Егерь: назад в СССР - Алекс Рудин

ещё слухи унимать.

— Какие слухи? — удивился я.

Павел покачал головой.

— А ты не понимаешь? У Кольки родители здесь живут, у дружка его Мишки — тоже семья. Уже шепчутся, что мы с тобой специально их засадили, чтобы ты за Катей мог ухлёстывать.

У меня от ярости сжались кулаки. Павел заметил это.

— Извини. Говорю, что сам слышал. Вот теперь думаю — что с этими слухами делать, пока они в общественное мнение не превратились. Потом будет поздно.

— Это где ты такое слышал? — поинтересовался Фёдор Игнатьевич.

— Возле магазина бабы судачили, — неохотно ответил Павел.

— Во как! — нахмурился председатель. — Такие разговоры надо на корню пресекать.

— А как я пресеку? — возразил Павел. — Если они про меня и говорят.

— Для этого не ты, а я на свою должность поставлен, — сказал Фёдор Игнатьевич. — И дело не в вас, а в Кате. Ты, Паша, и не такие разговоры переживёшь. Андрей Иваныч человек временный, скоро уедет. А Кате как тут жить? И я деревню без фельдшера не оставлю.

Он забарабанил пальцами по брезентовому верху своего «Газика».

— Вот что! Сегодня в шесть часов соберём общее собрание. Кого увидите — всем говорите, чтобы приходили к клубу. Поговорю с людьми.

— Не надо, Фёдор Игнатьевич!

Катя выбежала на крыльцо с горящими от смущения щеками. Спрятала лицо в ладони и повторила:

— Не надо! Пожалуйста!

— Не переживай, Катюша! Или ты мне не веришь? Всё будет хорошо. На собрании чтоб была непременно! А пока — иди, лечи больного! Что там у него?

Фёдор Игнатьевич поднялся по ступенькам, обнял Катю за плечи и увёл в медпункт.

— Вывих, Фёдор Игнатьевич! — услышал я голос Кати. — И связки надорваны. Но без рентгена точнее сказать нельзя...

Мы с Павлом только переглянулись.

Председатель вышел из медпункта, окинул нас взглядом.

— И вы, орлы, чтобы были обязательно.

* * *

Без пятнадцати шесть здание клуба окружило море людей. Может быть, это преувеличение. Но когда в одном месте собирается больше тысячи человек — это, действительно, напоминает волнующееся и грозное море.

Все хотели непременно попасть внутрь. Люди напирали и толкались. Бухгалтер, которого Фёдор Игнатьевич поставил на входе, еле сдерживал натиск.

— Все не поместятся! Имейте совесть! Проходят те, кого вызвал Фёдор Игнатьевич!

Я совершенно не ожидал, что событие в медпункте вызовет такой отклик. Да, это не двадцать первый век с лавиной шокирующих новостей. Здесь люди ещё не научились замыкаться в себе, спасаясь от невыносимого давления информации.

Катя снова стояла в стороне. По ней было видно, что она не знает — то ли попытаться пройти через толпу, то ли уйти незамеченной от греха подальше.

Пока я стоял, раздумывая, как лучше поступить, к Кате подошёл Павел. Взял её за руку и решительно направился к дверям клуба.

Мне стало стыдно. Действительно, какого чёрта я тут мнусь? Как будто это мы сделали что-то плохое!

Я присоединился к Павлу с Катей, и втроём мы протиснулись в клуб.

В зале было не продохнуть. Маленькое помещение буквально трещало по швам. Люди сидели, стояли в проходах, заглядывали в окна и двери.

Фёдор Игнатьевич неторопливо поднялся на маленькую сцену.

Народ зашумел.

Председатель поднял руку, дождался относительной тишины.

— Я кричать не стану, — сказал он. — Кто не услышит — пеняйте на себя.

— Тише!

— Тише! — зашикали в зале.

— Все вы знаете, что случилось, — продолжил Фёдор Игнатьевич. — Колька Свистов с Мишкой Ерофеевым ночью залезли в медпункт и были за это арестованы.

Зал снова взорвался шумом и криками.

— Пьяные они были! — кричал один. — Разве может пьяный человек за себя отвечать?

— А может, им сплохело? — предположил второй.

— Ага! За лекарством полезли! — отозвался язвительный женский голос.

— Девка Кольку довела! Это все знают! — прокричали из другого угла зала.

Катя покраснела и дёрнулась к двери.

А Фёдор Игнатьич молча стоял и ждал.

И когда крики поутихли, негромко сказал:

— Вот о чём вас спросить хочу... Вы люди?

Он спросил это без вызова, задумчиво глядя в зал.

— А то кто же! — ответила с места какая-то женщина. — Чай, не лошади!

— Люди, — согласился Фёдор Игнатьевич. — И хорошие люди, сам каждого из вас знаю.

Зал молчал, не понимая, к чему клонит председатель.

— А вокруг вас — люди? — снова спросил Фёдор Игнатьевич. — Ну, оглянитесь! Оглянитесь!

Голос председателя окреп.

Зал недоумённо переглядывался.

— Люди, — подтвердил Фёдор Игнатьевич.

Он помолчал, внимательно глядя на односельчан.

— А может такое быть, чтобы один человек другого к любви принуждал? Проходу не давал?

— Так ведь от страсти чего не вытворишь! — раздался голос с места. — Голову Колька потерял, вот и всё!

— Согласен, — кивнул Фёдор Игнатьевич. — Голову потерять каждый может. А человеком перестать быть — тоже?

И, не давая залу больше перехватить инициативу, продолжил:

— Скольких из вас Катя вылечила за этот год? Скольким помогла? А с детьми вашими кто возился? Да тот же Колька... Он ведь с воспалением слёг в декабре, а почему? Пьяный в одной рубахе за добавкой побежал! Думаете, я не знаю? Катя его выходила. И чем он ей отплатил?

Голос председателя звучал всё громче, и под конец раскатился по залу, словно гром.

Фёдор Игнатьевич замолчал. Молчал и зал.

— Так-то, дорогие мои. Врач у нас в деревне золотой. И чего вы хотите? Чтобы она уехала от нас? Опять будете с каждой болячкой в район кататься на перекладных? Не хотите? Вот то-то же! Давайте Катю поддержим — ей и так нелегко пришлось.

Зал снова зашумел. И вдруг гул прорезал пронзительный женский голос:

— Складно говоришь, Фёдор Игнатьич! А с парнем моим что теперь будет?

Фёдор Игнатьевич взглядом отыскал в толпе говорившую.

— А, Нина Степанна! Иди-ка вот сюда ко мне, на трибуну.

— Зачем это?

— Иди-иди, не бойся!

Пожилая женщина упиралась, но соседи буквально вытолкнули её в проход. Она нехотя поднялась на трибуну и встала, с вызовом глядя на председателя.

Фёдор Игнатьевич неожиданно подошёл к ней и положил руку на плечо.

— Оба мы виноваты, Нина Степанна — и ты, как мать, и я — как председатель. Недоглядели за парнем. Поедем завтра в город,