Дата Туташхиа - Чабуа Амирэджиби

Больные, разумеется, не принимали ни малейшего участия в хозяйственных хлопотах Чониа. Казалось, они не замечали ни Чониа, ни его богатства, но было видно, все терялись в догадках — откуда свалилась на него этакая благодать?

На подоконнике стало тесно от бутылок и банок всех калибров. Чониа приспособил даже гвозди, торчавшие в стене: на одном висел мешок с мукой, на другом связки лука и чеснока, на третьем — перец и сулугуни, нанизанные на шнур. Свисали дородные куски копченого и вяленого мяса. Словом, палата походила теперь на кладовую зажиточной семьи и на крепостной бастион, под который были подложены бочки с порохом, — разом.

Чониа закончил свою возню и приступил к ужину. Подогретый хачапури он запил водочкой и отведал вареного сома под острым соусом. После этого ему почему-то захотелось холодного чурека с чесноком, а на десерт он пососал сахарный песок. Вроде бы сыт! Он собрал остатки ужина, вымыл миску и прилег было, но ему захотелось пеламуши, и в полной катхе его заметно поубавилось. Он насыщался с таким остервенением, будто час тому назад не мне и Дате Туташхиа летели в голову косточки от курицы квишилад-зевской Цуцы.

Варамиа лежал лицом к стене и, казалось, спал. Квишиладзе перебирал четки и ни разу не взглянул в сторону Чониа, Кучулориа исподволь, но с острым вниманием наблюдал за церемониалом ужина Чониа, за разнообразием блюд и, убедившись, что Чониа и в голову не приходит потчевать его, бросил ядовито:

— Хотелось бы знать, откуда у такого бедолаги, как ты столько жратвы взялось?

Чониа и ухом не повел.

Дата Туташхиа упоенно рассказывал Замтарадзе о нашем приключении и о свидании. Замтарадзе еле сдерживал смех, и, когда не мог пересилить себя, от взрывов его хохота вздрагивали стены.

— Кучулориа, туши лампу, спать пора! — весьма решительно приказал Чониа.

Палата опешила.

— Помилуй, мы ведь не куры — лезть на насест, едва стемнеет, — мягко заметил Кучулориа после минутного молчания. — Сварим гоми, остатки сыра наскребем, поедим, а спать или не спать — об этом уж после поговорим.

— А какое мне дело, ужинали вы или нет, что там у вас — ошметки сыра или жмых. Сказал — тушить лампу и спать! И чтоб звука не слыхал — устал я сверх всякой меры!

И слова поперек никто не сказал.

— Не человек ты, вот что я тебе скажу! — едва слышно проворчал Варамиа.

— Тушите, тушите, некогда мне с вами разговоры разговаривать! — Чониа оглядел больных и, поняв, что подчиняться ему не собираются, встал, подкрутил фитиль и лег.

Квишиладзе без чужой помощи встать с постели не мог, да и лампа от него была далеко, что правда, то правда, но хоть словом мог он ему возразить? Ни звука он не произнес. Варамиа и вставать, и ходить мог, но руки у него были в гипсе — ему ли с фитилем возиться? Да и трудно было ждать от такого человека чего-то большего, чем он уже сказал. И Кучулориа тоже ни словом, ни делом не обнаружил своего отношения к происходящему. Судя по всему, фитилю суждено было остаться опущенным и вечернему гоми — не съеденным.

Прошло минут десять — пятнадцать, и звук фанфар раздался совсем с другой стороны: расторопней обычного Чониа вскочил с постели и стремглав бросился к балкону… Балкон, разумеется, был тут ни при чем — до того места, куда торопился Чониа, было совсем не близко, если б, конечно, он не ослушался строгих неоднократных наказов Хосро.

Дверь захлопнулась, и Квишиладзе расхохотался.

— Ты чего, дурак, смеешься? — набросился на него Кучулориа.

— А чего?

Квишиладзе оторопел:

— Как это чего?.. — Кучулориа бросил взгляд в сторону нашей комнаты, подбежал к Квишиладзе и наклонился над его ухом.

— Что?.. Как?.. — закричал Квишиладзе. — Неси сюда!

Кучулориа поднял фитиль, поднес катху с пеламуши Квишиладзе и ткнул пальцем в шарнир ручки.

— А-у-у-у! — завопил Квишиладзе. — А-у-у-у!

Повернулся Варамиа.

— А-у-у-у! Катха моей Цуцы!

— Да-а, Чониа будет съеден, как пить дать! — сказал Замтарадзе.

— Одолеют, думаешь? Слишком уж нагл, мерзавец, — Туташхиа был в сомнении.

— Таких, даже будь он царь, съедают вместе с войском, — уверил Замтарадзе.

— Катха моей Цуцы! А-у-у! — ничего другого не мог вымолвить потрясенный открытием Квишиладзе.

— Очнись! Почему это твоей Цуцы катха? По всей Гурии и Аджарии полно таких катх, да и в Имеретии их не меньше, — сказал Варамиа.

