Наука любви (сборник) - Овидий

Та не хотела. Была ж знаменита не местом, не родом —

Только искусством своим. Родитель ее колофонец

Идмон напитывал шерсть фокейской пурпурною краской.

Мать же ее умерла, – а была из простого народа,

Ровня отцу ее. Дочь, однако, по градам лидийским

Славное имя себе прилежаньем стяжала, хоть тоже,

В доме ничтожном родясь, обитала в ничтожных Гипепах.

Чтобы самим увидать ее труд удивительный, часто

Нимфы сходилися к ней из родных виноградников Тмола,

Нимфы сходилися к ней от волн Пактола родного.

Любо рассматривать им не только готовые ткани, —

Самое деланье их: такова была прелесть искусства!

Как она грубую шерсть поначалу в клубки собирала,

Или же пальцами шерсть разминала, работала долго,

И становилась пышна, наподобие облака, волна;

Как она пальцем большим крутила свое веретенце,

Как рисовала иглой! – видна ученица Паллады.

Та отпирается, ей и такой наставницы стыдно.

«Пусть поспорит со мной! Проиграю – отдам что угодно».

Облик старухи приняв, виски посребрив сединою

Ложной, Паллада берет, – в поддержку слабого тела, —

Посох и говорит ей: «Не все преклонного возраста свойства

Следует нам отвергать: с годами является опыт.

Не отвергай мой совет. Ты в том домогаешься славы,

Что обрабатывать шерсть всех лучше умеешь из смертных.

Перед богиней склонись и за то, что сказала, прощенья,

Дерзкая, слезно моли. Простит она, если попросишь».

Искоса глянула та, оставляет начатые нити;

Руку едва удержав, раздраженье лицом выражая,

Речью Арахна такой ответила скрытой Палладе:

«Глупая ты и к тому ж одряхлела от старости долгой!

Жить слишком долго – во вред. Подобные речи невестка

Слушает пусть или дочь, – коль дочь у тебя иль невестка.

Мне же достанет ума своего. Не подумай, совета

Я твоего не приму, – при своем остаюсь убежденье.

Что ж не приходит сама? Избегает зачем состязанья?»

Ей же богиня – «Пришла!» – говорит и, образ старухи

Сбросив, явила себя. Молодицы-мигдонки и нимфы

Пали пред ней. Лишь одна не трепещет пред нею Арахна.

Все же вскочила, на миг невольным покрылось румянцем

Девы лицо и опять побледнело. Так утренний воздух

Алым становится вдруг, едва лишь займется Аврора,

И чрез мгновение вновь бледнеет при солнца восходе.

Не уступает она и желаньем своим безрассудным

Гибель готовит себе. А Юпитера дочь, не противясь

И уговоры прервав, отложить состязанья не хочет.

И не замедлили: вот по разные стороны стали,

Обе на легкий станок для себя натянули основу.

Держит основу навой; станок – разделен тростниковым

Бердом; уток уж продет меж острыми зубьями: пальцы

Перебирают его. Проводя между нитей основы,

Зубьями берда они прибивают его, ударяя.

Обе спешат и, под грудь подпоясав одежду, руками

Двигают ловко, забыв от старания трудность работы.

Ткется пурпурная ткань, которая ведала чаны

Тирские; тонки у ней, едва различимы оттенки.

Так при дожде, от лучей преломленных возникшая, мощной

Радуга аркой встает и пространство небес украшает.

Рядом сияют на ней различных тысячи красок,

Самый же их переход ускользает от взора людского.

Так же сливаются здесь, – хоть крайние цветом отличны.

Вот вплетаются в ткань и тягучего золота нити,

И стародавних времен по ткани выводится повесть.

Марсов Тритония холм на Кекроповой крепости нитью

Изображает и спор, как этой земле нарекаться.

Вот и двенадцать богов с Юпитером посередине

В креслах высоких сидят, в величавом покое. Любого

Можно по виду признать. Юпитера царственен образ.

Бога морей явила она, как длинным трезубцем

Он ударяет скалу, и уж льется из каменной раны

Ток водяной: этим даром хотел он город присвоить.

Тут же являет себя – со щитом и копьем заостренным;

Шлем покрывает главу; эгида ей грудь защищает.

Изображает она, как из почвы, копьем прободенной,

Был извлечен урожай плодоносной сребристой оливы.

Боги дивятся труду. Окончанье работы – победа.

А чтоб могла увидать на примере соперница славы,

Что за награду должна ожидать за безумную дерзость, —

По четырем сторонам – состязанья явила четыре,

Дивных по краскам своим, и фигуры людей поместила.

Были в одном из углов фракийцы Гем и Родопа,

Снежные горы теперь, а некогда смертные люди, —

Прозвища вечных богов они оба рискнули присвоить.

Выткан с другой стороны был матери жалких пигмеев

Жребий: Юнона, ее победив в состязанье, судила

Сделаться ей журавлем и войну со своими затеять.

