Тайна желтой комнаты - Гастон Леру

Да что это со мной? Только потому, что этой ночью в загадочной галерее произошло событие, которое на первый взгляд не вписывается в круг, начертанный моим рассудком, – только поэтому я готов свернуть с истинного пути, готов уткнуться носом в землю, подобно свинье, которая наугад ищет в грязи отбросов, чтобы напитать себя… Полно, Рультабий, друг мой, выше голову… Не может быть, чтобы событие, случившееся в загадочной галерее, не вписывалось в круг, начертанный твоим разумом… И ты это знаешь! Ты это знаешь! Так выше голову… Потрогай руками бугорки у себя на лбу и вспомни, что, когда ты чертил меж ними свой воображаемый круг, как чертят на бумаге геометрическую фигуру, ты начал с нужного конца и теперь спокойно можешь рассуждать здраво!

Так ступай же отсюда прочь… Ступай и поднимись в загадочную галерею, только в своих рассуждениях начни с нужного конца и ни в коем случае не забывай о здравом смысле, обопрись на свой разум, как Фредерик Ларсан опирается на свою трость, и ты убедишься вскоре, что великий Фред не более чем глупец.

Жозеф РУЛЬТАБИЙ, 30 октября, полдень».

«Как решил, так и сделал… Так, с пылающей головой, отправился я в галерею, и, хотя не нашел там ничего другого, кроме того, что уже видел минувшей ночью, здравый смысл заставил меня понять одну вещь, потрясающую вещь, так что голова пошла кругом и мне снова пришлось искать нужный конец, чтобы ухватиться за него и не упасть.

Вот теперь мне понадобятся силы, чтобы отыскать осязаемые следы, которые обязательно впишутся, должны вписаться в круг более широкий, чем тот, что я начертил у себя на лбу между двумя бугорками!

Жозеф РУЛЬТАБИЙ, 30 октября, полночь».

Глава XIX, В КОТОРОЙ РУЛЬТАБИЙ ПРИГЛАШАЕТ МЕНЯ ОТОБЕДАТЬ В ХАРЧЕВНЕ «ДОНЖОН»

Блокнот этот, в котором подробнейшим образом описывались события в загадочной галерее, Рультабий вручил мне гораздо позже, хотя сделал он эти записи утром, сразу же после таинственной ночи. А в тот день, когда я приехал к нему в Гландье, он с присущей ему обстоятельностью рассказал мне все, что вы теперь уже знаете, поведал он и о том, на что употребил те несколько часов, которые ему довелось провести на этой неделе в Париже, где, впрочем, он не узнал ничего для себя полезного.

Событие в загадочной галерее произошло в ночь на 30 октября, то есть за три дня до моего возвращения в замок, так как приехал я 2 ноября.

Итак, 2 ноября, получив телеграмму моего друга, я являюсь в Гландье с револьверами.

Я нахожусь в комнате Рультабия, и он только что закончил свое повествование.

Рассказывая, он непрестанно поглаживал выпуклые стекла пенсне, найденного им на тумбочке, и при виде радости, с какой он манипулировал этими стеклами, предназначенными для дальнозоркого человека, я проникался уверенностью, что они-то и являлись тем самым осязаемым следом, который должен был вписаться в круг, определенный его разумом и здравым смыслом. Его необычная, единственная в своем роде манера изъясняться, пользуясь поразительно емкими и точными словами, не вызывала у меня больше удивления; однако зачастую, чтобы понять смысл этих слов, требовалось постигнуть его мысль, а проникнуть в тайну мышления Жозефа Рультабия было не так-то просто. Логика этого мальчика – любопытнейшая вещь. Пожалуй, это самое замечательное из всего, что мне доводилось когда-либо наблюдать. Рультабий шагал по жизни, не подозревая о том, какое удивление и даже потрясение вызывал он порой у окружающих. Пораженные размахом его мысли, люди оборачивались ему вослед, останавливались и смотрели, как шествует это воплощение мысли, – так провожают взглядом необычный силуэт, повстречавшийся в пути. Только, вместо того чтобы подумать про себя: «Откуда он взялся такой? И куда идет?», люди обычно говорили: «Откуда взялась у Рультабия такая мысль и как она будет развиваться?» Я уже упоминал, что он и не подозревал вовсе об этом своем особом даре и потому ничуть не стеснялся его, шагая по жизни, подобно всем остальным. Точно так же человек, который не подозревает об эксцентричности своего костюма, чувствует себя непринужденно, в какой бы среде ни оказался. Вот и этот мальчик, который не мог нести ответственности за ум, данный ему от природы, с величайшей простотой говорил о сложнейших вещах в их логическом выражении, так сказать, конспективно, опуская ненужные подробности, однако именно это обстоятельство и мешало нам, простым смертным, понять самую суть его рассуждений, хотя он и пытался представить нашему восхищенному взору эту суть в натуральную величину, как бы растягивая ее в пространстве.

