Silentium! (СИ) - Гейман

его, и ввёл в ещё большую растерянность.

— Разве тебе было бы проще, если бы я не испытывал к тебе ничего, кроме ненависти?

— Нет…

— Тогда, может, ты хочешь иметь возможность дальше общаться со мной?

— Я на самом деле очень хочу этого, но…

— Ну, так вот и общайся. Хватит уже думать, чего я от тебя жду. Ничего. Понял? Может, я, как и ты, просто больше не могу быть один в тишине.

— Ты помнишь, что я тогда сказал тебе? — Макс сглотнул.

С моих губ чуть было не сорвалось, что подобное сложно было забыть, но я остановил себя. Выходило, для Макса вовсе не было очевидным, что я помнил всё, что он говорил, когда рыдал навзрыд, и после этого. Скорее всего, он тогда толком не знал, насколько адекватным я был, чтобы быть уверенным в том, что я буду помнить всё сказанное им.

Я потёр лоб и твёрдо ответил:

— Помню.

— И что… — Макс снова запнулся. — Что ты думаешь?

— О чём именно? О том, что ты по ошибке трусливо называл меня грёбаным пидором, а потом так же по ошибке трахнул меня на глазах у своих дружков? Или о том, что, признав свою слабость, ты решил и дальше быть слабаком и теперь гробишь себя, словно это тебя отодрали в жопу?

Сказанное было слишком резким, но мне нужно было произнести нечто подобное, чтобы перестать мусолить это в голове. Дыхание Макса стало сбивчивым, и у меня создалось ощущение, что он того и гляди разойдётся в очередной истерике. Своими словами я хотел добиться вовсе не этого, поэтому продолжил:

— Ты спрашивал, что можешь сделать, чтобы после случившегося я смог остаться собой. Ответ — ничего. Я уже сказал: я ничего от тебя не жду. Но в данный момент меня чертовски бесит, что ты осторожничаешь и реагируешь на меня так, будто от лишнего взаимодействия с тобой у меня снова откроется кровотечение в прямой кишке. Нормально всё со мной, ясно тебе? Будь оно иначе, я бы не стал заниматься откровенным мазохизмом и терпеть тебя из жалости или что ещё ты можешь себе там думать…

Я замолк. Кажется, я исчерпал весь свой ограниченный запас слов, и устало сделал глоток сладкой газировки.

На глазах Макса выступили слёзы, однако он не утратил над собой контроль. Он поднёс руку к моему лицу и, поглаживая большим пальцем мою щёку, произнёс:

— Спасибо… Походу ты прав, и мне в самом деле просто стоит продолжать делать то, что я делал раньше. Это никак не исправит то, как я поступил с тобой, но так у меня всё ещё будет шанс сделать что-то хорошее в этой жизни.

Я слабо качнул головой, демонстрируя одобрение его намерений. Макса не задело то, что я замолчал, и он опять принялся за салат. Я наблюдал за тем, как он остервенело закидывал в себя еду, и с лёгкой грустью отмечал, как на самом деле наше состояние зависело друг от друга. Я подумал о том, что, если Максу удастся вернуться к своим прежним целям, то я, должно быть, найду в себе силы, чтобы простить его. Время должно было расставить всё на свои места.

После тягостного разговора мы оба почувствовали себя немного свободнее, и, доев наложенный в тарелку салат, Макс почти в своей обычной подтрунивающей манере заметил:

— Не знал, что царские особы не стремаются готовки. Это даже съедобно было.

Я хмыкнул.

— Знаешь, — Макс откинул голову на край дивана. — я бы, наверное, отъехал, если бы ты не вернулся в училище и не вынудил меня сожрать тот блевотный суп и поспать.

Я пожал плечами.

— И я бы сто пудов проебался на зачётах. Чудом успел запихать в свою башку всё то, что упустил за время твоего отсутствия.

Это меня не удивило, я и так прекрасно понимал, что разрешение приходить ко мне в инвентарную стало для Макса лечебным пинком. Я был рад, что в итоге он смог избежать появления задолженностей.

«А я починил свой ноутбук», — написал я, и Максу пришлось поднять голову, чтобы прочитать.

— Динамик тоже работает?

Я кивнул. Несложно было догадаться, что после этой новости он предложил бы включить что-нибудь послушать, поэтому через мгновение уже поставил рядом с нами ожившую технику и взглядом показал, что Макс может врубить, что хочет.

— Я недавно нашёл неплохой рождественский плейлист с олдскульными американскими песнями, — пробормотал он, вбивая название в строку поиска музыки. — Лайтово, но для настроения покатит.

Заиграли аккорды первой песни. Со стороны мы определённо выглядели очень странно, потому что неподвижно сидели под жизнерадостную музыку в полумраке комнаты, освещаемой только мерцанием тусклой гирлянды, и молчали. Тем не менее, на моей душе от такого специфичного для праздника времяпрепровождения вновь стало тепло. Я обвёл взглядом комнату и поймал себя на том, что больше не чувствовал угрозы того, что её стены раздавят меня. Макс рядом словно расширял своим присутствием мой маленький мир, и я в действительности больше не мог без этого существовать.

Почувствовав, что я смотрю на него, Макс повернулся в мою сторону. Сам того не подозревая, в очень подходящее мгновение он признался:

— Что в семье, что в детдоме каждый празднуемый новый год был паршивым. Дома бухал отец, в приюте никакой атмосферы праздника вообще не было. Я первый раз отмечаю в таком спокойствии… К тому же находясь рядом с любимым человеком.

Макс улыбнулся одними уголками губ. Но, опомнившись, что выдал, тут же добавил:

— Извини… Тебе может быть неприятно слышать от меня подобное.

В ответ я придвинулся ближе к Максу и за плечо притянул его к себе. Я закрыл глаза и прошептал, сам не зная, к кому обращался:

— Пожалуйста, пусть нам никогда больше не будет так же больно, как в прошлом.

Я прильнул к приоткрывшемуся в изумлении рту. Поначалу Макс никак не реагировал, но, стоило мне начать целовать его более уверенно, покусывая тонкие губы, он сдался и запустил руку в мои волосы. Пальцы на моём затылке подрагивали. Ощутив дрожь парня, я только плотнее прижался к нему, приобнимая за острые лопатки, которые по причине его голодовки стали явно прощупываться через ткань толстовки, и углубил поцелуй.

Из-за накрывшего волнения и предшествующего длительного эмоционального напряжения, теперь смешивающегося с зарождающимся желанием, Макс не выдержал и отвёл голову в сторону. Он сбивчиво задышал, и через секунду закашлял в моё плечо.

«Курить ему тоже надо бы поменьше», — подумал я, облизнув собственные губы, на которых будто бы остался привкус выкуриваемого Максом