Выткала также она Антигону, дерзнувшую спорить

С вышней Юноной самой, – Антигону царица Юнона

Сделала птицей; не впрок для нее Илион оказался

С Лаомедонтом отцом, и пришлось в оперении белом

Аисту – ей – восхищаться собой и постукивать клювом.

Угол оставшийся был сиротеющим занят Киниром.

Храма ступени обняв, – родных дочерей своих члены! —

Этот на камне лежит и как будто слезами исходит.

Ткани края обвела миротворной богиня оливой:

Как подобало ей, труд своею закончила ветвью.

А меонийки узор – Европа с быком, обманувшим

Нимфу: сочтешь настоящим быка, настоящим и море!

Видно, как смотрит она на берег, покинутый ею,

Как она кличет подруг, как волн боится коснуться,

Вдруг подступающих к ней, и робко ступни поджимает.

Выткала, как у орла в когтях Астерия бьется;

Выткала Леду она под крылом лебединым лежащей.

Изобразила еще, как, обличьем прикрывшись сатира,

Парным Юпитер плодом Никтеиды утробу наполнил;

Амфитрионом явясь, как тобой овладел он, Алкмена;

Как он Данаю дождем золотым, Асопиду – огнями,

Как Деоиду змеей обманул, пастухом – Мнемозину.

Изобразила, как ты, о Нептун, в быка превратившись,

Деву Эолову взял, как, вид приняв Энипея,

Двух Алоидов родил, как баран – обманул Бизальтиду.

Кроткая Матерь сама, с золотыми власами из злаков,

Знала тебя как коня; змеевласая матерь Пегаса

Птицею знала тебя, дельфином знала Меланта;

Всем надлежащий им вид придала, и местности тоже.

Изображен ею Феб в деревенском обличии; выткан

С перьями ястреба он и с гривою льва; показала,

Как он, явясь пастухом, обманул Макарееву Иссу;

Как Эригону провел виноградом обманчивым Либер,

И как Сатурн – жеребец – породил кентавра Хирона.

Край же ткани ее, каймой окружавшийся узкой,

Приукрашали цветы, с плющом сплетенные цепким.

И ни Паллада сама не могла опорочить, ни зависть

Дела ее. Но успех оскорбил белокурую Деву:

Изорвала она ткань – обличенье пороков небесных!

Бывшим в руках у нее челноком из киторского бука

Трижды, четырежды в лоб поразила Арахну. Несчастья

Бедная снесть не могла и петлей отважно сдавила

Горло. Но, сжалясь, ее извлекла из веревки Паллада,

Молвив: «Живи! Но и впредь – виси, негодяйка! Возмездье

То же падет, – чтобы ты беспокоилась и о грядущем, —

И на потомство твое, на внуков твоих отдаленных».

И, удаляясь, ее окропила Гекатиных зелий

Соком, и в этот же миг, обрызганы снадобьем страшным,

Волосы слезли ее, исчезли ноздри и уши,

Стала мала голова, и сделалось крохотным тело.

Нет уже ног, – по бокам топорщатся тонкие ножки;

Все остальное – живот. Из него тем не менее тянет

Нитку Арахна – паук продолжает плести паутину.

Лидия в трепете вся. О случившемся слух по фригийским

Градам идет, и широко молва разливается всюду.

Марсий

Только один рассказал, как ликийского племени люди

Жизнь скончали, другой о Сатире припомнил, который,

Сыном Латоны в игре побежден на Палладиной флейте,

Был им наказан. «За что с меня ты меня же сдираешь?» —

Молвит. «Эх, правда, – кричит, – не стоило с флейтою знаться!»

Так он взывал, но уж с рук и с плеч его содрана кожа.

Раною стал он сплошной. Кровь льется по телу струями,

Мышцы открыты, видны; без всяких покровов трепещут

Жилы, биясь; сосчитать нутряные все части возможно,

И обнажились в груди перепонок прозрачные пленки.

Пролили слезы о нем деревенские жители, фавны —

Боги лесов, – и Олимп, знаменитый уже, и сатиры —

Братья, и нимфы, и все, кто тогда по соседним нагорьям

Пас руноносных овец иль скотины стада круторогой,

Залили вовсе его, а земля увлажненная слезы

Тотчас в себя вобрала и впитала в глубинные жилы;

В воды потом превратив, на вольный их вывела воздух.

Вот он, в крутых берегах устремляясь к жадному морю,

Марсия имя хранит, из фригийских потоков светлейший.

Прокна и Филомела

Знатные люди – родня – собираются; ближние грады

Дали своим порученье царям – с утешеньем явиться, —

Аргос и Спарта, а там Пелопидов столица – Микены,

И Калидон, до тех пор еще гневной Диане противный,

Медью богатый Коринф, плодородный предел – Орхомены,

Патры и град небольшой – Клеоны с Мессеною гордой,

Пилос Нелеев; в те дни не Питфеево царство – Трезены,