Багровая параллель - Сергей Кольцов

Комитет начальников штабов уже просчитал результаты ядерного удара по СССР. Аналитическая группа под руководством генерал-лейтенанта Хэлла начала работу еще до «черного дня» американской авиации. Вероятность достижения поставленных целей — 70 %. Это хорошо. Уничтожены миллионы русских и разрушены крупные города.

Но у Советов крупнейшая военная группировка в Восточной Германии. Потери бомбардировщиков Б-29 планировались в 55 %. А русские танки, пройдя всю Западную Европу, как нож сквозь масло, уже были бы на берегу Ла-Манша.

А после «черного дня» на базах Б-29 в Японии уже идет брожение, граничащее с мятежом! Все налеты на КНДР прекратились. Командование не рисковало отдавать боевые приказы. Американские солдаты, всегда готовые убивать за мировое господство, умирать за это господство уже не собирались. Ведь речь шла об уничтожении всех штатовских военных баз в Старом Свете. И в Вашингтоне пошли на попятную.

И вскоре через свои источники информации об этом узнали в Москве.

Это решило судьбу офицера советской разведки Луиса Вилара, его боевых товарищей и всего человечества.

Через десять дней Долорес приняла закодированный сигнал «отбой». Гора свалилась с плеч.

Естественно, капитан-лейтенанту Черкасову знать это было не положено, да и не нужно.

* * *

Баир взглянул на часы:

— Так, братцы, я ненадолго отлучусь. Вы тут без меня хозяйствуйте. Пейте, ешьте. Я скоро буду.

Он рывком поднимается и, не ступая на лесенку, спрыгивает на землю. Слышно, как он подходит к двери радийной машины и отстукивает цифру пять — «пятилетие».

Пить мы без него не стали. А вот насчет еды — отъедались. Мы умяли всю чумизу и тушенку. Иваныч открыл еще банку говяжьей тушенки и уже лениво выбирает кусочки мяса пшеничной галетой. А для меня самым вкусным была свежая луковица.

Баир возвращается минут через тридцать. Лицо у него немного бледное. Он молча разливает нам по кружкам спирт. Наливает немного себе. Потом поднимается над нашим импровизированным столом. Лицо его серьезно. Руки немного подрагивают.

— Теперь давайте помянем Игоря и Муна. Пусть земля им будет пухом.

Мы с Иванычем тоже встаем.

Коротко выдохнув, пью залпом. Потом занюхиваю черным сухарем.

Доржиев наливает еще.

— Там не только Мун погиб. Янки почти всю резидентуру взяли. На них опять старые кадры работают.

— Ты армейскую службу безопасности имеешь в виду? — спрашиваю я.

— Про кэмпентай слыхал? И про методы их работы? — Баир в упор взглянул на меня.

— Конечно. Японская военная жандармерия вроде немецкой тайной полевой полиции.

— Вот-вот. Бывший начальник уездного отдела кэмпентай здесь объявился. Служит официально в АСБ под другим именем. Числится корейцем. Японцев сейчас здесь хватает. Кроме бывших жандармов, много бывших офицеров Второго отдела Генерального штаба. Все они сейчас под другими именами служат в американской или южнокорейской армиях. Задействовали всю свою прежнюю агентуру.

Он замолчал, ни на кого не глядя. Потом, посмотрев вверх, продолжил:

— Японцы работают не только в АСБ. Работают они уже и по нашей территории. Причем не только по Корее. — Баир многозначительно посмотрел на нас. — Вербовка перспективных марш-агентов для дальнейшей отправки на север под легендой беженцев. Естественно, из тех, кто сотрудничал с японцами во время оккупации и повязан кровью. А те уже на нашей территории занимаются вербовкой стационарной агентуры. Причем задачи не только по разведке. Ставятся задачи по диверсиям на советских аэродромах [154]. Знаете, что янки мечтают заполучить наш МиГ-15. Ну, это ладно. Этим пусть наша военная контрразведка вместе с китайцами и корейцами занимается. Теперь еще насчет этого деятеля из кэмпентай. Хирота Кока его настоящее имя. Гад, каких мало. Он еще с конца тридцатых в оккупированной Маньчжурии служил. Там резидентуры кэмпентай работали совместно с ЯВМ [155]. Про работу полковника Кэндзи Доихара[156] знаешь?

— Конечно, мы все это в институте изучали. Как он создал в Китае сеть нелегальных резидентур. Только они не секреты добывали, а китайцев травили наркотой. Еще и прибыль с этого имели.

