Занимательная механика - Вадим Панов

— Неделю назад.

— Видишь, я не ошибся.

— Когда появится, пусть мне позвонит.

— Обязательно передам, — пообещал капитан. — Пошли?

Оставаться в квартире не было смысла. Милиционеры пешком спустились на первый этаж, вышли из подъезда и закурили.

— Твоя машина? — Мамедов кивнул на «Ауди».

— Да.

— Дорогая. — В голосе капитана прозвучало уважение. — В министерстве хорошо платят?

— Не всем.

— Это я понимаю.

Пока Волкова не было, его автомобиль успели заблокировать. Сзади «Ауди» поджала темная «девятка», спереди — подержанный «бумер» без номеров.

— Места для парковки мало, — дружелюбно объяснил Мамедов. — Людям машины ставить некуда.

И незаметно, как он думал, сделал жест рукой. «БМВ» медленно подал вперед и покинул двор, за ним потянулась «девятка». Несмотря на то что машины проехали в двух шагах от Федора, Очкарик не смог разглядеть сидящих внутри людей: настолько сильно были затонированы стекла.

— Ну, бывай, полковник, может, еще увидимся.

Волков посмотрел в глаза капитана, сжал протянутую руку, не сильно сжал, обыкновенно, но не отпустил, задержал в своей руке и отчетливо произнес:

— Завтра до двенадцати утра я должен переговорить с Ильгаром. Если этого не произойдет, гарантирую тебе весомые неприятности. Лично тебе.

— Угрожать не надо, — с веселой издевкой попросил Мамедов. — Звездочки береги, полковник. Не забывай, где находишься.

Он твердо стоял на своей земле.

— Ты о моих звездах не беспокойся, — жестко велел Очкарик. — Имя мое тебе известно. Прозвонись по своим каналам, поинтересуйся, кто я. А на тот случай, если нам еще придется встретиться, запомни: обращаться ко мне только на «вы». Все понятно?

Мамедов угрюмо выдернул руку.

— Я не услышал ответ.

— Будет видно, — буркнул участковый.

— Будьте добры отвечать по уставу, товарищ капитан.

— Так точно, товарищ полковник, — злобно глядя на Волкова, произнес Мамедов. — Я все понял.

Но взгляда Федора не выдержал, отвернулся.

— До двенадцати, — напомнил Очкарик и сел в машину.

И почти сразу же запиликал висящий на поясе мобильник. Волков завел двигатель, медленно подал вперед и поднес трубку к уху: — Да!

— Федя, спаси меня! — прорыдал Корзинкин.

* * *

Удивительно, как много впитывается и навсегда остается в наших вещах. Едва уловимый запах и соль пота, прикосновение пальцев, тепло кожи и уникальное дыхание души. Мы редко задумываемся над тем, какая хорошая память у наших вещей. Как относятся они к нам? Почему некоторые из них прикипают к сердцу, становятся любимыми, а другие лежат в шкафу, позабытые, ни разу не надеванные?

Вот бы удивился любой нормальный человек, узнав, как много способна рассказать о своем хозяине простая пуговица.

Дешевая пластмассовая пуговица, крепко зажатая в кулаке.

Окно плотно зашторено, дверь закрыта, свет выключен. Гончар сидел в кресле, выдвинутом в самый центр комнаты. Расслабленная поза, опущенная на грудь голова. Казалось, он спит, и лишь его левая рука дрожала от напряжения. Левая рука, в которой пряталась пластмассовая пуговица. И часть силы, что бушевала в стиснутом кулаке, заставляла подрагивать окружающий Гончара сумрак. По темной, запертой комнате гулял несильный ветерок, покачивал шторы и шевелил волосы Гончара. Едва ощутимый ветерок, исходящий из левой руки сидящего в кресле человека.

Тридцать минут потребовалось Гончару, чтобы прочесть душу переданной Дантистом посылки. Полчаса вызванный им ветерок нарушал сумрачный покой комнаты. Затем все прекратилось. Гончар медленно разжал кулак — ставшая ненужной пуговица упала на паркет, — нащупал стоящую у кресла бутылку вина, зубами выдернул неплотно воткнутую пробку, выплюнул ее и жадно припал к горлышку. Полминуты в комнате слышалось только бульканье. Затем Гончар вернул опустевшую бутылку на пол, вытащил из кармана телефон и набрал номер:

— Проказа?

— Да.

— Записывай адрес…

— Кто его прикрывает? — угрюмо осведомилась Испанка.

— Никто, — пожала плечами Проказа.

— Говорят, он крепкий мужик, — подал голос Невада. — В тайге слабаки не выживают.

— Слабаки нигде не выживают, — хмыкнула Проказа. — Только под мамочкиным крылышком. Ты-то чего трясешься? У тебя работа безопасная…

Презрение, отчетливо прозвучавшее в последней фразе, задело Круса. На секунду его глаза вспыхнули, однако доводить дело до скандала он не стал.

Заставил себя высокомерно улыбнуться:

— Кто бы говорил!

И отвернулся.

Роли члены команды расписали заранее. Травник прикрывал: остался на лестничной клетке и следил за тем, чтобы соседи не проявили к происходящему в квартире нездоровый интерес. Задача Проказы заключалась в том, чтобы войти и обездвижить Беспалого: учитывая бойцовский опыт девушки, никто не сомневался, что она справится. Испанке предстояло задавать вопросы. После вторжения Проказы, которое обязательно закончится жестоким избиением Беспалого, мягкость беловолосой наверняка вызовет пленника на откровенность. Испанка умела влезть человеку в душу. Если же не получится мягко, то она достанет из сумочки флаконы с разноцветными жидкостями, способными вывернуть любого человека наизнанку и превратить его в кричащий от боли сгусток нервов.

А Невада сделает то, от чего отказались остальные, — прольет кровь искусника. Добровольно ответит Беспалый или его придется пытать — не важно, Гончар приказал не отпускать Шамана живым.

— Чего ругаться? — негромко произнес Травник. — Все замазаны.

Испанка опустила глаза. Проказа скривила рот, но комментировать слова здоровяка не стала. Кивнула:

— Пошли!

И первой выбралась из машины.

«Ты запутался, Григорий. Ты отплыл от одного берега, а к другому не причалил. Тебе нужно время, чтобы разобраться в себе, а его у тебя нет. Ты запутался, тебе кажется, что самый легкий выбор — самый правильный. Но это, поверь мне, не так…»

Беспалый понимал, что Бабушка Осень знает, о чем говорит. В ее словах звучит мудрость, накопленная за многие поколения. И еще мудрость врожденная. Не зря ведь ходят слухи, что Бабушка Осень родилась старой.

Она была права… и она была не права. Она советовала, но не указывала. Она понимала, что выбор человек должен сделать сам. Выстрадать, вымучить, определиться и не отступать. Даже если выбор этот порожден чудовищными сомнениями, превратившимися в чувство чудовищной вины.

«Я знаю, кем умру, но понятия не имею, кем буду жить…»

Григорий перебрал лежащие на столе фотографии. В очередной раз вгляделся в изображенных на карточках людей. В очередной раз ощутил пустоту внутри.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});