Принц-странник - Виктория Холт

Люси нежно поцеловала его.

— Мама, — сказал мальчуган. — Джимми хочет леденцов.

Его руки уверенно потянулись к блюду со сладостями; Люси смотрела, как он запихивает их в рот.

Сын короля! — подумала она и, вспомнив про Чарлза, снова слегка помрачнела. Она сейчас страстно хотела — нет, не быть верной отцу мальчика, ибо Люси не могла желать невозможного — она хотела, чтобы не было его отъезда и чтобы у маленькой девочки, которую сейчас убаюкивала Энн, был тот же отец, что и у Джимми. На секунду лицо Люси озарилось надеждой: а нельзя ли представить девочку дочерью Чарлза? Нет, исключено. Слишком многие были свидетелями ее рождения и исподтишка смеялись, что любовница Чарлза завела себе нового мужчину. Нет, объяснить рождение Мэри было невозможно; Чарлз все равно узнает.

— Еще сладенького, еще сладенького, — закричал сластена Джимми.

Люси погладила курчавую голову мальчугана. За такого мальчишку Чарлз должен быть благодарен ей, подумала она.

Вошел Генри и немедленно выставил Энн с детьми, ибо он появился не для того, чтобы любоваться детьми. Его горящие глаза понимающе смотрели на любовницу.

Чуть помолчав, она сказала:

— Его величество в Париже, Генри.

— Знаю. И скоро он вспомнит про свою Люси. Что тогда?

— Что тогда? — эхом отозвалась Люси.

— Сиднею пришлось отойти в сторону. Я намерен вести себя по-другому. Я очень доволен, что мы сможем представить ему нашего ребенка.

— А что он скажет по поводу его появления?

— Он все поймет. Если не он, то кто же? Это в духе Чарлза — никого не порицать. Да и как иначе: увидев, как обстояло дело, он сам скажет, что рассчитывать на твою верность на столь длительный срок по меньшей мере неразумно, за такое время святой впал бы в искушение. Любя нас обоих, он нас простит. У тебя на редкость унылый вид, Люси. Ты сожалеешь о его королевском величестве? Ручаюсь, что ничего не будет… Я уж не говорю о его королевском благородстве.

— Он очень добрый и нежный.

— Зато я другой. Другой! Ты думаешь, что если он король, то этим все сказано? Ну, приободрись же, будь беспечной, как он… Кстати, вчера за городом я видел статую с изображением женщины, у которой детей как дней в году, и всех она родила в один присест. Вот это достижение, а? Что, если бы вместо одного доказательства нашей любви было бы триста шестьдесят пять, которых мы бы и представили его величеству? Что бы он сказал тогда, представляешь?

Люси рассмеялась.

— Он, как и я, засмеялся бы. Он всегда смеется.

— Так стоит ли бояться человека, столь расположенного посмеяться, как наш король? Ну, Люси. Триста шестьдесят пять за один присест — каково? Каким нужно быть папашей, и какой нужно быть женщиной, чтобы проделать такой фокус? Но, скажу тебе, они были не искуснее нас с тобой. Хочешь увидеть в этом городке статую, возведенную в честь тебя?

Они снова смеялись, а вскоре уже целовались и ласкались. Можно ли бояться короля, столь искусного в утехах любви и столь понятливого к слабостям других?

В это же время в Париже мадемуазель Монпансье обнаружила в короле перемену: он теперь без затруднения говорил по-французски, вместе с локонами оставив в Англии и прежнюю застенчивость.

Он показывал себя мастером комплимента, и даже молодые французские щеголи не умели делать их с той же грациозностью, что он. Кроме того, его слова сопровождались такими выразительными взглядами карих глаз, что мадемуазель не удержалась от того, чтобы не примерить его на роль будущего мужа.

Чарлз со всей серьезностью рассматривал ее в качестве кандидатуры на роль будущей жены. Она была красива, пусть даже не в той степени, как сама считала, а главное, богата и происходила из королевской семьи. Лучшего брака, чем с дочерью дяди короля, трудно было придумать для короля-изгнанника.

То и дело он вспоминал о Люси. Он не испытывал прежнего влечения к ней. Он не был неискушенным мальчиком, когда сделал ее своей любовницей, а за время разлуки еще больше повзрослел. Приключения, через которые он прошел за это время, сильно изменили его. Он сильно протрезвел, хотя внешне это было не столь заметно, перестал надеяться на скорое и легкое возвращение престола, поражение при Вустере оставило след не только в виде теней под глазами и ранних складок вокруг рта — оно затронуло самые глубины его личности.

Он был инертен, и теперь твердо это знал. Он постоянно порицал сам себя за поражение при Вустере, ибо твердо верил, — а его беспощадность к себе только выросла, — что тем, кто в жизни обречен на удачу, не выпадают поражения.

У него был шанс, и он упустил его. При этом он не винил плохую погоду, неравное соотношение сил и прочие обстоятельства, на которые указывали ему потерпевшие поражение генералы, корень неудачи он видел в одном человеке — Карле II Стюарте, и, каковы бы ни были внешние обстоятельства, под его руководством дело потерпело крах, как это произошло в Шотландии, как это произошло под Вустером, потому что не может судьба иначе обращаться с человеком, который на все беды пожимает плечами и предпочитает танцевать, играть в азартные игры и спать с женщинами, вместо того чтобы разрабатывать план новой военной кампании. Он не раз думал, что если бы Карл I Стюарт мог смотреть на себя непредвзято, а Карл II обладал благородством характера Карла I, то вместе они бы являли собой короля, достойного носить корону такой страны, как Англия. Поистине, это был мучительный дар — слишком хорошо понимать себя.

Он вспоминал Джейн Лэйн. Милая Джейн! Такая красивая, такая совершенная, при этом ни на секунду не забывавшая, что скачет рядом с королем! Она звала его Уильям Джексон, и этот застенчивый слуга Уильям должен был сопровождать ее в поездке. Он всю дорогу помнил, что за ним скачет красивая женщина. Он был тогда одет под сына фермера — серый плащ и высокая черная шляпа, и в течение недели один человек, одна женщина, Джейн Лэйн, держала его жизнь в своих руках. Ни разу за всю дорогу он не попытался заняться мимолетной любовью с ней, но, сказав ей при расставании «прощай», перестал томиться по Люси.

У Люси родилась дочь. До него дошли слухи, что Люси стала любовницей сэра Генри Беннета. Чарлз любил славного Генри, ему очень хотелось увидеть малыша Джимми, но он решил, что с Люси все кончено. Встреча с этой парой могла бы создать неловкую ситуацию, а неловких ситуаций он сейчас боялся больше всего на свете.

А потому он все эти недели наслаждался пребыванием в Париже, играл с сестричкой и ухаживал за мадемуазель Монпансье, которая, и в этом он готов был поклясться, проявляла к нему внимания больше, чем когда-либо раньше.

— Кузен мой, — говорила она во время прогулки по садам Тюильри, — вы повзрослели по возвращении из Англии. Вы больше не боитесь меня.