Аркуда. Князь тайги - Даниэль Брэйн

Дианочка, я буду обязан в тебя влюбиться. Со всеми вытекающими.

Держал ли Аркудов в голове калабмур или мой истерзанный мозг выдал пошлые параллели?

– Для всех вытекающих, Аркудов, нужно приспособление. Ты постоянно носишь его в рюкзаке? – И пока он обдумывал остроумный ответ, я вытащила из ямы сцепленные рюкзаки, перестегнула лямки, создав подобие веревок, и обмотала одну из лямок своего рюкзака вокруг ноги. После чего, сказав себе, что хуже уже не будет, хуже вряд ли уже может быть, я легла плашмя на землю, потянулась вперед, нащупала руками наиболее крепкие из ближайших кустов, и слава всем лешим и кикиморам, кусты были гладкие, без колючек, я ухватилась за них ближе к корням, проверила на прочность. Должны выдержать. Резко столкнув рюкзаки в ловушку, я крикнула: – Выбирайся, но только не дергай лямки. Плавно, Аркудов, понял?

Сказать ему, что будет, если он нарушит это правило?

– Иначе ты меня покалечишь настолько, что в эту яму можно будет скинуть меня.

Сначала ничего не происходило, потом лямка дернулась, натянулась, ослабла, и я уже решила, что все и можно отпускать кусты, как щиколотку обожгло как огнем, и я взвыла.

Аркудов был намного крупнее меня, тяжелее, и он был ловким-не ловким, но довольно уклюжим, он должен был выбраться из ямы за несколько секунд. Может быть, так и было, но мне эти секунды почудились вечностью то ли в беспамятстве, то ли в аду. Боль была страшной настолько, что первая мысль – ногу мне оторвало, вторая – что это не человек, это зверь сидел там, где ему было самое место, и ловушка не для него, для меня. А я попалась так глупо, а шансы были. Он сам предлагал мне отсюда уйти. Очень честно.

Орать от боли я перестала только тогда, когда почувствовала на лице холодную воду.

– Диана? Отпусти, – Аркудов то тряс меня за плечо, то пытался отцепить мои руки от кустов. Я открыла зареванные глаза и увидела, что ладони мои в крови. – Все хорошо, уже все хорошо. Сейчас я сниму с тебя рюкзак. Все в порядке.

Какого черта в порядке, хотелось заорать мне, и следом в голову грохнула такая ассоциация, что я от души лягнула Аркудова здоровой ногой, потом, почувствовав, что мою ногу ничего больше не стягивает, села и убедилась, что крови на ноге нет. Уже плюс. И все это время я визгливо хохотала, остатками здравого смысла поздравляя себя с выявлением типа истерик – или как это называют психотерапевты.

– Аркудов, – сдавленно проговорила я, давясь истерикой, – я поняла, почему роженицы ненавидят мужей.

Он замер: в одной руке что-то из разоренной вертолетной аптечки, в другой – грелка.

– Идти сможешь? – спросил он совсем не то, что должен был по моим расчетам. При чем тут роженицы, их мужья и Аркудов.

Я подумала. Смеяться меня больше не тянуло.

– Придется, Аркудов. Только выясни, сколько и куда нам идти.

Он перевязывал мои руки – я шипела, но не вырывалась. Потом Аркудов осмелел и посмотрел, что у меня с ногой. На вид – только синяки и ссадины, саднило, но не так, словно ногу мне отрезали без наркоза, и встать я встала и даже шагнула, но – нет. Где-то в районе колена прострелила боль, и я чуть не упала.

– Вывих, наверное, – выдавила я, тяжело дыша и стараясь, чтобы не брызнули слезы. Стоять я могла, двигаться – нет. Как отличить героизм от идиотизма? – Вот теперь, Аркудов, иди один.

Как-то странно судьба распорядилась. Какая, к чертовой матери, может быть справедливость? Я села на землю, глухо застонав, подтянула к себе здоровую ногу и закрыла лицо руками.

Глава восемнадцатая

– Диана? – Аркудов уселся рядом, протянул мне грелку, и я не могла понять, забота это, благодарность или своеобразный упрек: «сама виновата». – Держи. Скоро рассвет, будет холодно.

Я дрожащими руками разорвала упаковку. Десять часов я с грелкой протяну, но что дальше? Милосердие – жестокая штука. Продлевает мучения, удовлетворяет амбиции, позволяет безнаказанно проявлять эгоизм – под видом условного блага. Я подержала грелку на воздухе, чтобы она активировалась, запихнула под куртку, и грудь сразу же обожгло.

– Ты совсем не можешь идти?

Надо было цеплять лямку за обе ноги, пришла в голову запоздалая мысль, может, тогда все обошлось бы. Я нахмурилась и начала ощупывать ногу.

– Черт знает. Пока не скажу. Вроде ничего не опухло, может, психосоматика? – Я растерянно пожала плечами. – Сорок километров, Аркудов, да? Нам идти до этой полосы еще сорок чертовых километров?

Он помотал головой.

– Ты не дойдешь.

Я кивнула. Очевидно, что нет, и не во мне одной дело.

– И ты не дойдешь, Аркудов.

Стоило попытаться, конечно. Стоило, и мы попытались. Пробовать имеет смысл всегда, главное понимать, когда еще можно повернуть назад. Я подняла голову и посмотрела туда, где, как мне казалось, осталась поляна. Тишина и покой, обманчивые, но все же.

– А где медведь?

– Какой медведь? – не понял Аркудов.

– Забей, – ухмыльнулась я. – И еще: где ракетница?

Аркудов послушно начал шарить руками, я безучастно наблюдала. Ракетница нашлась в опасной близости от края ямы, Аркудов сунул ее в рюкзак, поднялся, подал мне руку.

– Уверен? – скривилась я. – Тебе придется тащить меня на себе.

– На руках носить не обещаю. Но ты могла взять и уйти.

– Куда?

– Какая разница? – он присел, полагая, что мне так будет удобней подняться. Наивность! – Неважно куда. Я думал о тебе много лучше, Дианочка…

– Например? – вяло поинтересовалась я. – Я тебе что, Женщина-Кошка?

– Я не смотрел, – усмехнулся Аркудов, чем немало меня удивил. Мне казалось, как раз для него продукция, но имею я право на заблуждение? – Терпеть не могу кинишки про супергероев, мне давно не двенадцать лет. Но каким бы дерьмом ты, Дианочка, ни была, ты спасла мне жизнь. Как ты понимаешь, я не собираюсь твои порывы еще раз провоцировать. Оставить тебя я бы мог, наобещав, что вернусь с подмогой, но даже если бы не пришел – не дошел, дошел поздно, не нашел место, где ты осталась…

Я думала точно о том же, пусть не так сформулировала. Аркудов поймал мой выразительный взгляд и замолчал, слегка отвернувшись. Мы ничем с ним не отличаемся, в одном он прав: мы искренние до предела, нам обоим лень притворяться, плевать, как нас оценят другие люди. Обвинят в подлости, инфантилизме, неумении справляться с проблемами – все обвинители такие же точно, возможно, намного хуже, и все что можно и что нельзя топится в ненависти, алкоголе, криках, взаимных