Ожерелье княжны Гальшки - Алесь Мартинович

слышит впервые:

— Кто, говоришь, приехал?

— Крестник нашего князя.

— А ты чего такая веселая? Небось, понравился, — пошутил Чеккино.

— Как вы можете такое подумать? — смутилась Марыся.

Он почувствовал, что хотел бы слушать ее до бесконечности. По тому, как Марыся начала оправдываться, услышав безобидную шутку, догадался, что она его любит. От этого стало приятно на душе. И он уже не боялся своей любви к ней. Переживал только, что, находясь рядом так долго, они успели обратить на себя внимание. Ему этого меньше всего хотелось. Однако желалось, чтобы встреча продолжалась как можно дольше.

— Я бы хотел, — осмелился он, — поговорить с тобой о князе Сангушко. Понимаешь, его приезд далеко не случаен. Он, как и Острожский, православный. Видимо, оба что-то задумали.

— Ничего не знаю, — чувствовалось, что Марыся готова помочь, но нужной информацией не располагает.

— Постарайся узнать.

— Хорошо, святой отец.

— Потом сразу приходи ко мне.

— В келью?

— В келью, — он помолчал, — только так, чтобы никто не видел.

— Понимаю, — покорно, но с радостью ответила горничная.

Она поспешила в замок, понимая, что, скорее всего, ее уже ищут. Но, к счастью, отлучки никто не заметил. Да и князь Острожский распорядился, чтобы ужин организовали только на две персоны. Поэтому накрыть на стол труда не составило.

Марыся уже не пыталась обратить на себя внимание Сангушко, а только медлила, задерживаясь при выносе очередного блюда. Но, как ни старалась, ничего интересного так и не узнала. Услышала только, что Константин Константинович и его гость обеспокоены судьбой Гальшки. А значит, Острожский опять начнет выяснять отношения с княгиней.

Поздним вечером Марыся поспешила к отцу Антонио. Постаралась незаметно пройти к двери, ведущей к башне, в которой находилась келья. И это ей удалось: никто в такой час на пути не повстречался. Однако, подойдя к лестнице, на всякий случай все же огляделась по сторонам. Вроде бы бояться нечего.

Решительно сделала шаг, но, едва ступив на первую ступеньку, почувствовала, что ноги стали ватными. Остановилась, не зная, что делать. Конечно, хотелось увидеть отца Антонио, тем более он просил прийти. Но вместе с тем понимала, что греховно появляться перед святым отцом в такое время. Да и страшно вдруг стало. Одно дело, когда проводила его со свечой, а теперь, казалось, опасность подстерегает повсюду.

От страха даже перекрестилась, но сделала еще шаг и очутилась на второй ступеньке. Постояла, тревожно всматриваясь в темноту. Сердце стучало так сильно, что, казалось, вот-вот вырвется из груди. Девушка снова перекрестилась, но отступать не собиралась.

Так, поминутно останавливаясь, преодолела все ступеньки. Наконец показалась заветная дверь, постучала. Было тихо, словно за ней никого нет. Хотела повторить, но дверь открылась, и в проеме появился отец Антонио.

Он не один час уже находился в ожидании. Слышал медленные шаги на лестнице, но как трудно ему это не давалось, навстречу не поспешил. Теперь же не ставало сил, чтобы сдерживать нахлынувшие чувства.

— Дитя мое! — нежно промолвил он, едва успев закрыть за собой дверь.

Марыся сначала не обратила внимания на тот тон, которым это было сказано.

— Я узнала немного о князе Сангушко, — начала она.

— Зачем нам Сангушко.

Она по-прежнему ничего не понимала, а отец Антонио приблизился к ней и посмотрел глаза. В келье слабо мерцала лампадка, и Марыся успела заметить, что взгляд этот какой-то особенный. Не такой, к которому привыкла. Она хотела что-то сказать, но Антонио — теперь это был уже не отец Антонио, а тот самый Антонио, любви которого ожидали самые достойные женщины Рима, тяжело вздыхая, произнес:

— Не надо слов, дитя мое.

С расстояния так сильно дунул на лампадку, что она сразу же погасла, и сжал Марысю в крепких объятьях.

В мыслях она неоднократно переживала подобный момент и ожидала его. Но теперь, когда до желаемого осталось так немного, к своему изумлению, запротестовала:

— Святой отец, что вы делаете?

Антонио не обратил на это внимания. Подхватил Марысю на руки и понес на постель. Марыся пыталась вырываться, но этим еще больше возбуждала в нем страсть. Чувствуя, как она тяжело дышит, Антонио понял, что не нужно стесняться своего поступка. Необходимо просто успокоить девушку — такую уже податливую, но вместе с тем готовую еще инстинктивно противиться:

— Дитя мое, кроме тебя, мне никто не нужен.

Ей стало сладко от этих слов, но не сдавалась:

— Это же большой грех, святой отец.

— В чем грех? В том, что я тебя люблю?

— Вы же клялись умертвить плоть.

— Моя плоть требует тебя.

Оба понимали, что находятся у той черты, перейти которую им никто не сможет помешать. Не вправе сделать это, потому что нет ничего на земле сильнее любви.

— Но я боюсь греха.

Марыся шептала, задыхаясь от чувства, наполнившего ее.

— Грех для того и существует, чтобы потом покаяться.

— Прав…

Она не успела договорить, потому что Антонио подмял ее под себя и начал срывать одежду. Марыся вздохнула тяжело, словно готовясь сбросить с себя огромную тяжесть, из ее уст прозвучало то, чего Антонио давно ожидал:

— Я сама…

— Поспеши, дитя мое, — обрадованный ее согласием, Антонио начал раздеваться.

Когда Марыся легла перед ним нагая, от белизны ее тела, как показалось ему, в келье сразу посветлело. Он успел промолвить:

— Чудо ты мое неповторимое.

Навалившись на девушку, Антонио начал страстно, задыхаясь, целовать шею, грудь — по-девичьи упругую и полностью не сформировавшуюся. Шептал красивые слова, которые были известны только ему одному. А Марыся стонала.

Стоны ее, которые сливались со вздохами, еще больше заводили Антонио, придавали его движениям такую силу, что, казалось, еще несколько минут — и башня, в которой находится келья, расшатается, не удержится, погребет под собой два обнаженных тела, слившихся воедино…

Утомленный Антонио прилег на спину, чувствуя рядом дыхание Марыси и с волнением ожидая того момента, которого, как неоднократно убеждался, никогда не миновать в тех случаях, когда любовь сводит тебя с неискушенной в этих делах девушкой.

Но Марыся, на удивление, не заплакала.

«Сильна характером, — подумалось Чеккино. — С такой надо осторожней», — а девушка, как ни в чем не бывало, спросила:

— Согрешили, святой отец?

Перед ним была уже не та застенчивая девушка, которая при встрече робко прятала глаза, а женщина, впервые вкусившая запретный плод, понявшая, что во многом обделяла себя из-за того, что не сделала этого раньше. Отцу Антонио ничего не оставалось, как спокойно ответить:

— Согрешили, дитя мое. И вдруг забеспокоился: — Ты будешь молчать?

— О чем? — игриво переспросила она.

Он даже растерялся.

— О том, что между нами произошло.

— А что произошло?

Она не замечала, а скорее,