Тот, кто умер вчера - Еремеев Валерий Викторович

— Это к делу не относится. Скажите, Остапенко, почему именно вы вели предварительное расследование по факту гибели вашего подчиненного?

Причина была хорошо известна, но надо же было с чего-то начинать. Я вооружилась бумагой и шариковой ручкой.

— Виталий Сергеевич, — поправил меня Остапенко. — Лучше, если вы будете обращаться ко мне по имени-отчеству. Обращение «товарищ» отжило, «господин» еще не прижилось и звучит дико. Просто по фамилии — это как-то слишком прямолинейно. Я ведь все-таки старше вас. И по возрасту, и по положению. А то, что вы меня проверяете, так это только на какое-то время. Кто знает, где завтра будете вы и где буду я? Так что давайте будем предельно вежливы.

— Хорошо, Виталий Сергеевич.

— Бражко был сбит машиной, когда шел домой. А жил он недалеко от места службы. Его район подлежит нашей юрисдикции. Поэтому ничего удивительного в том, что изучением обстоятельств несчастного случая, происшедшего с моим подчиненным, занимался я, нет. Хотя, разумеется, сначала был приказ вышестоящего начальника. Словом, все как положено.

— Как именно вы действовали, когда оказались на месте происшествия?

— Оказавшись на месте происшествия, мы действовали энергично, умело и грамотно. Я с тремя помощниками, оперуполномоченными Скрипкой, Баньковым и Зозулей, тотчас стал обходить квартиры, чтобы учинить опрос жильцов по всем правилам, которые вам должны быть хорошо известны… — Остапенко остановился, заметив, что я еле сдерживаю улыбку. — Я сказал что-то смешное?

— Извините. Нет. Просто слово, которое вы употребили… «учинить». Как в «Братьях Карамазовых». Там, где описывается убийство Федора Карамазова.

— Это рок-музыкант?[6] Я и не знал, что его убили. Я в последнее время телевизор редко смотрю. Времени не хватает. Работы непочатый край.

— Карамазов — это персонаж романа Достоевского. Был такой автор детективного жанра. В девятнадцатом веке.

— Ну да, конечно, теперь вспомнил. Он еще про маньяка писал, который старух богатых мочил. Думал, что он типа Наполеон.

Оставив литературоведческие подробности, я приступила к главному. Вся беседа заняла часа два. Все интересующие вопросы были заданы, ответы, прозвучавшие во время беседы, аккуратно записаны. Я протянула бумагу Остапенко. На, дескать, ознакомься.

— Ничего не упустили? — на всякий случай уточнила я, наблюдая, как Остапенко расписывается: мало того что он держал ручку в левой руке, он еще очень замысловато выгибал кисть.

— Нет, — уверенно ответил майор. — Я могу быть свободен?

— Пока нет. Это была первая часть нашей с вами беседы. Настало время перейти ко второй.

— Что еще? Мне работать надо.

С невозмутимым выражением лица я достала чистый лист.

— Вы не включили в дело содержание вашей беседы с гражданином Сычом. Интересно, почему?

— Каким еще Сычом? Никакого Сыча у нас не было. Это еще кто?

— Жилец из сорок восьмой квартиры, Георгий Иванович Сыч.

— Может быть, и жилец. Всех не упомнишь.

— Он свидетель.

— Был бы он свидетелем, его показания зафиксировали бы в деле. Раз показаний нет, значит, никакой он не свидетель.

Пришлось предъявить майору ксерокопию протокола допроса Сыча.

— Ага… угу… ну да… точно, — вчитываясь, бормотал Остапенко. — Кажется, припоминаю. Попадался нам такой.

— Ну и?..

— Что и?

— Вопрос все тот же: как вы объясните, что показания свидетеля Сыча не были вами учтены?

— А так и объясню, что вы слишком высокого мнения об этом ханурике. Из него такой свидетель, как… Не буду говорить, из чего молоток.

— Отчего же ханурик? Мне он показался вполне трезвомыслящим человеком.

— Может, здесь у вас он и был трезвомыслящим, но, когда я с ним разговаривал, он с большим трудом сохранял вертикальное положение.

