ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы. - К. Александров

Через пять месяцев после начала оккупации в Глусском районе были восстановлены все 22 совета. Каждый совет имел от шести до девяти секций. Обычно это были такие секции:

— земельная;

— культурно-просветительская;

— налоговая;

— дорожная;

— благоустройства;

— санитарии и гигиены.

Кроме этих секций, имевшихся во всех советах, возникли новые секции [например, такие], как мостовая, там, где надо было заново отстраивать мосты, разрушенные отступающей Красной армией; заготовительная, которая собирала по лесам имущество, брошенное Красной армией; учетная, которая учитывала на территории совета новое население и вела его общественную проверку. Вскоре в Глусском районе произошло и пополнение сельских (общинных) советов. Для этого по всем селам были произведены довыборы членов советов, а в отдельных селах — и перевыборы. Местное государственное творчество в Глусском районе продолжалось до мая 1942 года, когда немцы охватили этот район своими ландвиршафткомендатурами и распустили общинные советы, заменив их бургомистрами, действующими уже вне воздействия со стороны местного населения. А вскоре после этого Глусский район стал одним из центров партизанского движения.

Сохранение существующего уклада

При этом имеется в виду не форма, а существо уклада, т. е. его отношение к населению. Советский строй именно тем и характерен, что он при внешней своей демократичности, по существу, совершенно от населения не зависим и действует вне всякого влияния [на него со стороны] населения. Это законченная форма разрыва власти с народом, хотя и прикрытая демократическими покрывалами, прозрачность которых общеизвестна. Советский строй может принимать различные формы, не меняя при этом своего существа — диктаторского управления страной и средствами террора, подавления национальных и государственных инстинктов народа, подавления его стремления к свободе. Время оккупации показало, что советский строй в видоизмененном облике способен сохраниться в обществе. Форма власти, как это видно из практики оккупации, — в конце юнцов одно из производных от ее существа; она может быть различна, но существо, если она основана на принципе подавления народа, неизменно приближается к советскому, как бы оно ни называлось.

Нижеследующее утверждение может показаться парадоксом, но оно вытекает из множества наблюдений: существо советского строя могло быть очень легко сохранено в недрах немецкой оккупации. Это объясняется, по-видимому, чрезвычайной близостью национал-социализма и большевизма в вопросах управления массами. В целом ряде районов Белоруссии старый вид власти был разрушен до основания. Ничего не осталось от советов и исполкомов, существовавших при советской власти. На развалинах старого строя начал возникать новый строй, приспособленный для военных нужд Германии. И чем больше этот строй оформлялся, тем яснее становилось, что он почти в точности по своему существу повторяет то, что было. Возникли управления уполномоченных по заготовкам для немецкой армии (Кировский и др. районы). Они стали облагать население налогом в виде продразверстки. На село накладывалась обязанность поставить известное количество продовольствия. Были взяты существовавшие при Советах нормы, впоследствии еще повышенные. Это в точности копировало институт уполномоченных комитета заготовок при Совнаркоме СССР. Те действовали тоже в районах и тоже методами продразверстки, накладывая налог на колхозы. А так как в этих местах колхоз в прошлом неизменно совпадал с селом, то наложение налога на село при немцах означало то же самое, что налог на колхоз при Сталине.

Появились бургомистры районов и сел, которые стояли над общинными самоуправлениями. Вся власть оказалась в руках этих бургомистров. Они руководили общинными самоуправлениями, наказывали виновных, разрешали или не разрешали открытие школ. Это в точности напоминало и повторяло практику деятельности партийных секретарей в районах и селах. Те точно так же руководили советами, могли разрешать им или не разрешать принимать решения, наказывали и миловали. Партийные секретари были глазом и аппаратом Сталина; бургомистры в данных условиях становились представителями немцев. В школах было запрещено преподавание по старым учебникам. Потом оно было разрешено. Но учебники подверглись «переработке». Там, где в советских изданиях писалось: «Ленин и Сталин дали нам хорошую жизнь», теперь стояло: «Гитлер дал нам хорошую жизнь». [Лозунг] «Спасибо товарищу Сталину за наше хорошее детство!» теперь звучал так: «Спасибо Гитлеру за счастливое детство!». Появлялись уже и признаки того же раболепства перед вождем. В школах появились лозунги «Слава великому Гитлеру-освободителю!». Они висели на тех местах, где раньше висели лозунги «Слава великому Сталину!».