— Вот то-то и оно, что к классической разведке это никакого отношения не имеет. — Баир тяжело посмотрел на меня. — Знаешь, как и с чего Доихара начинал? — Не дожидаясь ответа, Баир продолжает: — Начал он с бесплатной раздачи лекарств людям, больным туберкулезом. Правда, в пузырьках не лекарство было, а опиум. В Японии для этих же целей наладили выпуск сигарет «Золотая летучая мышь». В самой Японии продавать их было запрещено. В сигаретах находились небольшие дозы опиума. Шли они только в оккупированные страны. Человек, купивший пачку этих сигарет, постепенно становился наркоманом. Еще все публичные дома Маньчжурии Доихара превратил в опиумные притоны. Что характерно, даже свою агентуру японцы подсаживали на опиум.

Баир на мгновение замолчал, потом продолжил:

— Хотя все это не японцы придумали, а англосаксы. В прошлом веке англичане в Индии начали вместо риса выращивать опиум и завозить его в Китай в огромных количествах. В Индии голод начался, а в Китае люди гибли от этой отравы. А прибыль шла не только колониальной Ост-Индской компании, но и английскому королевскому дому. А когда китайцы спохватились и попытались прикрыть эту лавочку, то получили две опиумные войны. В этом и есть, как говорят англичане, «бремя белого человека».

— Ладно, товарищ майор, будет вам, успокойтесь.

Но, обычно спокойный, Баир прямо завелся. Спирт, что ли, на него так подействовал? Или радиограмма с «той стороны»? Скорее, и то и другое.

Иваныч молча слушает, не вмешивается в разговор.

Доржиев опять тяжело посмотрел на меня:

— Витя, ты, слава Богу, этого вживую не видел. Как люди от этой отравы погибают. Вообще, наркотики и наркоторговля — это один из самых изуверских методов ведения войны. Только в этой войне, кроме тела, еще и душу убивают. Знаешь, как они делали? — Он опять в упор смотрит на меня. — В Маньчжурии, где действовали китайские партизаны, мы тоже работали. Так вот, японцы постепенно подсаживали на опиум все взрослое население. И вскоре от нормальных людей оставались одни тени. Потом эти люди за дозу готовы были продать кого угодно. Хоть мать родную. Не только нас, советских разведчиков.

— Хорошо, что немцы до этого не додумались, — вырвалось у меня.

— Теперь насчет наших там. — Он неопределенно мотнул головой в сторону двери. — Ничего янки толком пока не узнали. Взяли только трех связных и двух содержателей явок. А Мун…

Он замолчал, что-то обдумывая.

— Когда в аэродромную радиомастерскую пришли его брать, он все сразу понял. — Баир на мгновение замолк. — Отвертку себе в горло вогнал. Да и не Мун его звали, — добавляет Доржиев.

— Откуда информация, Баир? — спрашиваю я.

— Много будешь знать, плохо будешь спать. А при нашей работе еще и до старости не доживешь, — несколько раздраженно отвечает майор. И уже мягче добавляет: — Я же не сказал, что всю резидентуру взяли. Я сказал «почти всю». Извини, но больше вам знать не положено.

Я молча киваю. Понимаю, что сдуру спросил лишнее. В нашей профессии нужно знать только то, что касается тебя. Самому же легче будет, если что…

Да, попади Мун, или как там его звали, к американцам, мы бы с Иванычем здесь уже не сидели. Сила воли и прочее на допросе не всегда помогают. «Сыворотка правды»[157] — это страшная штука. Хочешь не хочешь, а можешь расколоться.

Я сидел почти трезвый, хмель не брал меня. В голову пришла мысль: «А смог бы я вот так? — и ответил сам себе: — Не знаю. Ладно гранатой, как Игорь, а так…»

— А мне в церкви еще в детстве объясняли, что самоубийство — это самый страшный грех, — задумчиво говорит Кейметинов.

Его узкие глаза превратились в щелочки — так было, когда он о чем-то раздумывал. Я знаю, что Иваныч всегда с собой носит нательный медный крест. Даже когда идет «на ту сторону». Сейчас он у него зашит в тельняшку. Вообще-то, это противоречит нашему основному принципу — вражеские контрразведчики по внешности разведчика, его экипировке и оружию не должны определить его национальность и ведомственную принадлежность.

— Жизнь — это не твоя собственность, тебе ее дали. Не тебе самому ее у себя и забирать. Это и есть страшный грех. А как же нашему брату быть? — спрашивает он, ни к кому не обращаясь. — А если остаться в живых и всех сдать, разве это не более страшный грех?

Мы все замолчали. Об этом