Я вспомнила, что военный-отставник и сам говорил о чем-то таком. Что, мол, он обычно не курит, но так как в тот вечер немного принял на грудь, то взял сигарету и вышел на балкон, где случайно услышал, как произошел наезд. К сожалению, его домашние в тот вечер были на даче и опровергнуть, что принял он немного, не могли.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Допустим, Сыч был выпивши. Допустим, он был пьяным в стельку. Но даже в этом случае вы не должны были пропускать его слова мимо ушей. Вы умный человек и не могли не знать, что в предварительном расследовании важна любая мелочь, любая соринка, любой плевок, любое сказанное очевидцем слово, даже если очевидец лыка не вяжет, а само это слово больше походит на поросячий хрюк… Вам, Виталий Сергеевич, придется написать объяснительную записку с изложением причин, почему вы решили не приобщать к делу показания свидетеля. И вообще, почему вы соврали мне?

Остапенко расслабленно откинулся на спинку стула, закинул ногу на ногу и широко улыбнулся.

— Шестьдесят третья.

Я не сразу поняла, что он имеет в виду.

— Что шестьдесят третья?

— Статья Конституции Украины. Гражданин не несет ответственности за отказ давать показания или объяснения относительно себя самого или членов семьи. Так что ничего я писать не буду.

— Это действительно ваше право. Хотя в данном случае это не принесет вам никакой пользы. Напротив, тот факт, что вам нечего сказать в свое оправдание, свидетельствует о вашем халатном отношении к своим обязанностям. Постановление будет соответствующим.

— Да ради бога, — нервно ухмыльнулся майор. — Постановляйте что хотите. Ну, лишат меня премии или объявят выговор. Переживу как-нибудь. Не я первый, не я последний. А по поводу показаний Сыча, я вам вот что скажу. Как говорится, не для протокола. Я принял их к сведению. То, что их не подшили к делу, вовсе не означает, что мы не работали по версии «умышленное убийство». Я хорошо знал Бражко. Это надежный и опытный коллега. Я и мои люди делали все, чтобы найти преступника, хоть смерть его и была квалифицирована как несчастный случай. И даже сейчас, когда дело формально не в моем ведении, я продолжаю искать убийц Семена Терентьевича. Я ведь все-таки оперативник, а не кабинетная крыса, не вылезающая из бумаг.

— Крыса — это я?

— Я этого не говорил, — криво улыбнулся Остапенко.

— Значит, о показаниях Сыча вы умолчали, руководствуясь исключительно благородными намерениями и заботясь об имидже своей службы? Дело — верный глухарь, так пусть уж лучше это будет несчастный случай, наезд по неосторожности, чем что-либо другое. Так?

— О сомнительных — вы забыли добавить это слово — показаниях Сыча. О крайне сомнительных. Но в целом вы мыслите верно. Это говорит о том, что со временем вы станете хорошим специалистом. Опыт — дело наживное. А молодость… Ею надо пользоваться, пока она есть.

— Как пользоваться?

Я задала этот вопрос, сама не знаю зачем. Но я не напрашивалась, это точно. Собеседник же воспринял вопрос именно так.

— Ну, не знаю. — Остапенко пристально посмотрел на меня. — Может, встретимся где-нибудь на нейтральной территории? Выпьем вина. Поговорим. Я охотно поделюсь с вами некоторыми своими профессиональными секретами.

— Я подумаю.

— Подумайте. Вам сколько для этого времени надо? Неделя, два дня, сутки?

Я не собиралась обижать майора. Но эта его напористость или, точнее, наглость, показная уверенность в своем завтра, которой на самом деле не было, вызвали целую волну злобы, так что мне стало трудно контролировать себя. Да и его «крыса» дала о себе знать.

— Хватит и одной минуты. Только вы, Виталий Сергеевич, ногу опустите. Сядьте, как раньше. А то запах ваших носков сбивает меня с мысли.

— Носки у меня новые, сегодня только надел, — растерялся он.

— Ну, значит, это у вас изо рта. Сильно не выдыхайте.

Остапенко понял. Поднялся. С перекошенным от злости лицом выдавил:

— Напрасно ты так, Ищенко. Сегодня я у тебя в кабинете, завтра ты у меня. По-всякому может обернуться. В такой системе работаешь… соображать должна.

— Должна, но не получается. Тупая я, товарищ майор.