Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II - Евгений Александрович Адамов

Адрианополя — основного форпоста Константинополя — с севера, 2) распространение перемирия на малоазиатский фронт «с обезоружением верков Эрзерума» и отходом турецких войск к юго-западу от этой крепости[146].

Нельзя сомневаться в том, что Сазонов и сам понимал важность всех этих оговорок. Его ответная телеграмма Янушкевичу от 3 марта ⁄ 18 февраля намекает на то, что выработка пресловутой «программы действий» произошла под влиянием настойчивых пожеланий союзников. По его словам, его согласие на «программу» было вызвано «желанием избегнуть разногласий между нами и нашими союзниками, озабоченными не заключать отдельного мира с Турцией, ибо, — такова была, очевидно, сущность аргументации „союзников“, — таковой до победы над Германией не будет прочным». В то же время он успокаивал Ставку, указывая на то, что «намеченные в общих чертах пункты перемирия столь тяжки, что турки добровольно не согласятся принять их» и что пожелания Ставки относительно Чаталджи и дополнительного перемирия касательно «малоазиатского фронта» (и Сирии) покрываются предположительными условиями перемирия[147].

Практически вопрос о перемирии или мире с Турцией остался, поскольку речь касалась России, в том положении, которое было предрешено соглашением Сазонова с Палеологом и Бьюкененом. Делькассе, разумеется, согласился с «программой» Сазонова, хотя и заявил, что она «не исключает, в случае надобности, введения в перемирие еще других условий, сообразно с обстоятельствами» (см. телеграмму Извольского Сазонову от 4 марта /19 февраля). Грэй воздержался от ответа. Западные державы практически подтвердили свое намерение уклониться от немедленной передачи России «ключей к ее дому» и воспользовались, в лице Франции, случаем поставить на очередь вопрос о разделе Азиатской Турции, с одной стороны, и вопрос об организации совместного оккупационного управления Константинополем, с другой стороны. Последнее было равносильно «временной» интернационализации Константинополя, соответствовавшей истинным намерениям как Англии и Франции, так и трех балканских государств — Румынии, Болгарии и Греции, — так, наконец, Италии и Соединенных Штатов, уже начавших проявлять живой интерес к эксплуатации естественных богатств Османской империи[148].

2. Вопрос об организации «временного» управления Константинополем

На формальную почву дипломатических переговоров между тремя державами Антанты вопрос об организации «временного» управления Константинополем был поставлен 12 марта ⁄ 27 февраля 1915 г. памятной запиской Палеолога Сазонову. Тот факт, что вручение ее совпало по времени как раз с вручением Сазонову памятной записки великобританского посольства, констатировавшей признание Грэем, при известных условиях, русских требований, очевидно, не был случайным. Принципиальному признанию прав России тем самым противополагался «в ожидании момента заключения мира, который сделает возможным установление окончательного режима», план временного управления, построенный на принципе соблюдения «интересов каждой из держав Тройственного согласия».

Этот вопрос, несомненно, беспокоил Сазонова еще раньше в связи со всем характером русского участия в дарданелльской операции и возникавшим отсюда крайне неблагоприятным для России соотношением сил на Ближнем Востоке. Об этом свидетельствует выработанный им, по соглашению с генеральным и морским штабами, «проект временного, на первых порах, занятия Константинополя» союзными отрядами, представленный им 7 марта ⁄ 22 февраля, через Кудашева, на утверждение Верховного главнокомандующего и одобренный последним (телеграмма Кудашева Сазонову от 8 марта ⁄ 23 февраля). Да и независимо от этого, и даже если бы он забыл о нем за множеством дел, ему напомнили бы о нем сведения о быстроте действий агентства Рейтер, решившего «тотчас же после занятия Константинополя союзниками» открыть там отделение «для обслуживания местной и соседней печати» и признавшего, что возможность кооперации нашего (русского) агентства для распространения «исключительно (?) русских известий» в этом районе «допустима» (!) (ср. телеграмму Бенкендорфа Сазонову от 5 марта ⁄ 20 февраля, ответную телеграмму Нелидова от 11 марта ⁄ 26 февраля), — а также тревожные по тону указания русского финансового агента в Париже Рафаловича и самого Извольского (см. телеграмму Извольского от 10 марта ⁄ 25 февраля за № 130 и 131) на необходимость подготовиться к определению роли России в Константинополе «не только с военной и с административной, но и с финансовой стороны». Однако ни общая политическая обстановка, ни отсутствие ответа на его «программу действий» не могли располагать его к ускоренному выступлению. Ему представлялось, по-видимому, более целесообразным выждать инициативу со стороны союзников, дабы не скомпрометировать своего собственного положения такими пожеланиями, которые были бы ими отвергнуты.

Памятная записка Палеолога исходила из необходимости регулировать заранее порядок управления Константинополем, занятие которого «потребует столь важных и специальных политических, административных и финансовых мероприятий, что в деле их разрешения нельзя положиться на усмотрение военного начальника одной национальности, каковы бы ни были его личные достоинства». Этим устранялась единоличная военная власть представителя как России, так и Англии, на долю которой по ходу вещей выпало пока что высшее командование во время самой операции в Дарданеллах и во время военного занятия Константинополя.

Сославшись далее, как мы видели, на то, что впредь до общего мира предстоит создать временное управление, памятная записка далее признает необходимым «допустить с этой целью все три державы на равных основаниях к участию во временном управлении Константинополем и территориями, на которые распространится их оккупация». Конкретно это должно было выразиться в назначении каждой из держав по одному верховному гражданскому комиссару, в качестве их представителей, которым надлежит действовать «по соглашению с военным командованием».

Комиссары должны были «прежде всего» «озаботиться восстановлением в их довоенных должностях чиновников, советников министерств и офицеров своей национальности, поставленных во главе государственных учреждений, как то: османского долга (с немедленным включением одного русского представителя), османского банка, таможни, жандармерии и т. п.». Далее французское правительство желало «восстановить и обеспечить» все «крупные интересы», связанные с помещением Францией в Турции 3-миллиардного капитала, то есть восстановить в правах владения заинтересованных лиц и держателей османских бумаг, «а также предписать секвестр имущества подданных неприятельских держав».

Вопрос же об организации самого управления Константинополем оставлялся в тени, потому ли что он интересовал правительство республики куда меньше, чем вопрос об интересах французских капиталистов, или потому, что таким путем сохранялась возможность удержать действующую систему турецкого управления без замены ее русской, впредь до установления окончательной судьбы Константинополя мирным договором.

Ответ Сазонова на французское предложение был дан в виде памятной же записки на имя как Палеолога, так и Бьюкенена на следующий день, 13 марта ⁄ 28 февраля. Он имел весьма уклончивый, чтобы не сказать больше, характер. С одной стороны, он внес в обсуждение новый момент, предложив, в точном соответствии с одобренным великим князем проектом, план разграничения зон военной оккупации Константинополя[149]. С другой стороны, он предлагал, в отличие от Делькассе, «чтобы военная власть в городе Константинополе была временно вверена старшему