— Да замолчи ты! — одернул его Кучулориа. — Цуцину катху не то что Квишиладзе, я сам среди ста катх, глаза закрыв, узнаю. У Цуцы на катхе с обеих сторон всегда кресты вырезаны. Послушай, Квишиладзе! Ты лежи себе и помалкивай, а катху в руках держи. Он как войдет, мы поглядим, что он, подлец, скажет!

Палата затихла в ожидании, но Чониа не показывался.

— Подумать только! Как он чужой хлеб жрал, а! Эге-е-е! — Голос Кучулориа громом рассек напряженную, готовую разорваться тишину.

И опять сомкнулась тишина. Квишиладзе вперился глазами в Кучулориа и готов был испустить свое а-у-у, но Кучулориа погрозил пальцем, и у Цуциного возлюбленного вопль застыл на губах.

В палату вошел Чониа.

— Кто засветил лампу? — Он произнес это так, будто человека, совершившего это, ждала верная смерть.

Квишиладзе хлопнул крышкой катхи. Чониа обернулся. Оторопь длилась не более секунды. Он прыгнул кошкой и вцепился в катху. Квишиладзе одной рукой схватил Чониа за шиворот, а другой поднял полено и трахнул им его по голове. Чониа свалился на пол. Кучулориа мигом оказался рядом и, пока я сообразил выйти и разнять их, с такой ловкостью и сноровкой колошматил застрявшего между кроватей Чониа, будто никогда и не слышал о болях в позвоночнике. На крики и возню в палату вбежали мой дядя Мурман и Хосро. Все население лазарета Мурмана Ториа сбежалось на место происшествия.

— Что здесь происходит?! — закричал Хосро.

Чониа дали понюхать нашатыря и привели в чувство.

— Да ничего такого, Мурман-батоно, пошутил я немного, — простонал Чониа и укоризненно — Квишиладзе — И как это шуток не понимать?

— Вот, поглядите, будьте добры!.. — воскликнул Квишиладзе и тут же осекся. Мурман долго ждал, чтобы ему объяснили, что здесь стряслось, но все хранили молчание.

И на меня поглядел Мурман. Знаком я объяснил ему, что все расскажу позже.

— Баловства здесь не допускайте. Обходитесь без ссор и драк! — сказал дядя Мурман и удалился.

Вернулись к себе и мы.

Чониа лежал под одеялом, свернувшись калачиком, как пес. Перебрав всю провизию Цуцы Догонадзе, Кучулориа переносил ее на новые места и, послушно выполняя все, что скажет законный владелец, рассовывал снедь под койкой и у его изголовья.

— Чониа съеден! — отметил Замтарадзе.

Разложив все по местам, Кучулориа поставил котел и начал готовить ужин. Пока варилось гоми, Чониа то и дело со стонами и проклятьями выбегал во двор. Всякий раз это сопровождалось солеными замечаниями Квишиладзе и Кучулориа. Варамиа ворочался с боку на бок и стонал. Душа его была не на месте. Квишиладзе накрыл стол по-царски, даже по стакану водки раздал. Наелись до отвала. Поболтали, пошутили, и затих лазарет.

Утром меня разбудил Замтарадзе — он звал к себе Чониа.

Отодвинув занавески, Чониа остановился на пороге.

— Подойди ближе! — сказал Замтарадзе.

Чониа послушался.

— Что собираешься делать с деньгами, которые Цуца Догонадзе передала Квишиладзе для доктора? — спросил абраг.

Чониа — на дыбы, отпираться, но вдруг сник и, сунув руку за пазуху, вытащил деньги Цуцы Догонадзе.

— Откуда знаешь? — шепотом спросил он, протягивая ассигнацию Замтарадзе.

— Зачем мне суешь, я что — Мурман Ториа?

Чониа осекся.

— А как же быть?

— Надо хозяину вернуть.

— А хозяин кто? Квишиладзе или доктор Мурман?

— Квишиладзе. Он должен передать Мурману.

— Опять бить будут. В третий раз. Убьют.

Замтарадзе подумал и сказал:

— Не надо доводить до того, чтобы тебя били. Эти деньги доктора, но отдать их должен Квишиладзе.

— И вам не надо было доводить дело до того, чтобы вас били… там вон! — сквозь зубы отпустил Чониа.

У Замтарадзе глаза на лоб выкатились.

— Где это, мой дорогой?

— А там, на Саирме.

Я ничего не понимал. Ясно было только, что Чониа где-то видел, как били Замтарадзе. Иначе Замтарадзе должен был бы возражать, протестовать, но он молчал, вглядываясь в лицо Чониа, и думал, думал…

Чониа ожил, растерянность Замтарадзе была ему на руку, и не мешкая выпалил:

— Когда Цуца мне деньги давала, она сказала — отдай доктору сам.

От сердца у него отлегло, он перевел дыхание — вывернулся, даже самому понравилось.

— Тогда отнеси и отдай, — Замтарадзе махнул рукой.

Чониа постучал в дверь Мурмана и вошел.