Наследие мертвых - Энтони Варенберг

— Постараюсь. Видишь, как удачно вышло — мы теперь при деле, вроде не просто так по городу болтаемся. Насчет змеи ты что думаешь? Надо еще кого-то поспрашивать, иногда среди всяких дурацких домыслов попадаются ценные замечания. Помнишь донесения Хэма? Он тоже упоминал что-то вроде змеи. Не случайно ведь, а?

— Но какая же она должна быть огромная, — заметил Конан, — Я знаю, такие водятся в Черных Королевствах и в Вендии. Душат всякое зверье, а потом проглатывают прямо целиком, но на части рвать… это не в их натуре. Ни одна змея, ни большая, ни маленькая, так не охотится. И еще она должна где-то прятаться.

— Конечно. Нажрется, уползет в нору и спит, пока снова не проголодается. Ничего, поищем. Может, повезет с ней встретиться. v-

— Повезет? — северянина невольно передернуло. — Дурацкие у тебя шутки, Тариэль.

— Но мы здесь как раз за этим, — напомнил тот.

— Тоже верно. Слушай, Дара знает, что ты умеешь рисовать?

— Почему ты спросил? Знает, конечно. Видела кое-какие мои наброски, когда я Конгура немножко учил. Чего она может про меня не знать, если мы столько лет вместе? Разве что насчет дел с ее отцом.

— Идем отсюда, — прервал его Конан. — Нужно еще где-то устроиться.

Уже направившись прочь, он отчего-то на миг обернулся, бросив еще один взгляд на рисунок Тариэля. И тут Конан отчетливо заметил, как губы его нарисованного двойника дрогнули и искривились, точь-в-точь как у него самого, если он улыбался. Северянин несколько раз моргнул, отгоняя наваждение. Посмотрел снова: конечно, показалось. Иначе и быть не могло. Через пару минут он и думать забыл о нарисованной углем картинке.

Ночью прошел сильный дождь, начисто смывший следы угля с белой стены, и на следующий день о рисунке Тариэля уже ни что не напоминало, как будто его и не было никогда.

* * *

Неподалеку от базарной площади, где располагалось подобие постоялого двора, служившего пристанищем для заезжих торговцев, и представлявшего собою несколько грубо сколоченных бараков, скорее напоминавших загоны для скота, Конан и Тариэль остановились, найдя для себя эту клоаку вполне подходящей. Хотя именно здесь извечно происходило больше всего грабежей и убийств (благо было, чем поживиться, да и заезжего чужака вряд ли кто хватится), желающих остановиться в этом далеко не лучшем на свете месте бывало предостаточно, особенно среди тех, кто оказывался в Нумалии впервые и не сознавал степени грозящей опасности, Зато и затеряться здесь было проще простого, отчего аферисты всех мастей тоже стекались к базарной площади.

…— Эй, граф, — окликнул Тариэля Конан, устраиваясь на ворохе сырой соломы, обтянутой полуистлевшей тканью и заменявшей постель, — жалеешь, наверное, что мы сразу не пошли к этому, Гаалу? В замке-то, как угодно, воняло бы меньше, чем здесь. И вообще, обстановка там получше, тебе привычнее.

— Ничего, как-нибудь, — отмахнулся тот. — Здесь тепло, нет дождя и ветра, чего еще желать? Слышишь, как ливень снаружи шумит?

— Да у тебя душа бродяги, — в устах киммерийца это прозвучало как похвала.

— Какая же еще у меня может; быть душа, если я вырос в дороге? Мы всегда куда-то шли или ехали… Мне до сих пор по ночам снится, будто я продолжаю нескончаемый путь. И я умею ценить маленькие радости, который заметить не всегда просто.

Тариэль задумчиво смотрел на ровный огонь свечи, ярко горевшей в простом напольном подсвечнике. Более незатейливой обстановки, чем на этом постоялом дворе, вообразить было бы трудно, предметы мебели здесь отсутствовали полностью, не имелись даже простого деревянного стола, но графа подобные обстоятельства действительно не смущали.

— Я все думаю, а почему, собственно, мой отец так восставал против того, чтобы я рисовал? — задал он вопрос в никуда. — Он-то находил объяснения, говорил, что мне следует каждую минуту упражняться в ловкости. Немного не доработаешь, и полетишь с каната или сам себе нанесешь рану кинжалами, которыми жонглируешь. Он убеждал меня, что излишняя мечтательность ведет к несобранности, посторонние занятия отвлекают от главного… но мне кажется, было и еще что-то такое, о чем он никогда вслух не упоминал. Я не мог не видеть, что рисунки его пугают. Он менялся в лице, стоило мне хоть что-то изобразить. И еще мои сны. Одно время меня непрерывно мучил один и тот же кошмар о каком-то гигантском пожаре, рушащихся зданиях и землетрясении. Ничего подобного в моей настоящей жизни не происходило, но кошмар был так реален, словно происходил наяву, и там, во сне, я знал, что он как-то связан с картинами. Я пытался рассказать о нем, и отец произнес нечто очень странное. Он сказал, будто люди, изображающие что-то, одержимые, они берутся совершать то, что по-настоящему дано только богам, и боги рано или поздно карают их за дерзость. Я тогда его не понял. Но чуть позже…

В другое время Конан вряд ли стал бы всерьез прислушиваться к рассказу Тариэля, но сейчас он одновременно вспоминал Конгура и загадочную таволу с изменившимся на ней изображением.

— Чуть позже, когда Черная смерть уничтожила их всех, отца, мать, Гая Шена, который был мне ближе брата, по какой-то жуткой прихоти пощадив одного меня, я подумал — не на мне ли вина за этот ужас? Ведь иногда в обход отцовского запрета я все-таки пробовал рисовать! Неужели боги покарали меня за эту маленькую дерзость так жестоко, оставив жить и до конца своих дней мучиться, полагая себя убийцей собственной семьи? Много лет я не знал покоя.

— То есть, по-твоему, твои рисунки каким-то образом погубили вашу труппу? — спросил Конан.

— Вернее, причиной гибели стало то, что я совершал запретные ритуалы.

— Ритуалы?! Приятель, тебя случаем, не слишком далеко заносит. Ты же не колдун.

— Искусство сродни магии. Может быть, оно и есть магия, имеющая своих жрецов, на коих от рождения стоит невидимая печать. Но если сами боги создают некоторых людей такими, так за что же они их потом карают? Это как-то несправедливо получается.

— Ну, я не прорицатель, откуда мне знать, что да и как с этим вашим искусством, — проворчал Конан. — Ты об этом лучше Конгура спроси.

— Конгур… я стараюсь, чтобы в нем воплотилось все то чего я не сумел добиться, — сказал Тариэль. — А для этого только и нужно не мешать ему творить, не вставать на его пути.

— Ты так уверен, что все о нем знаешь? — скептически поинтересовался Конан. — Сдается мне, сынок у тебя ох как непрост, и дело тут не только в картинах.

— Ты о чем? — удивился было Тариэль. — А, может быть, имеешь в виду, что он время от времени убегает из дома ближе к ночи? Это мне известно, но тут уж ничего не поделаешь, бьюсь об заклад, дело в какой-нибудь девчонке. Ему почти пятнадцать, самое время крутить любовь! Я даже рад, что это заставляет его время от времени забывать о таволах и фресках. Излишняя серьезность в его возрасте тоже ни к чему.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});