Маленькие милости - Деннис Лихэйн

пока крики стихнут, произносит еще два предложения и снова замолкает, давая собравшимся возможность проораться. Мэри Пэт и «сестрицы-юбабки» орут вместе со всеми, срывая горло до хрипоты.

– Господь сотворил нас! – продолжает громоподобным голосом вещать Майк Дауд. – Господь сделал нас мужчинами и женщинами. А Господь не может ошибаться, так?

Собравшиеся не совсем понимают, что от них требуется, но многие кричат: «Так!»

– Господь сделал нас черными и белыми, латиносами и азиатами. Это что, ошибка?

Теперь заминка дольше – о викторине никого не предупреждали, – но постепенно в небо, набирая мощь, устремляется рев «Нет!».

– Именно! – налегает на микрофон Майк Дауд. – Нет, Господь не совершает ошибок! Он решил сделать нас белыми и черными, латиносами, азиатами и даже краснокожими. Он решил, что мы будем таких цветов. Пожелай Он смешать нас, Он сделал бы нас желто-синими. Или лилово-зелеными. – По толпе прокатываются хохотки. – Но нет, Он нас такими не сделал. Следовательно, Он не желает, чтобы мы смешивались!

«А что, не так разве? – задумывается Мэри Пэт. – У нас свой уклад, у цветных – другой, у латиносов – третий. У азиатов вообще есть, мать его, Чайнатаун, и что-то никто не призывает раскидать их по всему городу. Нет, они знают свое место, и пока сидят и не рыпаются, никто их трогать не будет. Почему бы не дать нам того же?»

Но солнце поднимается выше, спикеры говорят все более разгоряченно (и все чаще повторяются), Мэри Пэт чувствует, что ее запал сходит на нет, – и тут замечает в толпе женщину с такими же волосами, как у Джулз. Лицом она круглее и старше, но волосы почти неотличимы. Тяжесть утраты накатывает со свежей силой. Как будто Мэри Пэт снова и снова переживает смерть дочери. Она словно видит ее – еще малышку, голенькую и кричащую – у себя на руках, а затем перед глазами скоростным составом проносится вся жизнь Джулз: режущиеся зубы, первые шаги, первая простуда, содранные коленки, щербатая улыбка, косички в первом классе, хвостик во втором, разбитое вдребезги сердце в четвертом, когда Мэри Пэт вынуждена сказать, что папы больше нет, прыщи в двенадцать, растущая грудь в тринадцать и безразличие буквально ко всему, выпуск из восьмого класса, танцевальные вечера, завершение апатичной стадии, совпавшее с окончательным срывом Ноэла, возвращение ее веселья, ее юмора, глуповато-задорного смеха – и вот ее больше нет, дочка пропала, покинула этот мир, сгинула в пустоте. Глубины сердца Мэри Пэт, казалось бы, надежно запертые, вдруг распахиваются, и оттуда ключом бьет горе. Она перестает понимать, зачем она здесь и какое ей вообще, на хрен, дело, что всяким то ли черным, то ли жидам, то ли узкоглазым приспичило сунутся в Южку.

«Джулз, Джулз… Почему ты меня оставила? Куда ты подевалась? Тебе хотя бы больше не больно, малышка? Тепло ли там, где ты сейчас? Дождешься ли ты, пока я тебя найду? Пожалуйста, дождись…»

Ей хочется рухнуть на колени и зарыдать, выкрикивая имя дочери. Еще чуть-чуть, и так бы и случилось, но вдруг толпа в едином порыве тянет ее за собой вправо. Рядом раздается шипение Кэрол:

– Тедди!

Выглядывая между голов, Мэри Пэт тоже замечает его: зализанные назад черные волосы в тон к черному же костюму. Эдварда М. Кеннеди сопровождают телохранители и двое окружных копов. Он – брат убитого президента, в честь которого названо Здание федеральных учреждений на другом конце площади. Вся страна знает его как сенатора Эдварда М. Кеннеди, но здесь, в Бостоне, он Тедди. Прежде всего потому, что он ирландец, а ирландцы ни перед кем не заискивают. Поэтому президент Джон Ф. Кеннеди всегда был Джеком, а генеральный прокурор Роберт Ф. Кеннеди – Бобби. Но есть и другая причина: из троих братьев Тедди уважают меньше всего. Он такой маленький, такой неуверенный в себе, такой заискивающий… И конечно же, ни для кого не секрет, что его выперли из Гарварда за списывание, что он бросил любовницу в тонущей машине в заводи у острова Мартас-Винъярд, что он по-прежнему волочится за другими женщинами (при наличии супруги), особенно когда уходит в загул по злачным местам Бикон-Хилла и Хайаннис-Порта. Его соплеменники, добрые люди Южки, Чарльзтауна и половины Дорчестера, ничего не имели бы против – в конце концов, он свой, он зёма, он пэдди[32], – но в последнее время Тедди подмочил себе репутацию, особенно когда начал активно высказываться в интервью по вопросам расы и, в частности, поддерживать басинг.

Мэри Пэт чувствует, как собравшиеся ополчились против него, не успел он даже открыть рот. Какое он право имеет расхаживать здесь в своем дорогом костюмчике, модном галстуке и туфлях да еще и учить их жизни? Они и сами знают, что к чему.

– Эй, Тедди! – выкрикивает из толпы мужик. – В какой школе учатся твои детишки?

Тедди даже не оборачивается, хотя мужик повторяет вопрос через каждые четверть минуты.

Сенатор почти доходит до помоста, однако толпа заступает ему путь, не давая подняться. Он обращается к одному из организаторов митинга – Берни Данну, коричневый костюм которого заметно дешевле, чем у Тедди:

– Меня что, не пропустят?

– Похоже на то, – отвечает Берни. – Тедди, послушай…

– Скажи, чтобы пустили меня на сцену.

– Нет, Тедди. Ты нас не слышишь. Тедди, то, что творится, – это позор.

– Я понимаю ваше недовольство, но…

– Никаких «но». Мы не потерпим, чтоб какой-то судья указывал нам, как жить и куда отправлять детей учиться.

– Я это понимаю, но и вы поймите: что-то ведь нужно было сделать.

– Они собираются разрушить нашу общину, приход за приходом, а ты им позволяешь… Черт, ты им даже помогаешь!

– Так вы дадите мне выступить или нет? – спрашивает Тедди.

– Нет. – Берни, кажется, сам от себя не ожидал такой твердости. – Мы уже слышали все, что ты можешь сказать.

И Берни Данн поворачивается к младшему Кеннеди спиной.

Все, кто стоит рядом, поступают так же, а за ними следующая группа, и следующая, и следующая. Когда волна доходит до «юбабок» и Мэри Пэт, та с чувством нереальности происходящего тоже поворачивается спиной к сенатору от Содружества Массачусетс Эдварду М. Кеннеди. Это все равно что встать задом к Папе Римскому.

Те, кто не отворачивается, наоборот, наседают на Кеннеди, и обстановка стремительно накаляется.

– В какой школе учатся твои детишки, Тедди?

– Где ты живешь, Тедди?

– Ты позоришь своего брата и соотечественников!

– Возвращайся к себе в Бруклин, петушара долбаный!

– Не свой ты нам больше!

– Пошел на хер, подстилка ниггерская! На-хер! На-хер!

Заслышав возню, Мэри Пэт оборачивается и видит, как телохранители и