Аналогии можно было бы продолжать до бесконечности, но сказанного достаточно для установления факта, что в практике оккупированных областей имело место разрушение формы старой государственности при одновременном сохранении диктаторского существа ее. А так как примат существа над формой власти бесспорен, а вопрос о единстве формы и существа весьма спорен, то это и дает нам право выделить все подобные тенденции к сохранению диктаторского существа власти в тип, сохраняющий старый уклад власти, характеризующийся антинародностью и особыми целями, ничего общего с интересами народа не имеющими.

Не претендуя дать законченные выводы из всего вышесказанного, я все же полагал бы необходимым рекомендовать исследователю этого вопроса обратить внимание на следующее:

1. Существо советского строя заключается в подавлении стремления к свободе. Это вызывает незримую, но непрекращающуюся борьбу правительства с народом, в котором до известного сочетания обстоятельств государство как сила организованная одерживает победу над народом как силой неорганизованной.

2. Гитлеризм является откровенной формой подавления воли народа своего и закабаления народов чужих. Сходство облика гитлеризма и облика большевизма бывает иногда разительным.

3. Активность народа в условиях гитлеризма или большевизма сводится к минимуму; проявляемая активность ведет к пополнению концлагерей, к повышению числа жертв режима.

4. Однако это нисколько не уменьшает инстинктивного стремления народа к свободе, если он ее лишен. Свобода становится важнее всего, и убить ее в сознании народа невозможно. Это придает новое освещение сказанному когда-то поэтом и историком Ламартином[169]: «Свободу можно заглушить, но убить ее невозможно» (цитирую по памяти).

5. Всякое изменение отношения внутренних сил в России с неизменностью поставит во главу угла проблему свободы для народа. Даже в условиях гитлеровской оккупации эта проблема была поднята, и ее пытались разрешить.

Но поиски решения этой проблемы будут мучительно трудными для России после тридцати лет большевизма, так как понятие свободы для русского народа стало отвлеченным, лишенным реальных очертаний. Поэтому порыв к свободе в изменившихся условиях (в момент борьбы против большевизма и даже после победы над ним) будет означать не прямой путь к свободе, а поиски пути, не всегда удачные, часто мучительные и требующие жертв.

6. Вот почему проблема организующей идеи для России — проблема чрезвычайной важности. И вот почему помощь внешнего мира России должна быть выражена прежде всего в форме создания у русских представления о внешнем мире как о мире дружественном, несущем помощь России. С этой точки зрения атомная политика США, из которой, к общему счастью, Штаты уже выходят, является наихудшей политикой по отношению к России.

7. Организующая идея, которую внешний мир должен принести с собой в Россию (я не говорю, в каких это должно быть сделано формах), избавит Россию в момент критического столкновения с большевизмом от раздробления сил борьбы против большевизма, сделает народ России единым в его устремлении.

8. Вот почему идея свободы, которую в России никто не будет оспаривать, не является идеей борьбы против большевизма. «Свобода народов» — это не лозунг для России. Несомненен приоритет социальных проблем над национальными. Несомненно, отсутствие в России серьезных устремлений сепаратизма. Несомненно, народ сейчас так един, как никогда един он не был. И создает это единство не принцип свободы народов (автоматизированное представление, какое существует на Западе, несомненно, культивируется большевизмом, который сам уже давно от такого автоматизма в решении национального вопроса отказался и пытается выступать в роли защитника единства России), а стремление к всеобщей свободе и освобождению от большевизма.

Все факты, которые я приводил выше, относятся к Белоруссии [кроме Локотского округа], однако в этих фактах, как и в жизни тех лет, вы не найдете указания на то, что людьми, или хотя бы маленькими группами людей, белорусов, двигало стремление к созданию свободной от России государственности.