Жозеф Рультабий спросил меня, что я думаю обо всем услышанном. Я ответил, что его вопрос ставит меня в крайне затруднительное положение. Тогда он, в свою очередь, посоветовал мне обратиться к здравому смыслу и начать с нужного конца.

– Так вот, – начал я, – мне кажется, отправной точкой моего рассуждения должно быть следующее: убийца, которого вы преследовали, в какой-то момент этого преследования должен был находиться в галерее.

Тут я остановился…

– Начав так хорошо, нельзя останавливаться на полпути! – воскликнул он. – А ну-ка еще одно маленькое усилие.

– Я попробую. Так вот, раз он находился в галерее, а потом исчез вдруг и раз он не мог уйти ни через дверь, ни через окно, – значит, он должен был найти какое-то иное отверстие.

Жозеф Рультабий посмотрел на меня с жалостью и, небрежно улыбнувшись, заявил, что я не оставил своей привычки рассуждать, «как старая калоша».

– Да что там калоша! Вы рассуждаете, как Фредерик Ларсан!

Ибо у Жозефа Рультабия бывали разные периоды: он то обожал, то презирал Фредерика Ларсана, то кричал: «Он и вправду силен!», а то жалобно стонал: «Ну и тупица!» – в зависимости (я это точно подметил) – в зависимости от того, подкрепляли ли открытия Фредерика Ларсана его собственные рассуждения или, наоборот, противоречили им. То была одна из слабых сторон благороднейшего характера этого странного мальчика.

Мы встали, и он потащил меня в парк. Когда мы уже вышли во двор и двинулись к воротам, шум распахнутых ставен, ударившихся о стену, заставил нас обернуться, и в окне второго этажа левого крыла замка мы увидели пунцовое, гладко выбритое лицо совершенно незнакомого мне человека.

– Вот как! – прошептал Рультабий. – Артур Ранс!

Опустив голову, он ускорил шаг, и я слышал, как он проговорил сквозь зубы:

– Значит, этой ночью он был в замке?.. Зачем он сюда явился?

Когда мы отошли достаточно далеко от замка, я спросил его, кто такой этот Артур Ранс и как Рультабий познакомился с ним. Тогда он напомнил мне свой утренний рассказ, сказав, что мистер Артур Уильям Ранс и был тем самым американцем из Филадельфии, с которым он так рьяно чокался на приеме в Елисейском дворце.

– Но разве он не собирался почти тотчас покинуть Францию? – спросил я.

– Вот именно, поэтому я и удивился, увидев его здесь – не во Франции вообще, а здесь, в Гландье. Причем приехал он не сегодня утром и даже не ночью, а, стало быть, еще до ужина. И представьте себе, я его не заметил. Почему же сторож и его жена не предупредили меня об этом?

Тут я напомнил своему другу, что он так и не рассказал мне, каким образом ему удалось вернуть свободу сторожу и его жене.

Мы как раз подходили к сторожке, папаша и матушка Бернье поджидали нас. Широкая улыбка сияла на их довольных лицах. Казалось, они уже и думать забыли о своем недавнем заточении. Мой юный друг спросил их, в котором часу прибыл Артур Ранс. Они ответили, что не знали о прибытии г-на Артура Ранса в замок. Должно быть, он появился накануне вечером, предположили они, однако им не пришлось открывать ему ворота, так как неутомимый ходок г-н Артур Ранс обычно просит, чтобы за ним не посылали экипаж, он имеет обыкновение выходить на вокзале маленького селения Сен-Мишель, а оттуда идти пешком через лес до самого замка. Он пробирается в парк через пещеру святой Женевьевы: спускается в пещеру, перелезает через низенькую ограду и входит в парк.

Я видел, как, слушая сторожа и его жену, Рультабий постепенно мрачнел, явно недовольный чем-то, а вернее всего, самим собой. Да и как ему было не досадовать, ведь, работая здесь, на месте, дотошно изучая каждого человека и каждый предмет в Гландье, он только теперь узнавал, что Артур Ранс имел обыкновение приходить в замок пешком.

С угрюмым видом он потребовал объяснений.

– Вы говорите, что Артур Ранс имеет обыкновение приходить в замок… Так когда же он приходил сюда в последний раз?

– Вряд ли мы сможем вам точно сказать, – ответил г-н Бернье. – Дело в том, что, пока нас держали взаперти, мы вообще ничего не могли знать, а кроме того, когда этот господин приходит в замок, мы ему не открываем, и когда уходит, мы его тоже не видим…

– Так, может, вы по крайней мере знаете, когда он пришел сюда в первый раз?

– О да, конечно, сударь, это было девять лет назад!..