Проклятая Дорога (расширенная версия) - Роджер Желязны

на дорогу.

— Ехать придется довольно медленно, — предупредил Черт и, забросив карабин за правое плечо, лягнул стартер.

Корни тоже оседлала мотоцикл, они с Тэннером покатили бок о бок.

Приблизительно через час им попались две встречные машины. В обеих на задних сиденьях были дети; прижав мордочки к стеклу, они с любопытством проводили мотоциклистов глазами. За рулем второй машины сидел мужчина в рубашке с коротким рукавом, и, по-видимому, не случайно его черная наплечная кобура оставалась на виду.

Гвоздично-алое небо пересекали три черные полосы, внушавшие определенное беспокойство. Солнце отливало розоватым серебром и светило совсем не ярко, но Тэннеру все же пришлось надеть защитные очки.

Груз пребывал в безопасности, и Черт, двигаясь заре навстречу, размышлял о Бостоне. Подножия холмов окутывала легкая дымка, прохладный воздух казался довольно влажным. Мимо проехала еще одна машина. Дорога мало-помалу становилась более ровной.

Первый выстрел Тэннер едва расслышал сквозь рев моторов около полудня. Сначала он принял его за выхлоп, но звук повторился, и Корни, вскрикнув, неожиданно вильнула в сторону, а потом врезалась в валун.

Черт, тормознув, ушел влево (рядом просвистели еще две пули), прислонил мотоцикл к дереву и ничком бросился на землю. Пуля ударила в камешек рядом с головой Тэннера, и тот сообразил, откуда она прилетела. Черт заполз в канаву и стянул с правой руки перчатку. Он видел, что Корни лежит там, где упала, и грудь ее залита кровью. Девушка не шевелилась.

Черт вскинул карабин и выстрелил.

Нападавшие тотчас ответили, и он сменил позицию, отойдя чуть левее.

Стреляли с холма примерно в двух сотнях футов от Тэннера, и он как будто даже разглядел блеск ствола.

Черт прицелился, вновь спустил курок и, дождавшись ответного выстрела, отполз еще немного дальше. Он прополз по-пластунски футов пятнадцать и очутился у груды обломков, за которой можно было привстать на колено.

Тэннер выдернул чеку, метнул гранату, тут же бросился ничком (грянул новый выстрел) и приготовил второй снаряд.

Дикий рев, грохот и ослепительная вспышка. На Тэннера посыпался мусор. Он вскочил и швырнул вторую гранату, прицелившись тщательнее прежнего.

После второго взрыва Черт рванул к холму с карабином наперевес, но так и не пустил оружие в ход. От противника остались одни ошметки, от его ружья — и того меньше.

Тэннер вернулся к Корнелии.

Девушка не дышала, сердце не билось. Черту не надо было объяснять, что это значит.

Тэннер отнёс Корни к канаве, где прятался, и, копая голыми руками, углубил яму.

Уложил девушку на дно и засыпал землей. Потом подкатил ее байк и, опустив подпорку, установил над могилой. На крыле он ножом нацарапал: «Ее звали Корнелия. Не знаю, сколько ей было лет, и откуда она родом, и как ее фамилия, но она была девчонкой Черта Тэннера, и я ее люблю».

Черт вернулся к своему мотоциклу, завел его и поехал. До Бостона оставалось около тридцати миль.

* * *

Декорация без сюжета и действующих лиц. Если угодно, заключите ее в рамку и — опять-таки если угодно — назовите, как вздумается: Хаосом, Творением, Кошмаром Периодической таблицы или (впишите свой вариант).

Картина такова: тысячи колонн (вроде тех, что увидел галантный летчик Мермоз[7], когда впервые пересек на гидроплане Южную Атлантику и, преодолев этот регион, прозванный Котлом Тьмы, достиг берегов Африки), исполинских колонн, в чьих недрах яростно клокочут вздыбленные море и суша, — хвосты ураганов, по описанию Сент-Экзюпери, «воздвигшиеся стеною». Сперва они покачиваются, а потом застывают творением неведомого зодчего, дабы поддерживать разбухшими вершинами свод, сотканный из могучих ветров, каковые неутомимо кружат над планетой, и питать эти ветры плодами урожая, снятого с воды и земли, — выписанные, выгравированные, бегло очерченные, а то и намалеванные углем при свете молний, что вспыхнут искрой да и пойдут играть огнями, подобно колесам фейерверка, или тысяченогим наукам, или плетению китайских иероглифов, молний, что предстают то гневно-багровыми, то насыщенно-желтыми, то холодно-голубыми, то слепяще-белыми, а порой зелеными или таинственно-лиловыми в зависимости от изменений среды, которую прошивают, и все это — не успеешь глазом моргнуть, если вам (избави боже) случилось стать очевидцем того, как небо всасывает сушу и воду, разлученные от дней божественного творения, обращает их в плазму, раздергивает на реки, мрачно влекомые по его рябой тверди, рассеивает в пыль, образующую облака, сходные с космическими туманностями; истязает от заката до восхода и до нового заката, топит в их глубинах звезды, то вымарает луну, а то и подцветит, погасит солнце или подрумянит, зачернит надмирный купол или распишет, как пасхальное яичко. Беспокойное, вечно подвижное, переменчивое, оно жонглирует миллиардами твердых, жидких и газообразных частиц, перемещая их по таким траекториям, где способны удержаться лишь пресловутые ветры — и то недолго; порой дробит горные вершины, деревья-великаны, высотные здания или само дробится о них, а порой ложится на брюхо, дабы учинить поток и разорение самой тверди: украсить ее обломками, добавить живописности развалинам, перепахать, удобрить и залить дождями из камня, дерева, мертвых обитателей суши и моря, битого кирпича, металла, песка, огня, ткани, стекла, кораллов, а иногда и воды, наказуя моря и землю — те, видно, чересчур жестоко, чересчур долго глумились над ним, взрастив тех, кто не признавал никаких соглашений меж основными стихиями; тех, кто отравил небеса миллионами ядовитых веществ и страхом, пропитав пространство над атмосферой радиоактивным излучением пятисот преждевременно сдетонировавших боеголовок, чье существование внезапно прекратилось оттого, что возросший уровень радиации спонтанно запустил ценные реакции; тех, кто в катастрофические три дня, когда были нарушены упомянутые соглашения, осквернил безмятежную синеву, так что облака разодрало и разнесло в клочья, а небо исторгло вопль негодования против этой последней, до боли знакомой фамильярности, и стон этот, не затихший по сей день, — «Надругательство!», или «На помощь!», а то и «Господи!» — быть может, сулит грядущее очищение, и не одних небес, но суши и моря… Впрочем, опять-таки необязательно, ибо с равным успехом из оного круглого зева, что поглощает и извергает все и вся, способен рваться и леденящий кровь плач баньши — предвестник скорой гибели; и, может статься, этот вой, несущийся над миром, черпает воодушевление в горячих точках, где упали кобальтовые бомбы. Но разумеется, и тут ничего не скажешь наверняка, ибо упомянутые точки, излучающие смерть, — не что иное, как достояние земли, а потому могут оставить равнодушными насупленные небеса, если не подвигнуть их к еще более гневному возмущению. Но вообразите на миг тысячи тысяч небесных столпов, поневоле внушающих дурное предчувствие: в этом мире человеку нет места, этот мир для него — под запретом; столпов, призванных питать ураганы, бушующие над планетой. Со