Красные курганы - Валерий Елманов

– Так меня теперь в жертву принести надобно?! А может, я еще пожить хочу?!

– Так потому и молю тебя принять сей крест со смирением. Тебя ведь, снисходя к сединам, и пощадить могут.

– Кто?! Греки?! Да они матерям и отцам родным глаза выкалывают, когда те поперек их пути стоят! Ишь чего удумал – крест приять!

– Но ты со своей мудростью непременно найдешь слова, которые умягчат их души. Ну хоть немного, – настойчиво уверял рязанский князь. – Глядишь, и не убьют они тебя, а всего-навсего ослепят.

– Вон! – истошно завизжал Лазарь, окончательно выведенный из себя. – Вон! А то я прямо сейчас сам у тебя гляделки повыдираю.

Он и впрямь не шутил, придя в полное исступление и уже угрожающе нацелился своими сухими пальцами с длинными ногтями в глаза князя, так что Константин, отшатываясь от него, действительно не играл, изображая страх. Да кто его знает, до чего вообще может докатиться паникующий старикашка!

На следующий день, сразу после очередного молебна о ниспослании вразумления и просветления, едва дождавшись финального «аминь», слово взял епископ Смоленский.

– Все ведают, сколь много труда вложил я в свою епархию, – обратился он к присутствующим.

Те дружно молчали – уж больно издалека зашел Лазарь.

– Негоже оставлять мне ее на старости лет ради высокого чина. И еще об одном не могу умолчать, – решительно произнес он и потупил голову. – Каюсь пред вами, братия, ибо грешен я и в силу грехов своих тягостных не смогу начальствовать над вами, а посему зову всех дать свой голос в пользу епископа Мефодия. Он крепок телесно и бодр духом. Ему и быть митрополитом Киевским и всея Руси.

Окончательный результат ошеломил даже самого Константина, который скромно надеялся на десять голосов в пользу рязанского епископа. На деле оказалось, что «за» проголосовали тринадцать. Единственным участником высокого собрания, кто решительно встал против отца Мефодия, был… сам отец Мефодий.

– Торжествуешь? – засопел рязанский епископ, оставшись наедине с Константином. – Ну-ну. Погоди, дай срок. Вот до Рязани доберемся, я те выволочку задам, задам.

– Ты не прав, отче, – вздохнул Константин. – Ибо столь единодушный глас духовных отцов означает не что иное, как небесный призыв к служению.

– Истинный глас духовных отцов я слышал вчера, – сурово возразил владыка Мефодий. – Ныне же свою роль сыграло твое иезуитское лукавство вкупе с самым бессовестным враньем.

– Ну уж ты и скажешь. Будто сам вместе со мной по их кельям ходил, – обиженно вскинул голову Константин. – Да я им всем одну только правду говорил… почти, – быстро уточнил он. – А если и сбрехал, то самую малость, и то не по злому умыслу, а увлекшись. И не вранье это было, а безудержная фантазия. Эх, отче, – вздохнул он сокрушенно. – Если бы ты знал, какой талант во мне погиб, так и не найдя себе творческого выхода. Да Макиавелли просто позеленел бы от зависти, если бы только услышал мои вчерашние речи.

– Слава господу, что я их тоже не слыхал, – пробурчал Мефодий, – А то с ним за компанию позеленел бы. Ну что, ликуй теперь, своего добившись.

– Еще нет, – тяжело вздохнул Константин. – Самое главное впереди, так что ты тоже, ваше преподобие, давай думай, как нам всех князей к общему согласию привести.

– Ты считаешь, это возможно? – скептически хмыкнул новоиспеченный митрополит.

Константин только передернул плечами. В успехе своего грандиозного замысла, честно говоря, он сам тоже изрядно сомневался. Не пойдут на это князья по доброй воле, ох не пойдут. Их пока жареный петух, то бишь Батый, не клюнет в одно место, навряд ли чем удастся пронять. Да и когда клюнет – тоже. Почему Русь полтора века безропотно платила дань завоевателям? Да потому, что все это время князья по-прежнему грызлись меж собой. Все они упоенно делили остатки власти в вечной тревоге, завистливо поглядывая один на другого: «А не досталось ли тебе, любезный сосед, на полкрошки больше?!» А сколько раз они сами золотоордынских ханов на Русь звали для бесконечных разборок – о-го-го!

Хорошо хоть, что с церковными делами все уладилось, так что теперь можно было полностью переключить внимание на князей, съезжающихся в Киев.

– Без тебя точно ничего не выйдет, а вот если ты перед ними вдохновенную речугу закатишь, тогда шанс появится, – сказал Константин и честно признался: – Хотя и мизерный.

