду он часто звал сестренку и мать, иногда — Томаса. Дважды даже обращался с жалобой к мертвому приору. Но имени Гуго не произнес ни разу.

Когда Томаса высадили на безводном островке, на общем совете решено было плыть к побережью Мореи и присоединиться к тамошним морским разбойникам. После всего совершенного другого выбора у рыцарей и команды не оставалось. Беда же заключалась в том, что корабль уже две недели кружил по бескрайним синим просторам. Вода кончилась три дня назад. Вдобавок, на море воцарился штиль, необычный для этих широт в такое время года. Страшная, не летняя даже, а адская жара прихлопнула крышкой несчастное судно и его пассажиров. Казалось, что солнце постоянно стоит в зените и смотрит оттуда свирепым раскаленным зраком. Волны горели свинцом и золотом, с людей лил пот, а гребцы не могли поднять весла, несмотря на все крики и удары надсмотрщиков. Море под ними лежало гладкое, как масло, и совершенно недвижное. Ни ветерка. Парус бессильно обвис.

«Воды, — бормотал Жак, мечась на вонючей тряпке, в которую превратился плащ. — Воды, мама, пить…». Но воды не было — только доски кормовой надстройки над ними, и доски по бокам, потрескивающие от жары доски, которые не раз и не два уже наводили Гуго на мысль о гробе. Жак метался в бреду, голова его билась о доски. Гуго придерживал голову брата ладонями и ощущал обжигающий кожу жар лихорадки. Иногда ему хотелось, чтобы братишка умер, и все это кончилось. Еще чаще сержанту хотелось убить Жака, а затем — и себя.

Однажды желание стало так велико, что Гуго пришлось до крови укусить себя за руку, чтобы физическая боль отвлекла от страшных мыслей. Некоторое время он тупо смотрел на налившийся красным след укуса. Затем достал нож и полоснул себя по запястью. Потекла густая жидкость, почти черная в скудном свете, проникающем сквозь палубный настил. Сержант вздохнул и прижал запястье к губам брата.

Когда тот успокоился и погрузился в сон, Гуго де Безансон перевязал руку тряпицей и, пошатываясь, выбрался наверх. Он уже два дня не был на палубе. Солнечный свет и блеск воды ослепил его, и сержант, вскрикнув, прикрыл ладонью глаза. Под веками еще долго плясали круги и белые искры, медленно наливавшиеся лиловым и желтым. Когда искры побледнели, сержант осторожно отнял руку от лица — и вздрогнул. На палубе, неподалеку от мачты и горящего за ней очага, несколько черных косматых зверей склонились над чем-то. Звери, урча, рвали это что-то на куски и жадно глотали. Присмотревшись, Гуго понял, что косматые чудовища гложут человеческий труп. Судя по звеньям цепи, свисавшей с ноги убитого, это был один из гребцов. Сержант потянулся к мечу, но тут наваждение прошло. Не звери были на палубе, а несколько человек из команды, в том числе капитан, и один из рыцарей… Гильом де Букль. Но они и вправду поедали человека. Убили ли они этого несчастного раба, или сам он умер от жажды или болезни, сержант не мог понять — да это было и не важно.

Гуго перекрестился и попятился. Больше всего ему хотелось сейчас скрыться в трюме, скорчиться рядом с умирающим братом, не видеть ничего и не знать. Он был слишком слаб. Он все равно ничего не мог сделать. Он истратил последние силы на то, чтобы помочь Томасу. Малодушные мысли в одно мгновение пронеслись в голове Гуго, а затем рот его скривился в горькой усмешке. Этому ли учил его убитый господин? Из страха, из опасения за собственную жизнь и жизнь брата он ничего не сказал тогда, не помешал убийцам — и вот чем обернулось его бездействие. Стиснув зубы и сжав рукоять меча, Гуго шагнул вперед.