Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть третья - А. Куприн

полагал, что социальная система без иерархии вообще не может работать:

«… Капиталистическая деятельность, будучи по сути “рациональной”, имеет тенденцию к распространению рационального образа мышления и к разрушению тех привычек к лояльности и к подчинению низших слоев высшим, которые, однако, важны для эффективного функционирования институционализированного лидерства на производственном предприятии: ни одна социальная система не может функционировать, если она базируется на сети свободных контрактов между (законодательно) равными партнерами, в которой каждый руководствуется ни чем иным, кроме собственных (краткосрочных) утилитарных целей» (Шумпетер 2007, с. 828).

Здесь проявляется скептицизм по отношению к «невидимой руке». Как и во всех остальных отношениях, обычное общество начинается с того, что достается ему в наследство от расширенного самовоспроизводства, то есть оно начинается как общество иерархии. Но его внутренние тенденции ведут к постепенному превращению иерархии в распределенную сеть. Такая сеть подобна организму. В организме нет иерархии процессов и органов, но есть жизненно важные и иные органы, или, применительно к экономике, критическая и иная инфраструктура. Анархические, хаотические тенденции, связанные со всеобщим проникновением рынка, преодолеваются в обычном обществе за счет создания политических рыночных конструкций. Мансур Олсон в книге «Власть и процветание» (2000) говорил о том, что причиной процветания являются не спонтанно сложившиеся, то есть экономические, а политически сконструированные рынки:

«Некоторые виды рынков регулярно возникают независимо от того, есть ли у участников что-либо общее, а иногда даже вопреки тому, что участники испытывают друг к другу глубокую антипатию. Такие рынки возникают спонтанно, и некоторые из них в прямом смысле слова неустранимы. Я называю их самообеспечивающимися (self-enforcing) рынками. Напротив, некоторые другие виды рынков, которые я называю социально сконструированными (socially contrived) рынками, возникают только при наличии в обществе определенных институциональных механизмов. Такие особые институциональные механизмы обнаруживаются в качестве постоянного и непрерывного феномена только в богатейших странах мира, но их решающее значение остается не понятым даже в этих странах» (Олсон 2012, с. 185).

Для преодоления энтропии нужен порядок, а не иерархия, порядок же может быть не только (де)централизованным, то есть иерархическим, но и распределенным, он может быть основан на направлении людей, а не на управлении ими. В свое время Шумпетер предполагал, что социализм снимет свойственную для коммерческого общества проблему анархии и тем самым прекратит государственное вмешательство, поскольку полностью устранит разрыв между частным и общественным секторами:

«Частный сектор отделен от общественного не только концептуально, но и в реальной действительности. В значительной степени в этих двух сферах заняты разные люди (явное исключение составляет история местного самоуправления). Принципы их организации и управления также не только не совпадают, но сплошь и рядом противостоят друг другу, что является следствием различных и зачастую несовместимых стандартов, принятых в этих сферах. Все это приводит к почти постоянным экономическим трениям. Только в силу привычки мы перестали удивляться парадоксальности подобной ситуации. На самом деле экономические трения имели место еще задолго до того, как они переросли в антагонизм в результате все большего распространения общественной сферы за счет частной. Сам этот антагонизм сопровождается борьбой. … В социалистической же экономике издержек и потерь, связанных с этой борьбой, можно полностью избежать» (Шумпетер 2008, с. 586–587).

Но исторический опыт социализма показал, что «видимая рука» в одиночку не решает проблему совмещения конкуренции и администрации, поскольку вместе с анархией губит любую самодеятельность и инициативу. Эффективности, справедливости и свободы нельзя добиться только в рамках общественного сектора. Шумпетер сам дает другой ответ на поставленный им вопрос. Этим ответом является самоуправление. Самоуправление лежит в основании (само)конструирования рынков. Попытка вести хозяйство лишь одной рукой — будь то невидимой рукой рынка или видимой рукой плана — в конечном счете влечет кризис. Опыт показал, что выживают и развиваются экономики, в которых администраторы и предприниматели сотрудничают, в которых контрнормы и личная инициатива сочетаются с регулированием со стороны общества, а общественные стратегии и супернормы — со свободой индивидов в выборе своих целей и средств. Упорядоченный беспорядок — это узкий коридор между анархией и застоем. Условием развития является конкурентный порядок, или, что то же самое, упорядоченная конкуренция. Конкуренция происходит из творческих сил индивидов, но упорядочивается она в рамках стратегий, основанных на кооперации и администрации.

В самоконструировании как сочетании саморегулирования и стратегии состоит ответ на проблему, поставленную Пьером Розанваллоном, который отмечает утопичность идеи о «саморегулируемой» экономике. Он пишет, что идеи об отмене политики — как в форме «саморегулируемых рынков», так и в форме «отмирания государства» — находятся в глубоком родстве. Обе идеи хотят полагаться только на спонтанные практики и отрицают роль стратегий. Та и другая идеи показали свою утопичность на протяжении XX века:

«Либеральная экономическая утопия XVIII века и социалистическая политическая утопия XIX века отсылают, как ни парадоксально, к одному и тому же видению общества, основанному на идеале полной отмены политики. С этой точки зрения либерализм и социализм, несмотря на все имеющиеся между ними расхождения, соответствуют одному и тому же моменту взросления и самоосмысления современных обществ. … Стремление к саморегулирующемуся гражданскому обществу, распространяющееся посредством идеи рынка с XVIII века, до сих пор составляет подоплеку наших экономических и политических представлений» (Розанваллон 2007, с. 29).

Поскольку обычное самовоспроизводство может существовать лишь как соединение свободы и порядка, либерализма и консерватизма, его приход приводит к политическим парадоксам вроде «консервативного либерализма» и «либерального консерватизма», в которых идея традиции и идея рынка сливаются в ранее невообразимое и вместе с тем неразрывное единство. На самом деле, как показывает Пьер Розанваллон, в этом нет парадокса: обычай является и основой порядка, и тем безличным механизмом, который в полной мере отвечает идеалам либерализма:

«Либерализм сопровождает вхождение обществ Нового времени в новую эру представлений о социальной связи, основанных на принципах пользы и равенства, а не, как это было ранее, на существовании некоего изначального единства. Противопоставляя себя руссоистскому универсуму договора, он становится пружиной критики, направленной против принципа руководства и воли. В некотором смысле, либерализм, в котором экономика и политика неразделимы, делает деперсонализацию мира условием прогресса и свободы. В своих политических сочинениях Юм, величайший либеральный философ XVIII века, идет еще дальше, восхваляя в духе этих идей привычку и обычай. Дабы впредь порядок не основывался на зависимости индивидов от политической или религиозной власти, поясняет Юм, необходимо действительно, чтобы поведение в обществе регулировалось максимально безличным механизмом, который труднее всего присвоить и которым труднее всего манипулировать, — традицией» (Розанваллон 2007, с. 31).

Обычные рынки создают посессоры, в этом плане можно говорить о саморегулировании рынков. Но им нужна помощь со стороны «воспитателя», «панциря» обычного общества,