– И в чью поддержку мне эту речугу произносить? – поинтересовался владыка Мефодий.

Константин немного помедлил, хотя над этим вопросом думал не раз и не два. Как ни крути, но кандидат, который подходил по наибольшему количеству позиций, имелся только один. Прочие в эту роль не укладывались вовсе и были отметены рязанским князем изначально.

Однако, глядя на владыку Мефодия, он лишь буркнул:

– Завтра я тебе его назову. Сегодня же еще раз подумаю и прикину все в последний раз.

Константин не соврал. На следующий день он действительно озвучил своему митрополиту имя первого русского царя и усмехнулся, заметив удивление на лице Мефодия.

– А ты думал, владыка, что я себя назову? Говорил же, что я у князей вообще не котируюсь, – и повторил: – Только Мстислав Удалой. Если эти Рюриковичи и на него не согласятся, то тогда вообще все бесполезно.

* * *

И бысть велико горе по всей Руси о ту пору, ибо по неразумию свому и неведению избраша отцы церкви не наидостойнейшего, но паки и паки наиплохейшего изо всех, ибо бысть епископ Мефодий первейшим потатчиком рязанскому князю во всех его поганых помыслах и злых началах.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1817* * *

Взликоваша земля Русская, ибо избрахом о ту пору на златой престол митрополичий наидобрейшего и мудрейшего из епископов, коему, яко русичу, все беды и злосчастия земли и людишек, на ней живущих, доподлинно ведомы бысть. Первый раз к избранию подобному длань Ярослав Мудрый приложил, егда в митрополичий сан в лето 6559-е от сотворения мира святого Иллариона облекли. Ныне же Константин Божий Заступник оному избранию немало спопешествовавши.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года. Издание Российской академии наук. СПб., 1760* * *

Я полагаю, что, учитывая возрастающий с каждым годом авторитет князя Константина, который стоял не просто во главе княжества, но Рязанской Руси, к тому же памятуя, что он вдобавок имел рычаги давления на половину всех епископов, возведение в сан митрополита епископа Рязани и Мурома владыки Мефодия не составило для него ни малейшего труда.

В немалой степени этому поспособствовала и сама личность духовного владыки. Пожалуй, каждый из епископов, собравшихся на церковный съезд, отчетливо сознавал, что именно он и есть самый достойнейший из них.

Все это в совокупности и повлияло на единогласное избрание владыки Мефодия, который уже с первых дней своего служения проявил себя деятельным и энергичным человеком. Правда, справедливости ради отметим, что он не был полностью беспристрастным. То есть до конца объективным назвать его затруднительно, что и показал последовавший вслед за церковным съезд русских князей…

Кстати, вполне логично предположить, что именно по этой самой причине владыка Мефодий и получил столь резкую негативную оценку со стороны суздальского летописца Филарета, у которого к тому же еще не улеглась обида на Константина за то, что тот решительно отверг его кандидатуру при избрании владыки Суздальской и Владимирской епархии.

То есть, выказывая свое критическое суждение, сам автор летописи также далек от беспристрастной объективной оценки сложившейся ситуации.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности. СПб., 1830. Т. 3, с. 28.

Глава 8

А почему не я?

Зачем кому-то в битвах погибать?

Как влажно дышит пашня под ногами,

Какое небо щедрое над нами!

Зачем под этим небом враждовать?..

М. Семенова

Князей в покоях Мстислава Романовича Старого собралось изрядно. Даже после всех кровопролитных битв, после, казалось бы, почти полной гибели всех князей Владимиро-Суздальской Руси, их набралось ровно два десятка. И это было первым, весьма неприятным сюрпризом для Константина.

Он-то предполагал, что их будет всего четверо, из Киевского княжества, Смоленского, Галицкого и Владимиро-Волынского. Пятым был бы он сам, князь рязанский.

В конце-то концов, пусть даже прибыл бы князь новгородский, хотя это уже было бы неправильно, поскольку в Великом Новгороде сидел Всеволод – второй сын Мстислава Романовича Старого, который таким образом приобретал бы сразу два голоса.

Однако Константин никак не ожидал встретить на съезде того же Александра Бельзского, почти сразу же по прибытии выказавшего свой гнусный норов и принявшегося шептаться то с одним, то с другим князем. Вообще-то Бельзским его называли лишь по привычке. В его столице, равно как и в прочих землях, прочно сидел рязанский наместник. Скорее немолодого, сухопарого и желчного Александра правильнее было бы назвать князем-изгоем. Никак нельзя доверять такому человеку участвовать в выборе будущего царя, это…