Авантюры открытого моря - Николай Черкашин

«Китобой» в копенгагенском порту. 1920 год

Офицеры «Китобоя». Двадцать лет спустя… Штурман — лейтенант Оскар Вилькен {вверху), старший лейтенант Георгий Вахтин

Баталер капитан Г. Пономарев {слева) и сигнальщик мичман Г. Марков. Копенгаген. 1920 год

«Китобой» — навстречу неизвестности

Экипаж «Китобоя» в Копенгагене. 7 июля 1920 год

Бизерта. Корабли русской эскадры. Крайний слева — «Китобой». Декабрь 1920 год

Ветераны Белого флота и участники легендарного похода. Среди «китобойцев» — Оскар Ферсман (стоит второй справа)

Подводная лодка «Ожел» в предвоенные годы

Таллинские башни — немые свидетели героизма польских подводников

Капитан маринарки (капитан-лейтенант) Ян Грудзински, взявший на себя командование подводной лодкой «Ожел»

Комендоры польской подводной лодки «Вилк» у борта британского корабля — «Ожел». 1940 год

Командор подпоручник (капитан 2-го ранга) Хенрик Клочковски

Поручник маринарки (старший лейтенант) Анджей Пясецки по прозвищу Пабло, один из главных организаторов побега из Таллина

Алвин Гудман: «Я командовал Зеехундом».

Франция, Брест. 2000 год

Зеехунд» — одна из немногих карликовых подлодок Германии, уцелевших после второй мировой.

Стоит в морском музее французского Бреста. 2000 год

Айсберг опасен для субмарины и в надводном положении и в подводном

Счастливцы, пережившие столкновение с «клыком» айсберга. Капитан 2-го ранга Юрий Пастушенко [слева). К-279. Гренландское море. 1983 год

Первый советский атомный подводный ракетоносец К-19 в море. Его прозвали «Хиросимой». 1961 год

Моряки из 10-го отсека после сорокасуточного заточения. Капитан-лейтенант Борис Поляков, (третий справа в первом ряду). Североморский госпиталь. 1972 год

Адмирал Валентин Селиванов благодарит Бога за счастливый исход дальнего плавания. Санкт-Петербург. 1996 год

Молебен в Морском соборе Санкт-Петербурга. Настоятель — протоиерей Богдан

Первый российский авианосец — «Адмирал Флота Советского Союза Н. Кузнецов» в Средиземном море. 1996 год

25 октября 1917 года. Полдень

Царственный город вздымал в небо кресты и шпили, ангелов и корабли, фабричные трубы и стрелы портальных кранов. Статуи богов и героев на мокрой крыше Зимнего дворца подпирали головами низкое серое небо. Меж прозеленевших фигур курился дым. То был отнюдь не благовонный фимиам. То юнкера и ударницы топили печи в холодном осажденном дворце.

Бледное чухонское солнце выкатывало из-за арки Главного штаба. В прорехи небесной наволочи оно било в окна Зимнего, золотыми путами вязало статуи богов и героев на дворцовой крыше, и казалось, что по огненному настилу его лучей вот-вот съедет с арки колесница Победы и шестерка медных копей промчит ее над площадью, увлекая за собой неистовые толпы гневных людей. Каменное жерло арки, словно мортира, наведенная в сердцевину дворца, выхлестнет их в едином порыве, и под ударом могучего залпа рухнет мраморный столп, и бронзовый ангел с его вершины накроет дворец своим тяжелым карающим крестом.

На мраморных клетках столичного плац-парада вот-вот должен был разыграться финал грандиознейшей партии. И среди тысяч красно-белых фигур ее тайно творилась в этот день никому неведомая комбинация: некий «офицер» должен был уничтожить некую «пешку», дабы белая «ладья» могла нанести удар по красному «ферзю». И тогда все вернется на круги своя: колесница Победы и кони незыблемо замрут на своем месте, а медные боги с крыши дворца вечно будут подпирать головами тяжелое низкое небо.

Человек, вознамерившийся выиграть историческую партию, сидел на скамейке Петровского парка, бессильно привалившись к деревянной спинке. После всех ночных и утренних перипетий, после великолепного блефа, пережитого в полуподвале трактирчика, руки и ноги вдруг ослабели настолько, что Грессер едва доплелся до первой скамьи. Но мозг работал превосходно.

Тащиться на Лиговку через весь город — в который раз искушать судьбу. Не может же в самом деле везти бесконечно. Вызвать Чумыша и отправиться на моторке? Было бы лучше всего. По Обводному каналу они проскочили бы, минуя всевозможные пикеты, патрули, разъезды, до самого дома павловской сестры, что стоит у Ново-Каменного моста. Шестиэтажную жилую громадину, увенчанную угловой башней, построили совсем недавно — перед войной. Грессер знал этот дом. Его архитектор Фанталов приходился ему шурином. Черти бы их всех побрали — шуринов, архитекторов, механиков; этот дьявольский город, непроходимый, как минное поле!

Кавторанг извлек из кармашка-пистона часы: золотые стрелки на золоченых цифрах отсчитывали золотое время. Все летело в тартарары из-за того, что инженера-механика понесло в этот день к сестре… И Чумыш безнадежно исчез со своим катером — попробуй вызови его отсюда…

Ветер сорвал капюшон с фуражки и надул его, как парус.

Парус!

Ну конечно — парус. В конце Петровского проспекта — яхт-клуб. Взять шлюпку, швертбот, какой-нибудь «тузик» на худой конец и, обогнув Васильевский остров, войти в Екатерингофку, а там по каналам, по протокам, под мостами «северной Венеции» можно пробраться почти в любое место центра! От этого счастливого открытия Грессер ощутил прилив новых сил, покинул скамью и размашисто зашагал к западной стрелке острова. Там, за Петровской косой, начиналось взморье и взгляд тонул в привычном мглистом просторе. Кавторанг сразу повеселел и прибавил шагу. День славы не угас!..

Тоненько взвыл пустой желудок. Грессер вспомнил, что, кроме стакана чая, принесенного Стешей, да глотка водки у Акинфьева, он и крошки во рту не держал. «У Павловых перекушу», — пообещал он голодному желудку и тут же забыл о еде, потому что впереди — в изгибе дамбы — открылось дивное видение рощи яхтенных мачт. Они качались на свежем ветру, и слышно было, как пощелкивают по дереву необтянутые ликтросы.

Ни в яхт-клубе, ни в парусной гавани Грессер никого не нашел, даже сторож исчез, что было весьма на руку. Кавторанг прошелся по дощатым мосткам, выбирая подходящее суденышко. Он присмотрел себе небольшой швертбот с веселым именем «Внучокъ».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});